Виолетта Гудкова - Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний» Страница 46

Татаров. Ого… Значит, вы не этнографическое понятие… функция во времени[227].

Леля. Да. Я… Новый мир — это понятие не географическое.

Татаров. А какое же?

Леля. Историческое. И потому так трудно быть гражданином нового мира.

Татаров. Можно подумать, что вы немножко гордитесь.

Леля. Чем? Тем, что я гражданка нового мира? Конечно, горжусь.

Татаров. Но у вас в новом мире, говорят, очень мало хлеба?

Леля. Мало.

Татаров. Едят конину.

Леля. Мяса вообще мало.

Татаров. Голодные бунты происходят.

Леля. Ничего подобного.

Татаров. Очереди.

Леля. Бывает. Все средства брошены на тяжелую промышленность. Металлургию, машиностроение. Нужно несколько лет. Правда, у нас дураков много. Надо дураков расстреливать.

Татаров. Ого.

Леля. У нас нация плохая. Алкоголь на нее страшно действует.

Татаров. Пьянство поголовное.

Леля. Не в том дело. Вообще нельзя русским пить. Я даже другое имею в виду: русские безответственны. Они даже перед реальной вещью, близкой и понятной, собственнической — перед родиной — не умели быть ответственны, значит, как им трудно теперь, когда требуется ответственность перед вещью отвлеченной, непривычной — будущий мир. Если бы мы были японцы. Скажем, японцы. Клятву нужно какую-то. На мечах. Самоотверженность. Самураями нужно быть. Романтика требуется. Если бы мы были японцами, через пять лет у нас была бы великая страна.

Татаров. А так, значит, не будет великой страны?

Леля. Не знаю.

Татаров. Никто не верит.

Леля. Верить в нее — значит совершенно отказаться от себя. Поэтому легче не верить. Интеллигенция считает себя умнее, на голову выше класса, стоящего у власти. Она считает себя Гулливером в стране лилипутов. Все дело в возрасте. Я слишком много помню. Если бы мне было пятнадцать лет, я ничего не знала бы и не помнила, и ничего во мне не было бы такого, от чего мне трудно было бы отказываться… я стала бы Гулливером в стране великанов.

Татаров. Интеллигенция ненавидит советскую власть.

Леля. Напротив. Очень много интеллигентов вступает в партию.

Татаров. Тогда я не понимаю, на что вы жалуетесь…

Леля. Я хочу править страной. Я хочу, чтобы мне поверили, что я, вот такая, как я есть, — могу править страной, советской страной.

Татаров. В результате всего вы бежали сюда.

Леля. Да. Я сошла с ума.

Татаров. Вы каетесь?

Леля. Теперь уже поздно. Мне нужно серебряное платье.

Татаров. Что вы говорите?

Леля. Мне нужно сверкающее платье, жемчуг, мне нужна одежда, которая стоит десять тысяч франков… Лучшая массажистка должна прийти ко мне завтра утром… Я хочу править Европой.

Татаров. У вас большой диапазон. От очереди за кониной к серебряному платью.

Леля. Нет никого и ничего. Я одна в мире. Артистка. Человек. Мысль. Я — мысль, разодранная на две части. И мне кажется, что я должна быть лучше всех… Новый мир осмеял меня, неужели и Европа унизит меня? Нищей стране, очередям, сугробам, тулупам я отдала свою молодость. Нельзя начать жизнь сначала… У меня нет второй молодости, чтобы положить ее на завоевание Европы. Только одно богатство у меня в руках. Эти листки. Возможность продать себя.

Татаров. Что вы хотите за ваши листки?

Леля. Магазины, портних, массажисток, всю легкую промышленность Европы, дорогу в Ниццу, всех презирающих меня, гражданку нищей страны, расступающуюся толпу, внимание, всеобщую остановку внимания, психопатизм, сексуальный экстаз, тишину маленьких домиков, сады с жасмином, зависть, бессмысленные мечтания гадких утят — лебединые серебряные крылья — все дары капиталистического мира, весь список его благодеяний я хочу получить взамен этого списка жалоб на мир старый.

Татаров. Грандиозно.

Молчание.

Что же вы хотите конкретно? Денег?

Леля. Елена Гончарова, знаменитая артистка Страны Советов, бежала в Европу. Это непросто… Слышите? Когда Данте был изгнан из пределов родины, об этом знал весь мир. Он плакал на чужбине, и его слезы до сих пор блестят на страницах истории.

