Ксения Старосельская - Антология современной польской драматургии Страница 61

ДЖИНА. Чё? Чё ты сказал? Я с тобой не трахалась, я уже говорила. Не трахалась.

ПАРХА. А с какой стати я должен тебе поверить, ну с какой, какие у меня основания? Детка, у тебя ведь полная амнезия, насколько я понимаю, ты то помнишь, то не помнишь, Бог дал, Бог взял, откуда тебе знать, переспала ты со мной или нет, если я сам этого не знаю, умоляю, не смеши меня. Я подозреваю, что мы переспали, потому что у меня ломка и, скорее всего, именно из-за этого, именно из-за этого, я по ломке чувствую. Ненавижу механический, производственный, чисто физиологический секс с чужими бабами, которые не вызывают во мне даже презрения, только чудовищную, бездонную пустоту, чужое тело рядом, которое с таким же успехом могло быть тушей животного, чужое тело без лица, раз-два, раз-два, и когда потом все уже кончено, лежишь себе. Лежишь. Дышишь. Твое дыхание как мчащиеся мимо машины, как воющие сирены, как сгущающиеся тени. Все это просто смешно. Слюна и сперма высыхают как дождь. Это же соки любви, соки любви. Слюна! Сперма! Белок куриного яйца! И вода с крахмалом!

ДЖИНА. Я с тобой не трахалась, точно не трахалась, точно, я тебе говорила, это исключено.

ПАРХА. Вот то-то и оно, что да! Ты воспользовалась моим состоянием и беззащитностью!

Идут молча.

(Не выдерживает.) Хорошая из тебя мать, нечего сказать. Ребенка оставила недолго думая, вообще молчи, я себе даже представить не могу, блин, ребенок один в саду день и ночь, даже уборщицы уже ушли, сторож ушел, а он там сидит в луже мочи и вжикает машинками, ну а что ему делать, что ему, блин, еще делать, ну что. Все игрушки над ним смеются. О’кей, о’кей. Спокуха, если меня заносит, ты мне просто скажи.

Пауза, они идут, машин нет.

ПАРХА. Сорри, я не могу так, молча. А то уснем. И замерзнем. Мне холодно. Я сейчас рехнусь от холода. И как они когда-то в этих лесах могли выдержать.

ДЖИНА. Возьми ляг.

ПАРХА. Очень смешно. Ооо-очень смешно.

ДЖИНА. А мне типа не холодно, да? Холодно, как у черта в жопе.

ПАРХА. И что, хочешь, чтобы я отдал тебе свою куртку? Не дождешься. Хотя вполне вероятно, что за каких-то пятнадцать минут я заслужил бы себе вечную жизнь. Ты могла бы выступить свидетелем, когда меня будут причислять к лику святых. (Пауза.) Думаешь, мы помрем? Сейчас? Вот так сразу?

ДЖИНА. Да.

Пауза.

ПАРХА. Какая безнадега, как низко я пал.

А ведь что-то мне подсказывало: завяжи с колесами, кончай жрать эту гадость, вам, наркоманам, по фигу, для вас это трудовые будни, а нормальному человеку и вправду очень вредно. И вот, пожалуйста, кто-то мне говорит: классная тусовка с маскарадом под лозунгом «грязь, вонь и триппер», Зоська тебя приглашает, записывай адрес. Я переодеваюсь, стараюсь, зубы себе фломастером изукрасил, шмотки какие-то вонючие нашел, таксист отказался меня везти. Прихожу. Знакомлюсь с телкой, не будем показывать пальцем, но это была ТЫ, милый вечер, дискотека, меня угостили чем-то новеньким, и вдруг, бля, откуда-то выскакивает эта Румыния! Я румын! Куда-то еду! Раздаю деньги! Я, почтенный ксендз Гжегож, духовное лицо. Это ты меня подначила. На фига ты мне напомнила! Я теперь только зря разнервничался и все вспомнил. Опоздать на съемки — да. Умереть — да. Но не так же. Это какая-то паранойя.

Честно говоря, все-таки подсознательно я опасаюсь, что не достоин вечной жизни. То есть Бог, конечно, знает, что теоретически я был — лучше или хуже, — но хороший, и в этом смысле я в порядке, но ведь обязательно выскочат церковники со своими догмами, исповедями, причастиями и постами и меня уделают. Меня, ксендза Гжегожа, уделают.

ДЖИНА. Господи, ты существуешь: я вижу какой-то свет.

ПАРХА. Не может быть. Это невозможно.

ДЖИНА. Кажется, это какой-то дом.

ПАРХА. Дом! Мы спасены! Тепло! Чай, не говоря уже про еду! Чистая постель! Я позвоню на студию, что немножко опоздаю, но точно приеду.

ПАРХА и ДЖИНА стоят в чистом поле перед дверью неогороженного дома и стучат в нее что есть мочи.

ПАРХА. Помогите! Спасите! Аллё! Спасите! Открывайте, вашу мать!

