Наталья Арбузова - Мы все актеры Страница 55

После смены Колька спать не лег, а ушел искать сморчков – вчера дядя Витя принес полную корзинку. Глупый весенний гриб, похожий на извилистый человеческий мозг, повылазил величиною с кулак, только надо знать места. Снег еще не везде стаял, медуница проглянула, темно-голубая с темно-розовым в одном цветке. Брать грибы Колька был проворен. Быстро спустился в темный овражек. Там сохранился сугроб, весь облепленный еловой хвоёй и обнаживший полосатую рукоятку финки. Уж показалось и острое лезвие. Птицы кругом испуганно молчали. Колька к ножу не притронулся, пустился бегом, унося на подметках слипшиеся пласты осиновых листьев. На опушке разорались вороны – держи, держи – и уж было не до сморчков. Дома Алик рылся в тумбочке. Перебирал учебники, тоже наполовину ободранные. Нет сморчков? на нет и суда нет. Нашел какую-то срамотную алгебру Киселева, облитую бензином, и уткнулся в нее. Ему за семилетку сдавать.

Алик в Москве, живет у тети Раи – покойной матери сестра. Учится в радиотехникуме, работает в мастерской по ремонту радиоприемников. Ездить к бабке с отцовской стороны, у которой Колька остался, не поспевает. Чинит радиолы «Латвия». Чтобы проверить, не плавает ли звук, ставит одну и ту же обколотую по краям пластинку на 78 оборотов: «Давно ли роскошно ты розой цвела, но жизни непрочной мину–у–ула весна». Идет запоздно к тете Рае, то же самое и поет: давно ли роскошно. Давно. Давно горел костерок на пригорке, постукивали колеса на стыках рельсов, а Колька заливался художественным свистом: соловьи, соловьи, не тревожьте солдат.

Автомобили с ЗИЛа нынче запирают на платформе товарняка в железную клетку и везут, ровно диких зверей напоказ. Раньше везли в открытую. Они забирались колесами друг другу на спину, будто молодые бычки в стаде. Было их не так уж много, бензину – залейся. Открыть с инструментом в руках кран цистерны – милое дело. Главное не зарываться. Колька успел взглянуть на встречный состав с «москвичами», пока наливал канистру. Закрепил ее на багажнике старого мотоцикла и скорей свалил. Товарняку дали зеленый, человек с флажком на подножке проходящего через переезд вагона матюгнулся Кольке в спину. Мотоцикл припечатывал колесом сор с цветущих берез, резал надвое густо настоянный воздух. Кольке было куда спешить – в женском фабричном общежитии его ждали. Железная дорога уж скрылась из виду, когда он остановился заправиться. Из канистры вместе с льющимся бензином выпал нож, проскользнул мимо бака и упал наземь. Не тот, что преследовал Кольку три года назад. Такой, из которого лезвие выскакивает со щелчком. Колька скривил губы, обтер нож об землю, засунул в карман и хорошенько застегнул.

Ночью Колька проснулся не дома и с тяжелой головой, неведомо отчего. То есть неведомо отчего проснулся, а голова раскалывалась от вчерашнего питья. Девушек в комнате не было, только быстро одевался в редеющей мгле долговязый парень – с вечера вроде такого не видал. Снизу доносился приглушенный шум драки. Колька живо сунул ноги в брюки, а чужой парень выхватил из нагрудного кармана нож. Щелкнул, лезвие выскочило, и парень выскочил – на лестницу. Там что-то мягко упало. Колька, уже одетый, нащупал в правом кармане куртки свой нож и сиганул в окно, на куст боярышника. Чуть левей был запрятан его мотоцикл. Газанул, рванул напрямки сквозь ветки. Почувствовал асфальт и – без оглядки. Лишь на переезде разглядел: куртка не его. Нож? нож чужой, хоть и с такой же кнопкой, как у того, чисто отмытого в цистерне. Проезжая через поселок, мимо своих мастерских, выбросил нож долговязого в колодец, где уж три года лежала не ржавея неотвязная финка. Воскресным утром, на райской заре подъехал к дому и залег спать.

В полдень милиция колотила в дверь. Бабушка долго шаркала отекшими ногами, покуда открыла, и долго плакала, собирая Колькины вещички. Отпечатки пальцев на ноже нашлись не только Колькины, однако фабричные парни все как один показывали – он. А долговязого мы тут не видали. Никаких долговязых не знаем.

Кольке дали всего два года. У того, кто споткнулся на лестнице об нож, пахнущий бензином, уже была судимость за вооруженное ограбление, и, убитый, в одервеневшей руке он сжимал настоящую финку. Кореши прозевали, не перевернули тело до прихода милиции. Колька срока не досидел – освободили пораньше за хорошую работу. Пришел весной, к новой сирени. Бабушка померла сразу после его ареста, Алика забрали в армию. Новенькие голубые вагоны скорого катились, катились мимо четырехэтажки.

