Маргерит Юрсенар - Диалог в трясине.Одноактная пьеса Страница 2

Сир Лоран. Зачем молиться? Потому что колокол звонит? Он звонит беспрерывно. Это ветер… А может быть, здесь смешались все часы, как земля смешалась с трясиной, как смешались мои воспоминания…

Не знал я, что эта дорога так длинна… Нет, я не хочу молиться, я хочу ждать, а тот, кто молится, не ждет больше ничего.

Брат Кандид. Я вижу женщину.

Сир Лоран. Ах…

Брат Кандид. Не пугайтесь, монсеньер. Это только служанка. И с ней другая. Это две старухи.

Сир Лоран. Не спрашивайте их ни о чем. Мне страшно.

Сцена II

Сир Лоран, брат Кандид, две служанки.

Брат Кандид. Выйдет ли ваша хозяйка, женщины? Мой спутник болен.

Первая служанка. О чем он говорит?

Вторая служанка. Это бродяги… Спрашивают, когда спустится хозяйка.

Сир Лоран. Они не узнали меня… Я постарел.

Первая служанка. Полдень. Хозяйка спит. Она сойдет к вам скоро — свежая, как роза.

Вторая служанка. Хозяйка спит и улыбается во сне. Ей снятся счастливые сны.

Сир Лоран. Вы слышите их, брат Кандид? А я так давно не могу спать.

Брат Кандид. Терпенье, монсеньер! Мы все уснем однажды.

Сир Лоран. А чем занята она, когда не спит?

Первая служанка. Нарядами. У нее есть серое платье для зимы и дождливой погоды и другое, расшитое золотом, для теплых дней. Она глядится в зеркало, причесывая косы, блестящие, как золото на ее платье.

Сир Лоран. Глядится в зеркало? Когда-то она так проводила целые дни. Она склонялась к нему, как цветок на берегу пруда клонится к воде.

Но быть того не может, чтобы она двенадцать лет провела, любуясь собою в зеркале… Не может быть, чтобы она не думала о Боге.

Первая служанка. Она думает о Боге. Когда зовет к молитве колокол, она спускается во двор и наделяет хлебом бедных странников.

Сир Лоран. Бедных странников? Так здесь бывают странники? И бедные юноши? Ведь по большим дорогам бродят молодые подмастерья… Среди них попадаются красавцы.

Вторая служанка. Она подает хлеб молодым беднякам, и они благословляют ее красоту.

Сир Лоран. И что ж она — не плачет, не тоскует?

Первая служанка. О чем же ей, цветочку, плакать? Случалось ли вам видеть, чтобы роза плакала?

Сир Лоран. Но ведь не в этой же пустыне она родилась. Даже воздух тут пропитан ядовитыми испарениями. Я здесь совсем недавно, и вот уже словно отравлен.

Первая служанка. Она родилась в городе, где солнечно всегда, как в светлый праздник Вербного воскресенья. Все женщины там красавицы. И я нездешняя, я родилась в Сиене, но с той поры минуло много лет.

Сир Лоран. Но ведь она одна. Уже двенадцать лет одна. Мне доносили. Она совсем одна…

Первая служанка. Прошло ли двенадцать лет, не знаю. Не нам считать года, ведь с каждой новой осенью могила все ближе.

Вторая служанка. Не нам считать года, ведь весны не будят больше мыслей о любви.

Первая служанка. Я знаю, что тебе нужно, чужестранец. Ты хочешь знать, что здесь случилось, словно тебе до этого есть дело. Но мы, служанки, умеем хранить тайну. Мы не скажем тебе, как старый муж заключил здесь нашу молодую госпожу, а она-то и видеть его не хотела больше! То был человек подозрительный, понимаешь ли, ему все что-то дурное мерещилось….

Вторая служанка. То был жестокий человек. С тех пор как он стал губернатором, наш город розовый багровым стал. Бог сотворил его тело, но не дал ему сердца. Но, может быть, он умер, ведь и злодеи умирают.

Первая служанка. Быть может, он умер, и Бог не принял его душу.

Сир Лоран. Нет, злым он не был. Но вы правы, он умер. (О, я не хотел бы больше лгать!) Я, говорящий с вами сейчас, видел его кончину. Из всех его друзей я был самым верным. По правде, я был ему единственным другом. Его сердце не было жестоким: если он и наказал эту женщину, то только потому, что полагал наказание более милостивым, нежели прощение. И он тоже много страдал, бедный.

Первая служанка. Он вовсе не был бедным. Не был, как ты, скитальцем. Он был владыкой.

Сир Лоран. Он не был владыкой. У него не было ничего такого, что можно было бы отнять. Его сердце было сердцем бедняка.

Первая служанка. Ты болен, чужестранец, ты в бреду, наверно, и потому я не могу понять тебя. Ты никогда не знал того, о ком говоришь.

