Иннокентий Анненский - Царь Иксион Страница 2

Первые лучи солнца.

Гей… Лови их…Пересчитай… они сгорят… сгорят…Их было двадцать семь,Их было двадцать семь,Их было двадцать семь!

Про кобылиц своих огнистокрылыхЗабредил царь. Или сквозь тяжкий сонЕго златые солнца иглы колют?

Пусть ночь его покоит… Спи, дитя!

Но где же мы? Безвестный и суровыйУтесами нас обступает край.Проснулись и шумят по скалам ели…Вот облако, уж розовое, дремлетИ улетать еще не хочет… ТамДворец вдали на выси недоступнойЧернеет… Золотою нитью солнцаОбведены колонны…

Прислушивается, издали несутся мелодические звуки и свежие голоса.

АроматПослышался… Откуда он?.. Я лугаНе вижу здесь… Не лилии… Нежней…Как сладкое дыхание, несетсяНезримый хор. Богини… Это вы.Таких цветов сады людей не знают,Ни птицы так, ни девы не поют.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Снизу показываются ореады. Они в золотистых и белых туниках и розовых или оранжевых напусках, напоминая горы на восходе и на закате. У блондинок жемчужные гребни на косах, у брюнеток-золотые. У иных кувшины, заткнутые букетами. Цветы на поясах, цветы в виде ожерелий, цветы в руках и на волосах. У некоторых арфы.

Когда звезд огневыеСтанут лики белее,А лучи заревыеВсе алей и алее,Еле-еле златимы,Мы постели покинем.И к озерам летим мыСеребристым и синим.

Там со смехом наядыНам наполнят кувшины,И в цветах, ореады,Мы летим на вершины,Где в пурпуровом дымеПробуждаются елиИ совсем золотымиСтали наши постели.

Небо нежной пеленоюУж синеть над нами стало,Я не знаю, что со мною:Я больна или устала.Зной и холод спорят в теле,Как тростинка, гнутся ноги,И на сердце налетелиНепонятные тревоги.Путь такой далекий, трудный,Сил моих, боюсь, не станет,Зеленея, изумрудныйМох меня на ложе манит.

Над твоим зеленым ложемБелой сядем мы гурьбоюИ цветы перед тобоюМы гирляндами разложим,Чтоб темней казались розыОт лилеи белоснежнойИ теплей от туберозыАромат левкоя нежный.

Скоро солнце разгорится,Воздух полон томной лени…Ляг, родная, ляг, сестрица,Головой мне на колени.

Хор располагается неподалеку от группы странников, хотя еще не замечая ее. Белую нимфу окружают. Тихо воркуя, ореады принимаются разбирать цветы, плести венки, вязать снопы, убирать кувшины.

Тише… о нимфы… о сестры,Мы не одни здесь.Там, меж деревьев, мелькаетПеплос лиловый… О ужас…Лисса выходит к нимфам.Мертвая кожа… И змеи…Черные змеи… не косы…Кто ты?.. О, кто ты?.. Скажи нам.Женщина ты или призрак,Здесь на землеБледною ночью забытый?

Я Ночью рождена… Ты угадала,Красавица… Но я не призрак… Нет.Не женщина я тоже, потому чтоАмвросией меня поила мать…Иль на своих вершинах золотыхО Лиссе вы, о нимфы, не слыхали?

Не повторяй… Печален этот звукИ для ушей божественных ужасен.

Ужасен он, конечно, но, увы!Услуг моих уста такие просят,Которым нет отказа. И тогдаБлаженным я сердцам мила бываю.Я знаю, ты жалеешь раздавитьИ червяка, красавица… Но если 6Избранник твой с улыбкой погляделНа женщину, то ласковое словоДля Лиссы бы ты, нежная, нашла.

О будущем я не гадаю, дева.Чар, может быть, нам хватит и своих.Но расскажи мне, правда ли, что дивныйКронида сын великого, герой,Которому не страшен был и Тартар,Твои оковы тяжкие носил?[2]

Он танцевал под музыку мою,И танца вам такого не увидеть.Детей своих безумец погубил,Мегарой мне пожертвовал, беснуясь.

Сказать, что Лиссы не любил никто.