Татаров. Вы можете поплакать мне в жилетку.

Леля. Что?

Татаров. Я говорю, что моя жилетка может заменить вам страницу истории…

Леля. Как… подождите… вы думаете, что за эти листки ничего не дадут…

Татаров молчит.

Ведь это бегство мысли… Мысль бежала из советской страны.

Татаров. Сколько вы хотите?

Леля. Ну, сто тысяч франков…

Татаров. Сколько?

Леля. То есть двести пятьдесят тысяч франков.

Татаров. За что?

Леля. За половину моей души… За список жалоб…

Татаров. Вам дадут за это пятьдесят франков.

Леля. Сколько?

Татаров. Или двадцать.

Леля. Что же мне делать?

Татаров. Берите двадцать.

Леля. Зачем вы так зло шутите?

Татаров. Дайте сюда эту самую половинку вашей души… Я просмотрю. Из этого фельетон можно сделать.

Леля. Вы сошли с ума. Я оглашу это — я не знаю где… в парламенте. У президента. Нужно специальный съезд созвать. Я в Сорбонну поеду читать свою исповедь. К лучшим представителям гуманитарной мысли… К Чаплину… Конечно, конечно, я не то сделала… Ах, как я ошиблась! Спутаться с вами… Нужно было Чаплину писать, Ромену Роллану, Альберту Эйнштейну[228]…

Татаров. Давайте сюда.

Леля. Руки прочь. У меня ничего общего нет с эмигрантами… это совсем другое… Ведь вы же вне закона…

Татаров. И вы уже вне закона.

Леля. Я прекращаю разговор с вами. Так далеко зайти. Я сейчас же отправлюсь в полпредство. Я все объясню. Я напишу письма в «Известия», в «Правду», в Наркоминдел.

Татаров. Эти листки ставят вас вне закона.

Леля. Да я порву их к чертовой матери. (Рвет.) На мелкие куски. Вот вам… видите? Ничего нет. Плюю на вас.

Татаров. Истеричка.

Леля. Ничего нет… Я опять чиста. Уже не вижу вас. Я завтра уезжаю. Сквозь туман путешествия я вижу вас и уже не различаю ваших черт и не слышу вашего голоса.

Татаров. Пешком уйдете?

Леля. Неужели выдумаете, что советский посол не придет на помощь гражданке советской страны?

Татаров. Ну что ж. Счастливого пути.

Леля. Я еще вернусь к вам. Без серебряного платя, без жемчуга, — я приду к вам босая, с ногами, разбитыми о камни походов, окровавленная, грозная, — с армией, с барабанным боем, с лохмотьями красных знамен — с победоносными войсками Советов валить стены Европы.

Татаров. Как это в «Гамлете»: «Слова… слова…слова…»

Леля. Вот тогда вы увидите Гамлета.

Татаров. Куда же вы уходите, Елена Николаевна?

Леля. Я страшно пала, мне стыдно. Ведь таких, как вы, мы привыкли видеть только в карикатурах на первой странице «Известий». Продажная белогвардейская пресса. И вдруг живая, плоть и кровь, гордая — понимаете — гордая нашей самостоятельностью во всем мире, ни с чем не сравнимой суверенностью советского народа — я вдруг влезла в карикатуру, я — живая, красивая — протянула руку вам… нарисованному плоскостному человечку. Это антифизический акт. Вы человек двух измерений. Вы тень, а я скульптура.

Татаров. Какой у вас язык, темперамент, фантазия… Вы необычайно интересная женщина. Я завидую вам. Ведь я бывший адвокат.

Леля. Вам одно осталось… завидовать нам…

Татаров. Вы могли бы завоевать Европу.

Леля. Зачем мне Европа? Я уже была в новом мире.

Татаров. А я ведь пошутил, Елена Николаевна.

Леля. О чем?

Татаров. За ваши листки вам дали бы двести пятьдесят тысяч франков.

Леля. Я уничтожила их.

Татаров. Напрасно.

Леля. Я счастлива. Я уничтожила список преступлений.

Татаров. А вторая половина тетрадки?

Леля. Там список благодеяний.

Татаров. Это неинтересно.

Леля. Я прочту его, когда будут валиться стены Европы. Вы говорите, что я могла бы получить двести пятьдесят тысяч франков?

Татаров. Но вы уже порвали листки.

Леля. Да, я порвала их.

Татаров. Лепестки лежат.