Он не был тебе другом, ведь ты назвал его бедным. И врагом тебе он не был, ведь ты не жалуешься на обиды.

Сир Лоран. Я болен. Но я не хочу, чтобы говорили, будто Бог не дал сердца тому, чье сердце так страдало. И все еще страдает. Я не прощаю его и знаю — он великий грешник. Но даже с ним не должно мне быть вероломным и более суровым, чем с другими.

Брат Кандид. Молчание, монсеньер! Ведь женщины правы, и нет уверенности в том, что вы действительно знаете этого человека.

Служанки. Вот наша Госпожа!

Сцена III

Сир Лоран, брат Кандид, служанки, Пия.

Пия. Сеньоры… А, это нищие… Но где ж сума для подаяний?

Первая служанка. Нет, это не нищие. Они не бегут к вам, не говорят о том, как вы прекрасны.

Пия. Так это не паломники любви? Значит, это монахи, они не смеют глядеть на женщин, страшась полюбить их больше, чем должно любить Бога.

Вторая служанка. Старший, верно, священник, он говорит мудрено.

Первая служанка. А молоденький, должно быть, из тех фальшивых монашков, что бродят, надевши рясу, по дорогам и соблазняют девушек.

Вторая служанка. А если молодой и вправду монах, давай попросим его благословить нас. Мне это нужно, я грешница.

Брат Кандид. Мать, вам много лет, живете вы в пустыне среди болот, заботитесь о юной даме. Так в чем ваш грех?

Вторая служанка. Благословите на добрые дела, что я творю, страшась Преисподней.

Сир Лоран. Зачем же их еще творить, старуха?

Брат Кандид. Ради любви.

Сир Лоран. Нет, только не это слово! Не это непристойное слово, за ним всегда кроется любовь к самим себе. Не говорите же, что меня привела сюда любовь, ведь это был бы грех.

Первая служанка. Они бранятся?.. Конечно, это нищие. Отведу я их, пожалуй, на кухню.

Пия. Нет… Нет… С нищими нужна осторожность… Нищие часто так много знают… Они, как Бог, всегда ожидают у двери. Нужно, чтобы я была добра с ними, иначе, вернувшись в Сиену, они станут говорить о нас дурное.

Сир Лоран. Что плохого можно сказать о вас, юная дама?

Пия. Нельзя, чтобы узнали, как я счастлива здесь.

Брат Кандид. Зачем вы скрываете ваше счастье? Зачем прячете вашу красоту? Наше счастье — лучшая хвала Господу.

Сир Лоран. Пия…

Служанки. Берегитесь, госпожа, он знает ваше имя. Это соглядатай хозяина.

Сир Лоран. Моя Пия…

Служанки. Иисусе! Это наш хозяин!

Сир Лоран. Моя Пия… Не понимаю… Вы говорите, что были счастливы… Если так, то вы святая. Я не был счастлив и, думая, что счастье — удел святых, сам решил сделаться святым. Есть, без сомнения, доля эгоизма в желании быть добрым, ведь добрыми быть много проще… Но люди не знают этого… Конечно, я не падал на колени, как теперь перед вами, но сейчас я так устал, а смирение так успокаивает…

Я был суров с вами, Пия. Ваша ошибка длилась мгновение, а я покарал вас так, словно она всегда была вашей, как ваша кровь и сердце. Пусть даже так, Пия, но я понимаю теперь, что не должен был вас наказывать.

Я оставил с вами только старух, отнял даже Симону, вашу любимую служанку. Она была красива, а ее имя могло напомнить вам о Симоне. Помню, у нее были те же глаза, что у него, и тот же ангел-хранитель. Я разлучил вас с нею. Я боялся. Это было мучительно, хотя, знаю, другие не находят в этом ничего страшного. Я оставил вам лишь два-три платья, самых старых. В них вы казались жалкой. Я лишил вас украшений, но у вас оставались ваши глаза. И я велел вырвать розы. Отняв розы, я отнял у вас будущее, но я не мог отнять прошлого, воспоминаний о том вечере, когда вы, нагая, среди роз… Я не смог лишить вас прошлого и потому понапрасну отнял все остальное.

Моя Пия, простите меня.

Пия. Это не мой муж. Это, наверное, призрак. А я боюсь призраков.

Сир Лоран (поднимаясь с кален). Супруг ваш умер, я говорил об этом служанкам. Я больше не живу. Я продал все мое добро, а вы знаете, как велико оно было. Оставил власть, которой никогда не был достоин, быть может, потому что слишком ценил ее. Я отказался от всего. А сейчас едва не отказался от себя самого… (О, эта гордыня, что вновь растет во мне, гордыня смирения!) Наступит вечер, и я пойду по дороге, что ведет к обители в Ассизи. Там я хочу умереть, на голой земле, укрывшись рясой. И когда мало-помалу истлеет плоть, я останусь совсем нагим.