Ты мучила Ореста?.. При двореКронидовом мы слышали. И сердцеГорит узнать, то правда ли…

Орест?О, это был совсем еще ребенок.Он нежен был, как ты, и, чтобы матьЗарезать он решился, я кровавыйТри ночи над его держала ложемПлаток, — во сне убийца созревал.Мои потом его гоняли сестрыИ о землю кидали, и от них,Как раненый олень, бежал он долго…Но у меня и здесь товарищ есть;Я покажу его, пожалуй, нимфам.

Царь Иксион под этой черной тканью;Он был богат, и молод, и могуч.Теперь — он мой, и в этом слове все:Любуйтесь на мою работу, детки.

У нимф вырывается крик удивления, смешанного с ужасом. Иксион вздрагивает и открывает глаза. Потом привстает, садится. Волосы его полны игл и пыли, лицо исцарапано, ноги избиты. Лохмотья его и вся фигура кажутся еще ужаснее от соседства блистательных нимф и от яркого солнечного света. Глаза воспаленные, взгляд мутный — у него вид пьяного.

О, дайте пить… О, дайте пить… ГоритУ Иксиона в сердце камень черный.

О светлые богини! Или девы…Коль есть у вас отцы и братья, мнеВы ради них уста водой смочите…

Одна из нимф робко подходит к Иксиону и дает ему напиться.

Будь счастлива, дитя… Богов, увы!На светлое чело твое не смеюЯ призывать, малютка, — я нечист.

Ты призывать богов не смеешь, странник?Что ж сделал ты? Не бойся ореад.

О, подожди мучительным круженьемСводить меня и, как на колесе,Вытягивать и бить о землю, пенойКровавою уста мне наполняя…Помедли… Нет? Не хочешь? Может быть,Не можешь ты? Проклятие! О, сжальтесь!Молитесь вы, о нимфы, за меня,Назвать его не смею… там… в эфире…Пусть усыпит ее… Пусть усыпит…

Хор делится между тремя группами.

Мой моляще-призывныйГолос нежно тебе поет:О крылатый! О дивный!Тихо с синих спустись высот.

Алым маком венчанныйИз лазурных кошниц,Ночи сын богоданный,Ты, как мать, бледнолиц,Бог, отрадно-обманный.

Ты безумной рабыне цариц,Бог отрадно-обманный,На чернеющий завес ресницОпусти золотые туманы.

Если ж, солнцем опьяненный,Ты мольбам моим не внемлешьИ, на облако склоненныйСам на розовое, дремлешь,Вкруг безумной, сестры, сами,Как зарницы, замелькаем,Всю душистыми цветамиМы завеем, закидаем.Кто косою золотоюЧуть заденет деву Ночи,Кто кисейною фатоюЗалепит безумной очи.Чтоб застыли в косах змеи,Чтоб смежились веки Лиссы,Станут снегом ипомеи,Вихрем белые нарциссы…Ты же, если жарким часомНа мольбы покинешь ложе,Приходи на помощь, боже,Нашим танцам, нашим пассам…То кругами, то рядамиМы взовьемся, замелькаем,Всю душистыми цветами,Всю цветами закидаем.

Мимическая сцена и танец хоровода нимф с цветами и вуалями вкруг Лиссы продолжается. Обессиленная и улыбающаяся, Лисса склоняется на землю. В это время легкими скользящими шагами в хоровод, разнимая его, входит Сон. На нем белый хитон и короткая дымчатая перекидка. За плечами большие крылья — одно белое, другое черное; на легком серебряном шлеме, который надвинут на лоб, такие же крылья, только маленькие и в обратном порядке. У бога бледное овально-матовое лицо и опущенные глаза с длинными и темными стрельчатыми ресницами. Он совсем еще молодой, безбородый. В правой руке у него рог с маковыми зернами. Войдя в толпу без торопливости, он кропит Лиссу зернами; некоторые из них попадают в одну из нимф, и она в дремоте склоняется на плечо к подруге. Другие нимфы тихо берут ее и укладывают на землю, устраивая ей ложе из цветов и моха. Лисса, сидя, качается, но еще борется со сном. Тогда Сон со словами «Здравствуй, сестра!» подходит к Лиссе и целует ее в щеку. Лисса падает как подкошенная и тотчас засыпает. Нимфы расходятся розовые, возбужденные танцем. Одни пьют, припав к кувшинам или поднимая их, другие, закидывая белые руки за голову; третьи обмахиваются кисеей или большими листьями папоротника. Некоторые поправляют волосы. Сон, ни на кого не глядя и даже не поднимая головы, легкими, как бы рассеянными шагами покидает сцену, проходя через нее.