Габриэль Марсель - Завтрашняя жертва Страница 3

Жанна. Безусловно.

Розина. Заметьте, я полностью отдаю себе отчет в том, что мое положение — не из худших. (Жанне.) Что и говорить, на вашем месте я сошла бы с ума! Но вы тем не менее — вы шикарно выглядите.

Жанна. Спасибо.

Розина. Когда он вернется, надо будет его пожурить. Отчего бы ему не… нет, я, конечно, не говорю — окопаться в тылу, но вот, между прочим, требуются офицеры для отправки в Румынию, в Россию. Я понимаю, возникнут большие трудности с перепиской. Но, в конце концов, это же совсем не то, что сидеть с утра до ночи в траншеях! Кругом одна грязь — подумать только! Еще Робер говорил мне в свой последний приезд: «Опасность — это ладно… но грязь!» Надобно сказать, что и для офицеров кавалерии все обстоит не лучшим образом. Мой молоденький кузен из Люрвиля — он из драгун — очутился в траншее на какой-то ферме… и вот результат: ребенок был — сплошной энтузиазм, огонь! — теперь с этим покончено… Понятно, нельзя всех под одну гребенку! Скажем, такой парень, как ваш муж; я ведь его знаю достаточно давно — вы, конечно, в курсе, что он был моим первым партнером по танцам, — и могу говорить с уверенностью: страшно подумать, что ему приходится воевать таким вот образом! Недаром на днях генерал Русселье сказал о нем: «Он по темпераменту настоящий кадровый офицер…»

Жанна. Это очень лестно.

Розина. Все словно нарочно делается для того, чтобы лишить их стойкости! Если так будет продолжаться и дальше, — нравственный дух в войсках продержится недолго. Отовсюду мне пишут…

Жанна. Но мне муж никогда не писал ничего подобного.

Розина. Он видит только свой боевой участок или вообще только свою роту. И при своей потрясающей храбрости выделывает все, что ему вздумается. Но помяните мое слово, если положение вещей не изменится — быть грандиозному скандалу. Генерал Русселье — а он, заметьте, не последний человек в армии — сказал, что ему абсолютно непонятно, что там, на Сомме, делается. Ведь очевидно, что можно было бы прорвать оборону десять раз, если б захотели.

Антуан. Так отчего же не хотят, как вы думаете, сударыня?

Розина. Да вечно та же история: политика, кругом политика! Вы же понимаете, в таком деле потери неизбежны; так что опасаются интерпелляции, поднимется буча в Палате депутатов… Прискорбно — но это так! Куда мы идем? Впрочем, если вы обратили внимание, на днях монсеньер Бонанфан высказался совершенно недвусмысленно, упомянув о крови мучеников… Как любит говорить генерал Русселье, не разбив яиц, омлета не приготовишь!

Жанна. И часто вы видите генерала Русселье?

Розина. Вообразите себе, это поистине офицер старой закваски! Я без ума от таких людей; а как он восхитителен на коне! Как-нибудь я вам расскажу историю его отставки — это тоже нашумевший в свое время скандал… Вообще-то все было очень просто: к нему приклепали, прошу извинить за выражение, части территориальной армии, которые тут же начали отступать… вину, конечно же, возложили на него; и, представьте себе, был среди этих территориальных депутат, звали его то ли Турто, то ли Тортю… нет, как-то иначе, который при первом же пушечном выстреле заорал: «Мы угодили в г…, спасайся кто может!» И этот-то подлец, который, разумеется, на фронте не пробыл и недели, вернувшись в Палату, сразу же настрочил донос на генерала. Нет, вы только подумайте! Когда слышишь такое… Я всегда была убежденной республиканкой, к тому же, вы ведь знаете, и мой папа был республиканец; но в конце концов начинаешь понимать королевских молодчиков. Депутаты все окопались в тылу… То, что происходит в штабах, — ужасно: разумеется, я говорю не о штабах пехотных дивизий и не о штабах передовой, — нет, о штабах армейских корпусов, армий! Робер утверждает, что их следовало бы всех послать на передовую пинком в… Робер, как известно, не стесняется в выражениях, и я считаю, что он абсолютно прав. Но я заболталась… Так вот, пожалуйста, не забудьте передать вашему мужу, чтобы он непременно зашел ко мне на чашечку чая. С вами, разумеется. И потом, скажите ему, что со времени отъезда он не написал мне даже открытки и что я считаю его вероломным другом. Ну, счастливо, до встречи! (Убегает.)

