Коллектив авторов - Русская драматургия ХХ века: хрестоматия Страница 32

Медленно, с тяжелым грохотом открываются колоссальные броневые закрытия.

Раскаленный, без облака, день. Блеск его невыносим для северного глаза. Сверкает весь рельеф земли. Полк идет по древней дороге. Сверкание усиливается, потому что полк в белом. Он движется вниз, чтобы стать, как гигантский хор, лицом к лицу со зрителями.

Второй (он старшина хора). У каждого из них была семья. У каждого из них была женщина. Женщины любили этих людей. У многих из них были дети. Они здесь. И у каждого было некое смутное: грядущее поколение. Оно рисовалось полтора десятилетия тому назад еще неясно. И вот оно пришло, это поколение. Здравствуй, пришедшее поколение! Бойцы не требовали, чтобы вы были печальны после их гибели. Ни у кого из вас не остановилась кровь оттого, что во время великой гражданской войны в землю легло несколько армий бойцов. Жизнь не умирает. Люди умеют смеяться и есть пищу над могилами ближних. И это прекрасно! «Будьте бодрей! – просили бойцы погибая. – Гляди веселей, революция!» Полк обращается, сказал я, к потомству. Он избавляет вас от поминок. Он предлагает молча подумать, постигнуть, что же, в сущности, для нас борьба и смерть. Итак, началось с того, что.

Свет спадает. Вечерние тени пересекают теплый воздух. В тишине чья-то безмерная человеческая тоска. Она может быть выражена только музыкально. Один, другой, третий из рядов полка начинают рассказывать историю полка.

[Разговор Вайнонена и Алексея.]

Алексей. <…> А что вообще хорошо? Абсолютные понятия нашел?

Вайнонен. Философ стал?

Алексей. Нет, ты мне объясни, что такое хорошо… (Резко.) Я раньше, как по уставу, знал: служить хорошо, родителей почитать хорошо, невесту любить хорошо, Богу молиться хорошо… Все было ясно. И все было спокойно, и я был матрос первой статьи. И быть матросом было хорошо. А теперь? Что теперь хорошо?

Рябой. Тычто?

Алексей. Правды ищу.

Рябой. Не ты первый.

Алексей. Я тоже страдаю, думаю, с тоски пью, балуюсь, а ночи о жизни разговариваю… Нет, ты мне скажи, что это теперь значит хорошо?

Вайнонен. Хорошо – это когда всем будет хорошо. Социализм.

Алексей. Каким всем?

Вайнонен. Ну, потом, лет через несколько. Тогда будет хорошо. За это всех людей с места стронули.

Алексей. Всем? Будет? Все будет, как в святом писании… Хотел бы я посмотреть хоть раз на есть – не будет, а есть. Понял? А то всё о будущем говорят… Ну, ладно, допускаю, всем будет хорошо. И тем, которых убьют?

Вайнонен. Тем будет вечная память.

Алексей. Спасибо, утешил.

Вайнонен. Это совсем не смешно, и ты дурак!.. Кто погибнет, так погибнет, черт его дери, первый раз по-человечески. А то как мясо, убоина, потроха, по две копейки шли.

Алексей. Ну, понял. Точка. Значит, будет хорошо?

Вайнонен. Так точно. (Говорит это, несколько успокаиваясь, но еще взволнованно и насмешливо.)

Алексей. Так-с… Значит, надобности стараться дальше не будет? Так? Доехало человечество. Вылезай. Порт назначения – будущее. Можете его пощупать, да?

Рябой. Апредставь: не мы, так люди пощупают.

Алексей. Э-э-э… Ник-куда человек не доедет, а только ехать будет. Ни мы, никто не доедет. Живешь в этом мире без остановки. Никто еще никогда никуда не доезжал к конечному. И сделал это открытие я, военный моряк Алексей. Запиши. (Уходит.) [Алексей объявляет всем о назначении комиссара.]

В группе остановившихся и прислушивающихся людей кто-то мрачно крикнул: «Значит, нам больше не доверяют?» И люди уже видят виновных, и тела уже пригибаются для удара. И вдруг гул и тяжкое напряжение начинают затихать… Люди меняются, они все тише и тише. Они пятятся и расступаются. Багровый, волосатый, широкоплечий человек подходит все ближе и ближе. Он подчиняет. Это – вожак. В тишине вопрос этого человека медлительный и низкозвучный.

Вожак. Почему шум? Сиплый (помощник вожака). Отвечать!

Алексей. К нам назначен комиссар.

Вожак. Чего же горло дерешь? От какой партии?

Алексей. Правительственной. Большевиков.

Вожак. Привыкнет. Воспитаем.

К напряженно молчащей толпе мужчин откуда-то подходит женщина. Ее появление кажется странным, невозможным, нарушающим давние понятия. Кажется, что от первых же вопросов, заданных грубыми голосами, с этой женщиной произойдет что-то непоправимое. Ее разглядывают, но не удостаивают вопросом.