В чисто прибранной комнате Кольку поджидал долговязый парень. Перед ним на столе лежал детский складной ножик, некогда пропоровший Алькину сандалию. Где нашел? – За образами, бабка твоя запрятала. Меня Саней зовут. Я денег искал, надо было отсидеться – здесь моей физиономии не знают. Нашел маленько. Три долга я тебе должен. Вот, держи за бабкино наследство – вдесятеро. И выложил на стол пухлую пачку денег. Вот тебе за тот нож, что бензином вонял. Бросил рядом с перочинным ножичком ту, заговоренную, вставшую из колодца финку. Потом обнял Кольку за плечи сильной рукой. Еще ты за меня полтора года отсидел. Мне бы десять как пить дать намотали, я личность известная. За эту услугу будешь мне братан. Сам тебя к делу пристрою и сам прикрою. Первое наше приключенье будет… ты автомобили любишь? Колька кивнул, глядя как завороженный на костистую руку, стиснувшую его плечо. Вместо застенчивого младшего брата Александра рядом стоял всемогущий старший брат Александр, учитель по жизни, полной опасностей, что усмехнулась ему в окно тюрьмы отчаянной усмешкой.

Ночью вблизи узловой, за шесть часов езды от дома, на платформе переформированного товарняка Саня с Колькой готовили «москвичей» к угону. Через сто километров… всё по плану… там ждут свои. Тут к платформе подошел солдат с винтовкой. Стоя в профиль к парням, смотрел на автомобили и втягивал носом воздух. Учуял запах бензина… заподозрил неладное… сейчас подымет тревогу. Нет, всё было не так. Солдат только что сменился с поста, шел сдавать табельное оружие. Загляделся на блестящие крылья «москвичей», пахнувшие лаком. Прямо с конвейера, окраска «белая ночь». Саня вложил Кольке в ладонь дарёную финку и подтолкнул его со спины к солдату. Проверка нового братана – без этого воровское дело не живет. Колька не успел ничего взять в толк. Плечи сами собой развернулись, рука описала полукруг, нож вонзился Сане под ребро. Аховый Саня повалился не ахнув. Часовой, уже отстоявший вахту, так ничего и не заметил. Задрал подбородок к звездному небу и затянул: «Давно ли роскошно ты розой цвела…»

Кольке и на этот раз дали всего два года, ровно ему бабушка ворожила. Из них скостили те полтора, что он отсидел раньше. Следствие установило: автором мокрого дела в женском общежитии был убитый теперь Колькой многократный рецидивист Александр Клячин. Дело – сложное, двойное – тянулось полгода. И эти полгода КПЗ Кольке зачли. Выпустили условно. Чуть было не убитый им Алик, отслужив в железнодорожных войсках, вернулся домой. Не к тете Рае, успевшей найти себе мужа, а в четырехэтажку, где на столе его ждал безобидный детский ножик. Колька, как пришел, раскрыл его и сильным броском всадил в столешницу. Ему почудилось: проклятая финка в этот миг от него отвязалась. А может быть, размагнитилась, пока суд да дело, лежа на виду, с биркой, в качестве вещественного доказательства. Или там, в преисподней, согласились взять заместо одного Александра другого. По-любому ножей Колька больше не находил. Шастал за грибами, истоптавши все сапоги, греб уголь в подвале до полного почернения рожи, топал всякий день по шпалам на работу. В общем, от судьбы не бегал. И пересилил ее.

ДЕСЯТЬ ПОЛОВИЦ

Весна на радость не похожа…

Сергей Есенин

Вымыла пол до середины девятиметровой комнаты, выжимает тряпку в ведро. Как бы не забрызгать постелей. Она, Галя, спит на узкой кровати с матерью, Нелька точно так же со своей. Матери не разговаривают, а когда заговорят, Галиной не поздоровится. Во всяком случае, пузырек с кислотой Галя находила в той, ихней тумбочке. Дым пошел, как открыла, а вылить не решилась. Потом флакон исчез – небось, Нелька потихоньку выбросила, но спрашивать страшно. Девочки идут от школы вместе, возле барака расходятся. Развесила мокрую мешковину по батарее. Батарея одна, зато здоровенная, стены – фанерка да штукатурка. Из приемника слышна музыка, далекая и строгая. Мать на дежурстве в метро, вернется ночью, трамваи ходят долго. Вагон будет вздрагивать, нечаянно позванивая, мать начнет клевать носом на жестком сиденье. Нелина тоже придет заполночь – станки работают в три смены. Засыпая, Галя протянет руку в темноту, пожмет Нелькину уже вытянутую руку. Нет, больше так не будет. Стоит беспокойная весна, всё меняющая, независимо от того, пойдет ли Галя на фильм в клуб «Коммуна». Уходя, Нелька молча выложила перед ней билет. Галя вымыла пять половиц из десяти, как велит мать. Хорошо, что их четное число, всё бы так легко делилось. Звуки незнакомых инструментов стараются сделать стыдное не стыдным, обидное не обидным.