Жанна (миролюбивым тоном). Я полагаю, вам известно, что эта женщина была любовницей Ноэля до нашего брака.

Антуан. Что вы такое говорите…

Жанна. Не делайте вид, будто вы не в курсе этого приключения; не может быть, чтобы вам о нем не рассказывали. К тому же я ведь не склонна преувеличивать значение этого эпизода.

Антуан. Ноэль делал вам подобное признание?

Жанна. Во всяком случае, мне это ясно.

Антуан. Клянусь вам…

Жанна. Я пришла к такому убеждению в последнее время, перечитывая старые письма и припоминая некоторые забытые детали. И у меня нет полной уверенности, что окончательный разрыв между ними не произошел уже после того, как мы поженились, — а с этим мне было бы труднее примириться. Хотя, повторяю вам, Антуан, я не воспринимаю этот эпизод драматически.

Антуан. Но даже будь ваши предположения обоснованными…

Жанна (глядя ему в лицо). Так у вас нет причин согласиться с ними?

Антуан. Никаких.

Жанна. Хочу вам верить. Мы с Ноэлем действительно долго шли к взаимопониманию и, собственно, только после рождения Андре…

Антуан. Зачем вы все это мне рассказываете?

Жанна. Не знаю… Не могу этого не делать. И потом, вы все-таки должны мне помочь лучше во всем разобраться, если можете… Удивительно, есть определенный вид ревности, который долгое время после замужества оставался мне неведом. Выходя за Ноэля, я ни секунды не сомневалась в том, что до встречи со мной у него были женщины, но эта мысль меня нисколько не волновала. Когда мы поженились, я испытывала странное чувство… ну, вы помните, каким был в то время Ноэль: чувственный, грубоватый, полный жизни… Я решила тогда, что мне удастся одухотворить эту натуру, и что прошлое не в счет. Возможно, оттого, что я наблюдала вблизи интимную жизнь моего брата, я не склонна была принимать многие развлечения слишком всерьез. Я думала: когда он полюбит меня по-настоящему, все будет иначе. Как видите, я была права. В верности Ноэля в течение этих лет невозможно усомниться.

Антуан. Но тогда зачем ворошить смутное прошлое?

Жанна. Я делаю это, потому что хочу понять… Я хочу читать его жизнь, как свою собственную, вспоминать о ней, как о собственной.

Антуан (с иронией). И вы это называете упорядочением ваших мыслей?

Жанна. Возможно… По крайней мере, когда падет ночь, когда между нами будет лишь вечное молчание, мне послужит сладостным утешением думать, что вся эта жизнь, полностью, без остатка, открыта мне, что в ней нет ни малейшей тени или тайны…

Антуан (с горячностью). Жанна, я вам скажу, что за этим стоит на самом деле. Для вас Ноэль — уже мертвец, не более… даже не тот, кто ушел из жизни, но кого постоянно ощущаешь рядом, с кем продолжаешь общение — а отсутствующий «третий», о ком задаются вопросы, высказываются суждения.

Жанна. «Третий»… когда мое сердце полно им, когда у меня нет иного желания, кроме как слить с его душой свою! О! Как вы несправедливы… Если бы вам довелось прочесть (указывает рукой на камин) эти уничтоженные огнем письма, может быть, вы бы скорее меня поняли и не позволили себе кощунства. (Она готова разрыдаться.)

Антуан. Простите…

Жанна. Нет, в вас нет ко мне жалости. Не притворяйтесь. И потом, моя ли вина, что я обладаю столь страшным преимуществом…

Антуан. Только что казалось, что вся ваша воля страстно устремлена на то, чтобы все предвидеть и приготовиться к худшему, — а сейчас вы говорите о каком-то фатальном свойстве вашей натуры.

Жанна. Воля и фатальность — это одно и то же. Антуан, что станется со мной, когда у меня не будет никого, кроме вас, — если вы меня не понимаете… Очевидно, исток моего бесконечного доверия к вам — в вашей загубленной жизни. Те, кто все потерял, наделены особой способностью понимать, присущей только им. По крайней мере, мне так казалось. Видимо, я ошиблась — раз вы меня обвиняете.