Бернард Шоу - Другой остров Джона Булля Страница 2

Тим. Очень даже представляю. Страшное дело, что такое. (Пьет.) Я вижу, что вы добрый либерал, сэр, точь-в-точь как я.

Бродбент. Я поклонник свободы, мистер Хаффиган, как всякий истинный англичанин. Меня зовут Бродбент. Если бы меня звали Брейтстайн и у меня был нос крючком и особняк на Парк-лейн, я бы носил платок национальных цветов, дул в грошовую оловянную трубу и облагал налогом хлеб и мясо, которыми питается английский народ, в пользу Лиги флота, и призывал бы к уничтожению последних остатков национальной свободы, и…

Тим. Ни слова больше. Вашу руку.

Бродбент. Но я хотел объяснить…

Тим. Да я все наперед знаю, что вы скажете, сэр, каждое ваше словечко. Так, стало быть, думаете в Ирландию съездить?

Бродбент. Куда же мне еще ехать? Я англичанин и либерал; и теперь, когда Южная Африка порабощена и повержена в прах[5], какой стране мне подарить свое сочувствие, если не Ирландии? Заметьте, я не говорю, что у англичанина нет других обязанностей. У него есть обязанности по отношению к Финляндии и обязанности по отношению к Македонии[6]. Но какой же здравомыслящий человек станет отрицать, что первая обязанность англичанина — это его обязанность по отношению к Ирландии? У нас, к стыду нашему, есть политические деятели еще более беспринципные, чем Бобриков[7], еще более кровожадные, чем Абдул Проклятый[8], — и под их пятой корчится сейчас Ирландия.

Тим. Ну, с беднягой-то Бобриковым уже разделались.

Бродбент. Не подумайте, что я оправдываю убийство, боже меня сохрани! Я понимаю, конечно, что несчастный молодой патриот, отомстивший русскому тирану за обиды Финляндии, был со своей точки зрения совершенно прав. Но все же цивилизованный человек не может относиться к убийству иначе, как с омерзением. Даже в защиту Свободной Торговли я не поднял бы руку на своего политического противника, хотя бы он сто раз это заслужил!

Тим. Ну, вы-то, конечно, не подняли бы — честь вам и хвала за это! Да-а. Так вы, стало быть, из сочувствия в Ирландию едете?

Бродбент. Я еду, чтобы наладить эксплуатацию поместья, приобретенного земельным синдикатом, в котором я тоже состою акционером. Я убежден, что для того, чтобы сделать это поместье доходным, нужно только правильно его эксплуатировать, именно так, как это делается в Англии. Вы знаете, в чем состоит английский план, мистер Хаффиган?

Тим. Знаю, как не знать. Выжать все, что можно, из Ирландии и истратить это в Англии.

Бродбент (не совсем довольный этим объяснением). Мой план, сэр, — это выжать немного денег из Англии и истратить их в Ирландии.

Тим. Дай вам бог здоровья, сэр! Силы вам да мочи! И чтоб тень ваша не становилась короче. Золотое у вас сердце, сэр. А чем я вам могу служить? Я весь ваш, до последней капли крови.

Бродбент. Слыхали вы о городах-садах?

Тим (с сомнением). Это в раю, что ли?

Бродбент. В раю! Нет, это возле Хитчина. Если у вас есть полчаса свободных, я вам все объясню.

Тим. Знаете что? Дайте мне проспект. Я возьму с собой и вникну на досуге.

Бродбент. Вы совершенно правы; сейчас я вам достану. (Дает Тиму книгу Эбенезера Говарда[9] и несколько брошюр.) Конечно, план города — радиальное расположение улиц — это только один из возможных вариантов.

Тим. Буду помнить, сэр. (Тупо смотрит на карту.)

Бродбент. Так вот, я вас спрашиваю: почему бы не устроить город-сад в Ирландии?

Тим (с энтузиазмом). То самое, что я хотел сказать, прямо на языке вертелось. Почему бы и нет? (Вызывающе.) Ну скажите-ка, почему?

Бродбент. Будут трудности. Я их преодолею. Но трудности будут. Когда я впервые появлюсь в Ирландии, меня возненавидят за то, что я англичанин. За то, что я протестант, меня станут обличать со всех амвонов. Может быть, даже моя жизнь будет в опасности. Ну что ж, к этому я готов.

Тим. Не бойтесь, сэр. Мы умеем уважать храброго врага.

Бродбент. Чего я боюсь — это что меня неправильно поймут. Мне кажется, тут вы мне поможете. Когда я услышал, как вы говорили тогда, в Бермондсейе, на митинге Национальной лиги[10], я сразу понял, что вы… Вы разрешите мне быть откровенным?

Тим. Не щадите меня, сэр, укажите мне мои недостатки, как мужчина мужчине… Одного только я не терплю — это лести.