Наконец внутри начинают раздаваться звуки, там открывают разные замки, задвижки, защелки, все новые и новые, и из дверей высовывается голова заросшего ДЕДА.

ДЕД. Это вы?

ПАРХА. Да, это мы. Собственной персоной.

ДЕД. Вы одни?

ПАРХА. Конечно, одни.

ДЕД (снимает цепочку). Вы уверены?

ДЖИНА. Да, это мы.

ДЕД. Заходите, только быстро.

Дом ДЕДА, который собирает мусор: везде набросано, две ванны, обувь, весь мусор мира вдоль стен, работающий телевизор.

ДЕД. (Присматривается к ним.) Ксендз Гжегож? Он самый!

ПАРХА. Да, это я, я тот актер, именно…

ДЕД. Что за гости — незваные-негаданные. Ночью, поздней ночною порой! Ксендз Гжегож! Дождался-таки, дождался я, ксендз меня навестил-проведал. Для меня это честь — большая радость. А эта женщина-девушка, она кто?

ПАРХА. Приятельница-знакомая.

ДЕД. Анжелика?

ПАРХА. Да, бывшая проститутка, наркоманка, ты понимаешь, сын мой. Я ее пригрел-приголубил.

ДЕД. А сутана где?

ПАРХА. Какая сутана?

ДЕД. Холодно-зябко в сутане-то, да? По яйцам дует. Вот ты в цивильном и пришел.

ПАРХА. Хватит уже, дедушка. А то меня в краску бросило. Найдется у вас что-нибудь пожевать? Попить чего-нибудь горяченького? Одубел я совсем, дед. И моя спутница тоже.

ДЕД. А вот как раз и нету, как раз и нету, я-то считал-рассчитывал, что наоборот, что это ксендз мне поможет, поесть принесет. Я ведь выйти не могу.

ПАРХА. Как это? Почему?

ДЕД. Лучше и не спрашивайте, ни к чему вам это знать-ведать. Я только за порог, а они приходют-приходют. Я себе иду-шагаю и слышу шур-шур, явились, открывают замки и трогают, трогают. Приходют и трогают. Вот так вот. Не могу я выйти, сразу возвращаться приходится.

ПАРХА. Телефон у вас есть?

ДЕД. Куды там! Был. Но они звонили. (Залазит на кровать.) Вот следы. Вот тут трогают. Вот тут. Вон они, следы, где трогали. Приходют-приходют и трогают. Не могу ни на минуту-секунду выйти, ни на минуту, сразу приходют. И трогают.

ПАРХА. Сууу-упер.

ДЖИНА. Можно, мы у вас переночуем? Мы с ног с копыт от усталости валимся. Пешком из Казахстана-Узбекистана пришли. Нам только переночевать, и больше мы вам голову морочить не будем.

ДЕД. Переспать-переночевать. Кажется-мерещится… Ксендзу Гжегожу завсегда рады. Но будьте осторожны. Они не спят. Будьте осторожны. Ну, разве что, как заметят-приметят, что это ты, ксендз Гжегож, то и присмиреют.

ПАРХА и ДЖИНА лежат на кровати, накрывшись тряпьем, смотрят на часы, жуют жвачку в вызывающей клаустрофобию, заваленной хламом комнатушке, где за стеной булькает туалет. ДЖИНА вертит в руках ка-кую-то веревку.

ПАРХА. Ну? Ну? Ну?

Ты таки добилась своего. Вот она, твоя тусовка, твой маскарад под лозунгом «нищета, крысы и болезни», а я потерял пять штук и работу. Веселись, народ! Может, сыграем в города?

ДЖИНА. В города.

ПАРХА. Не повторяй за мной. Я не успею на съемки, я сильно в этом сомневаюсь. Они там будут ждать, будут звонить, будет скандал, с работы меня погонят, это точно, и возьмут какого-нибудь дебила, а зрителям сообщат, что ксендзу Гжегожу после пожара сделали пластическую операцию и теперь он выглядит совершенно иначе! Кошмар! Мне пиздец!

ДЖИНА. Просто пиздец.

ПАРХА. Где моя мобила? Где я ее оставил? Может, это ты ее слямзила? Нет. Подумай лучше о своем ребенке. Оставить ребенка в детском саду — это большое моральное достижение. Лучше бы ты его вообще не рожала. Как его зовут-то? Мальчик, да?

Тишина.

Ну, не молчи, а то я засну. А ночью придет дедуля с ломом и подумает, что мы явились к нему все трогать, и нас замочит. Я не буду спать, буду сторожить, но вот вопрос: почему это я должен не спать, а не ты? Почему я должен за все быть в ответе? Кто ты вообще такая? В смысле по профессии? Где работаешь?

ДЖИНА. Я — художественная натура.

ПАРХА. Ооо-оо. Я как чувствовал. Ну, а еще что делаешь? Конкретно?

ДЖИНА. Да так.

То да се.

ПАРХА. Вот именно.

ДЖИНА. Счета какие-то выписывала…