Габриэль Марсель - Завтрашняя жертва Страница 2

Жанна. Нет, нет, не требуйте от меня этого… Они, наверное, с ранениями лица?

Г-жа Фрамон. Да, с тех пор как у нас появился специалист, ученик Морестена, к нам действительно присылают много таких раненых.

Жанна. Вот увечья, к которым я никак не могу привыкнуть…

Г-жа Фрамон. Вы правы, бывают ужасающие раны. Но вас могли бы использовать в бельевой.

Жанна (резко). Не надо, прошу вас. Я не пойду… Когда будут служить заупокойную мессу по убитым 422-го полка?

Моника. В воскресенье, в восемь, в церкви Сен-Клеман. Вы пойдете?

Жанна. Возможно.

Г-жа Фрамон: Это хорошо… Скажите, Жанна: ходят слухи — у меня не хватает духа это повторить, — что отпуска как будто опять откладываются… Ну да ведь столько чего говорят!

Жанна. Я только что сказала вашим: я уже не рассчитываю ни на что. (Нервно стискивает руки.)

Г-жа Фрамон. Бедная моя… Слушай, Моника, я ведь зашла еще и вот по какому поводу: нам надо в пять быть у Леони.

Моника. Да, верно. На обратном пути мы могли бы забрать детей от мадам Летурнёр. Тогда Антуану не понадобится выходить.

Г-жа Фрамон (Антуану). Вот и хорошо. Сегодня такой туман. Сырой воздух вреден тебе.

Выходит вместе с Моникой.

Антуан. Жанна, милая, вы надрываете мне душу… и я боюсь за вас.

Жанна. Не понимаю, почему.

Антуан. Эта растущая мания… Утром я смотрел на вас во время завтрака. Если бы вы могли взглянуть на себя со стороны! Вы даете загипнотизировать себя самым страшным призракам.

Жанна. Это не так. Вот только мысль, что Ноэль может вернуться обезображенным, как этот несчастный, — ну, вы знаете, тот, что живет рядом, на улице Винь-Руж… да, мне еще не удалось с ней свыкнуться. Я пытаюсь… но пока еще не могу. Вероятно, потому что знаю, что все будет совсем иначе.

Антуан. Нет, друг мой, ведь вы ничего не знаете!.. Мне остается только предположить, что вы имели безрассудство обратиться к какой-то прорицательнице.

Жанна. Нет, клянусь вам, ничего подобного я не делала. Когда я говорю, что знаю… я имею в виду нечто куда более простое… и ужасное.

Антуан. Что-то вроде интуиции?

Жанна. Если хотите. Я не нахожу подходящего слова. Скорее это уверенность, овладевшая мной однажды — не могу сказать, в какой именно день. Заверяю вас, ее источник — не во мне, она пришла откуда-то извне.

Антуан. Но это иллюзия, образ, ставший неотвязным только в силу ужаса, который он вам внушает. Подобно головокружению при страхе высоты. Вдумайтесь, Жанна: это именно головокружение. Страшно, потому что притягивает… Это болезнь, и надо хотеть вылечиться от нее.

Жанна. Нет. И даже не будь у меня такой уверенности, достаточно самой возможности несчастья, чтобы мысль о нем меня больше не покидала. Я так устроена, Антуан. Видите ли… мне всегда казалось, что принимать в расчет следует только худшее, именно потому, что оно — худшее.

Антуан. Я не понимаю вас. К тому же, вы ведь верующая.

Жанна. Мне случается сомневаться в этом… С самого детства я страшно боялась неожиданностей, связанных с потусторонним миром; возможно, именно этот терроризирующий страх и составляет основу моей религии. Вспоминаю день, когда наш лицейский преподаватель говорил нам о пари Паскаля: и в каких ребяческих выражениях, с какими «мудрыми» светскими комментариями!.. Я вернулась потрясенная; я не могла ни пить, ни есть…

Антуан. И все-таки прежде я не замечал в вас этой одержимости худшим. Помнится, перед последним отъездом Ноэля…

Жанна. Верно, пока он болел, я безумно надеялась, что он уже не попадет на фронт; но с тех пор, повторяю, у меня больше нет иллюзий. Ноэль не вернется… Я не имею в виду увольнение, которым вы так стараетесь меня отвлечь. Я не это зову возвращением; это — передышка, не более того.

Антуан. До чего же вы несправедливы по отношению к жизни! Вы не знаете цену настоящему, каждому его мгновению.