Бродбент. Позвольте мне сказать так: я сразу увидел, что вы настоящий ирландец, со всеми недостатками и достоинствами вашей расы: опрометчивый, недальновидный, но храбрый и с добрым сердцем; навряд ли хороший делец, но человек, одаренный красноречием и юмором, поклонник свободы и истинный последователь нашего великого англичанина Гладстона.

Тим. Не конфузьте меня, сэр. Совестно сидеть да слушать, как тебя в лицо хвалят. Но насчет доброго сердца — это вот верно, это я признаю; такая уж у нас слабость, у ирландцев. Последний шиллинг разделю с другом.

Бродбент. Не сомневаюсь в этом, мистер Хаффиган.

Тим (с внезапным порывом). А, черт! Зовите меня Тимом. Кто так говорит об Ирландии, тот может меня как угодно называть. Дайте-ка сюда бутылочку. (Наливает в свой стакан.)

Бродбент (снисходительно улыбаясь). Ну, Тим, поедете со мной в Ирландию, поможете растопить лед между мной и вашими славными простодушными соотечественниками?

Тим. С вами, сэр? Да хоть на Мадагаскар, хоть в Кохинхину[11]. На Северный полюс — и то с вами поеду, только уж, конечно, дорожные расходы на ваш счет, а то у меня ни шиллинга, билет третьего класса купить не на что.

Бродбент. Я это предусмотрел, Тим. Этот маленький вопрос мы разрешим по-деловому, по-английски, а в остальном будьте ирландцем сколько вам угодно. Вы поедете в качестве моего… вот уж не знаю, как это назвать. Если назвать вас моим агентом, вас застрелят. Если назвать вас моим управляющим, вас утопят в пруду. Секретарь у меня уже есть, и…

Тим. Ну, так пускай он будет секретарь по внутренним делам, а я буду секретарь по делам Ирландии. А?

Бродбент (старательно смеется). Великолепно. Ваше ирландское остроумие разрешило первую трудность. Теперь что касается жалованья…

Тим. Жалованья? Да я бы и даром для вас все на свете сделал; только одежа у меня такая, что вам стыдно будет со мной показаться; и пришлось бы мне брать взаймы у ваших знакомых, а это против моих правил. Но больше чем сто фунтов в год я ни за что не возьму, хоть режьте. (Бросает на Бродбента беспокойный и хитрый взгляд, стараясь определить, не хватил ли он через край.)

Бродбент. Если это вас удовлетворит…

Тим (совершенно успокоенный). Почему же не удовлетворит? Сто в год — ведь это двенадцать в месяц?

Бродбент. Нет. Восемь фунтов шесть шиллингов и восемь пенсов.

Тим. Ах, дьявольщина! А я должен пять фунтов посылать моей старушке матери в Ирландию. Но все равно; я сказал сто — сто и будет, пусть хоть с голоду подохну!

Бродбент (с осторожностью делового человека). Скажем, двенадцать фунтов за первый месяц. А дальше посмотрим.

Тим. Вы настоящий джентльмен, сэр. Когда моя матушка протянет ноги, вы мне сбавите пять фунтов, потому ваши денежки нечего зря транжирить и…

Приход компаньона Бродбента прерывает его речь. Мистеру Лоренсу Дойлу тридцать шесть лет, у него холодные серые глаза, нос с горбинкой, тонкие, нервные губы, критически сдвинутые брови — умное лицо, которое в общем можно назвать утонченным и красивым; но в нем ощущается повышенная чувствительность и ироничность, резко контрастирующая с полнокровным благодушием Бродбента. Он входит уверенно, как к себе домой, но при виде чужого человека тотчас сжимается и готов уйти; Бродбент окликает его. Тогда он подходит ближе и останавливается между собеседниками.

Дойл (отступая к двери). Вы заняты?

Бродбент. Нет, нет, нисколько. Заходите. (Тиму.) Этот джентльмен — мой друг и живет тут вместе со мной. Мой компаньон, мистер Дойл. (Дойлу.) А это мой новый ирландский друг, мистер Тим Хаффиган.

Тим (встает ему навстречу; с жаром). Горжусь, горжусь честью познакомиться с другом мистера Бродбента. Доброе утречко, сэр! Добра — с утра, днем — удачи! Сердце радуется глядеть на вас обоих. Не часто встретишь два таких образчика англо-саксонской расы.

Бродбент (посмеиваясь). На этот раз промахнулись, Тим. Мистер Дойл — ваш соотечественник.

Тим заметно смущен этим известием. Он тотчас умолкает, словно бы уходит в свою скорлупу, как улитка в раковину, и подозрительно косится на Дойла; личина разбитного парня сползает с него, — видно, что Дойл внушает ему панический страх.