Алексей. Я бы советовал этого комиссара…

Вожак. Я бы советовал мне не советовать! <…> Кричишь лишнее.

Женщина, поняв, кто в этой толпе является первым, подходит к нему и подает ему бумагу. Вожак читает. Он пристально глядит на женщину и снова читает.

Так вы к нам комиссаром?

Женщина кивком дает понять, что этот вопрос ясен и обсуждать его не стоит. Кто-то, оправившись от столбняка, изумленно открывает рот.

Голос. Н-ну.

Вожак медленно закрывает ему рот рукой.

Вожак. Вы социал-демократ, большевик?

Женщина. Да.

Вожак. Давно?

Женщина. С шестнадцатого года.

Вожак. Ну, будем жить. Устраивайтесь, действуйте… (Приближающимся матросам.) А ну, не мешать!

Люди медленно уходят, поворачивая головы и оглядывая женщину.

Может, кого. помочь. вещи?

Рябой. Носильщики отменены.

Женщина. Я сама.

Она остается одна. Тишина. Удивление. У входа новый человек. Он слишком типичен, чтобы не узнать в нем царского морского офицера. Он несколько удивлен, не понимает, что произошло. Он видит женщину и предлагает ей свои услуги.

Офицер. Вы позволите, я помогу? (Вносит небольшой багаж, желая узнать, каким образом, откуда и как попала сюда эта женщина. Понизив голос.) Вы к кому-нибудь из офицеров этого бывшего корабля?

Женщина. Я…

Офицер (кланяясь). Лейтенант Беринг. (Немного интимно и удивленно.) Назначен сюда командиром. (Снимает фуражку, чтоб поцеловать руку, которую скорее берет сам, чем получает.)

Женщина. Я комиссар, назначенный к вам. Старые привычки забудьте.

Она говорит подчиняюще-просто. Ни неожиданность, ни неловкость не смущают офицера. Он спокойно выпрямляется, надевает фуражку и, отдавая гораздо больше по привычке, чем по желанию, честь, говорит голосом, бесконечно далеким от теплого, светского, которым он начал разговор.

Офицер. Для исполнения предписанных мне служебных обязанностей прибыл. Военный моряк Беринг.

Оба они поворачиваются, потому что где-то в глубине возникает шум и угрожающий гул. Пятясь с пуккой в руке, отступает перед кем-то маленький финн! Он сдавленно говорит теснящим его, но пока невидимым людям.

Вайнонен. Не сметь… Не сметь… (Указывая на женщину.) Тебе и эту надо? Сатана.

На него надвигаются двое – Балтийского флота матрос первой статьи Алексей и его сообщник, тяжелый парень. Почти беззвучно, глазами и губами, они хотят укротить финна. Он, сжавшись и прикрывая женщину, стоит с ножом. На него наступают.

Вайнонен. Так не оставим!

И финн кинулся за подмогой. Женщина насторожилась.

Офицер. Какие-нибудь ваши политические дела? Я могу быть свободным?

Алексей не обращает внимания на офицера. Это слишком незначительная величина для него. Он подходит к женщине.

Алексей. Давайте, товарищ, женимся. Отчего вы удивляетесь? Любовь – дело в высшей степени почтенное. Продолжим наш род и побезумствуем малую толику.

Офицер. Что здесь происходит? (Матросу.) Послушайте, вы!..

Комиссар. Идите, товарищ командир. Мы здесь поговорим сами. Товарищ интересуется вопросом о браке.

Подчиняясь и переставая понимать, бывший офицер уходит.

Алексей. Я повторяю – попрелюбодействуем, товарищ представитель из центра. Скорей, а то уж торопит следующий, а тут ведь нас много.

Комиссар вникает главным образом не в смысл слов, а в смысл обстановки. Все движения людей находят в ней едва уловимые контрдвижения.

Ну?

С разных сторон из полутьмы надвигаются анархисты. Второй (комиссару). «Под душистою веткой сирени целовать тебя буду сильней.»

Глухой хохоток из толпы.

Позаботься о нуждающихся. Н-ну! Женщина!

Третий. Вы скоро там? (Входит с простыней в руке.) Чего ты смотришь? Ложись.

Комиссар. Товарищи. Алексей. Не пейте сырой воды. Комиссар. Товарищи.

Второй матрос (угрожающе). Ты к кому ехала, ну?

Из люка снизу неожиданно и медленно поднимается огромный полуголый татуированный человек. Стало тихо.

Комиссар. Это не шутка? Проверяете?

Полуголый матрос. Н-но… у нас не шутят. (И он из люка кинулся на женщину.)

Комиссар. Унас тоже.

И пуля комиссарского револьвера пробивает живот того, кто лез шутить с целой партией. Матросы шарахнулись и остановились.