Жанна. Да. Для меня мгновение — ничто. Не существует счастливых мгновений. Единственное счастье, которое я признаю, — это счастье, у которого есть будущее. Знать, что сейчас — только начало, что все еще впереди, что его будет все больше; вот это называется быть счастливым. Тот, кто познал такое счастье, не может довольствоваться крохами.

Антуан. Я не уверен, что вы правы. Видите ли, в былые дни… Жанна, я ведь вам не часто говорил о своем прошлом: оно — словно тяжкая ноша, которая мне почти не под силу… В те долгие мучительные месяцы, что мы провели с женой за городом, — вы не представляете себе, с какой благодарностью я принимал такие просветы: а это были просто дни, когда она не страдала. Обрести в мгновении бесконечность, ощущать его неповторимое дыхание, не думая ни о чем… Вряд ли в этом можно видеть лишь заурядное благоразумие, недальновидность ума…

Жанна. Как бы то ни было, для меня такое невозможно… О нет, быть вынужденной внушать себе: наслаждайся, радуйся, потому что завтра этого не будет, — значило бы чувствовать себя раздавленной безжалостной судьбой; нет, лучше презирать эти жалкие проблески, эти подачки… (Помолчав.) Я, кажется, причинила вам боль…

Антуан. Мне приходится ворошить самые тяжелые воспоминания. Если бы вы лучше знали Терезу… Вы ее видели уже больной. Но прежде, первые два года… эта молодость, эта щедрость в искусстве наслаждаться… самые неприметные мелочи способны были наполнить ее душу радостью: прогулка, обед за городом, цветы, купленные у зеленщицы, — ей этого хватало сполна; никаких тревог по поводу завтрашнего дня. Она была совершенно не похожа на тех детей, которые, выслушав сказку, забрасывают тебя вопросами: «А потом? Что потом?» Услышанным она удовлетворялась вполне.

Жанна. Так, по-вашему… это дар?

Антуан. Несомненно. Более того, быть может, это единственное, что не конечно в человеке.

Жанна (с горечью). Ваши слова не могут обмануть мое сердце… и ваше тоже. К тому же… я сильнее, чем вы думаете. Как выразилась на днях разносчица хлеба: я свою жертву принесла уже давно. Другие, чтобы испить чашу до дна, ждут полного краха, завершения трагедии. Я же предпочла, чтобы это было сделано еще при его жизни.

Антуан. Жанна!

Жанна. Да, я, кажется, привыкаю говорить о Ноэле в прошедшем времени. Видите ли, я слишком живу воспоминаниями… В течение этих двух месяцев я делала все то, на что позже у меня скорее всего не хватит мужества. Разбирала письма… кое-что написала. Не смотрите на меня такими глазами, Антуан; под этим взглядом силы оставляют меня. Понимаете, я не скрываю от себя, что это будет ужасно. Про горе не знаешь, не лишит ли оно тебя рассудка. Надо действовать, пока ты еще на это способен. Приводить в порядок. Не только это (показывает на письма). И мысли тоже.

Появляется Розина.

Розина. Как поживаете, дорогая? Я не могла, проходя мимо вашего дома, не заглянуть на секундочку, чтобы справиться о вас и о капитане. От него что-нибудь есть?

Жанна. У мужа все в порядке, благодарю вас.

Розина. Вы скоро ждете его в отпуск?

Антуан. Брат может быть здесь с минуты на минуту.

Розина. Вот счастливцы! Муж мне пишет, что на нем столько обязанностей, и чтобы его не ждали раньше чем через полтора месяца.

Антуан. Господин де Мюрсэ по-прежнему в штабе 171-го?

Розина. Да. Несчастные штабные! Подумать только, сколько злословят на их счет! Но, вы знаете, без них все бы остановилось. Конечно, я прекрасно понимаю, что мой муж рискует меньше, чем ваш, Жанна, — хотя не следует ничего преувеличивать. Он выходит на передовую чаще, чем от него требуется, чтобы ознакомиться с ситуацией на боевых участках. Слава богу, он осторожен. Но что меня положительно беспокоит, так это его бессонница. Представляете, три ночи подряд он вообще не сомкнул глаз! Что поделаешь… но, согласитесь, это ужасно.

Жанна. Безусловно.

Розина. Заметьте, я полностью отдаю себе отчет в том, что мое положение — не из худших. (Жанне.) Что и говорить, на вашем месте я сошла бы с ума! Но вы тем не менее — вы шикарно выглядите.