Рабиндранат Тагор - Ты погляди без отчаянья… (стихотворения)

Рабиндранат Тагор

Ты погляди без отчаянья…

Краски цветов

Пусть жизнь будет прекрасна, как цветы летом, а смерть, как осенние листья.

Несколько лет назад мне пришлось некоторое количество дней провести в одиночестве, в рериховском Наггаре. Просыпаться от ярких, сулящих зной, рассветных лучей и засыпать под звуки гимнов, раздававшихся в разных домашних храмах селения – с этими гремящими песнопениями символически кормили вареным рисом, разоблачали, укладывали на покой и в густеющей тьме убаюкивали статуи бесчисленных богов долины Кулу. Днем же я, покидая улицу маленьких гималайских отелей, проходил несколько сот метров до знакомой тропы, круто поднимавшейся в гору. И добираясь до стоящего на вершине старинного храма Кришны, обычно пустеющего в эти часы, шел мимо плещущего ручья, где местные юноши увлеченно совершали омовение; на поворотах сталкивался с нежными, зорко-темноокими отроковицами, несущими кувшины к источнику и от источника. В лесу меня со свирепым шипением обступали стаи обезьян и нехотя уступали дорогу. В посвисте закипающих под ветром ветвей мне чудилась древняя песня джунглей… В такие мгновения, когда дороже всего собственное непосредственное ощущение, не хотелось никаких литературных ассоциаций, никаких чужих слов. И все же я невольно вспоминал о том, что все здесь мною увиденное это – мир, воспетый Рабиндранатом Тагором и, по счастью, еще наяву существующий хотя бы тут, в отрогах Гималаев, но также и в городках Пенджаба и Тамилнада, в граничащих с манговым лесом селениях Бенгалии…

Черпай из недр земли, раскрывай в весеннем цветенье            Голос глубин, вековечные звуки,            О манговый лес!Толика небесной души, ее на земле проявленье,            Поведай нам тайну, шепни о разлуке            Земли и небес.Голос твой ласковый слит с ветровым благовонным дыханьем,            С пыльцою цветочной, жужжаньем пчелиным,            О манговый лес!Он в сердце льется, роднится с неясным его упованьем,            Страданьем, молчаньем, самосозерцаньем,            С глубинным, —Со всем, что скрыто за тайной завес.

                              (Перевод С. Шервинского)

«Аристократом-художником» назвал его Джавахарлал Неру. Конечно, не только потому, что Рабиндранат Тагор (собственно, Робиндронатх Тхакур, но иная транскрипция во всем мире утвердилась) и в самом деле происходил из аристократической семьи, к тому же, благодаря коммерческим оборотам дедушки поэта, несметно богатой, обладавшей имениями, дворцами, сокровищами. Но прежде всего потому, что великий поэт оставался эстетом и индивидуалистом даже в буре всенародной освободительной борьбы, которой всегда безусловно сочувствовал.

Бесспорно, он был рожден для того, чтобы жить вечностью и ее высокими мгновениями, говорить о самом главном – о любви и смерти, уходе:

Облако молвило: «В путь мне пора»,Ночь говорит: «Уходить я должна».Море вздохнуло: «Вот берег,Дальше не плещет волна».Печаль прошептала «Я след Его ног.Пребуду безмолвною в мире тревог».«Я» говорит: «Исчезаю.Здравствуй, вечная тишина».

Вселенная шепчет: «Гирлянду почетаСплела я тебе, не забудь!»Небо сказало: «Сто тысяч светильниковТвой осветили путь».Любовь сказала: «Из века в векЯ бодрствую ради тебя, человек».Смерть говорит: «Ладьей твоей жизниПравлю я лишь одна».

                              (Перевод В. Микушевича)

Он жил такой напряженной, чуткой, одновременно всепоглощающей и жертвенной жизнью творца. Однажды записал в тетради: «Мысли несутся в моем уме подобно веренице птиц в небе. Мне слышен шум их крыльев». Казалось бы, что мудрецу до суетного и страждущего человечества… Но все-таки и все же… Кто был народней этого эстета! Кто бы еще так умел связать свою судьбу, свою личную историю с общей, рассказ о былой любви, вспоминаемой с острой болью, соединить с повествованием о повседневной жизни родного народа!

Та женщина, что мне была мила,Жила когда-то в этой деревеньке.Тропа к озерной пристани вела,К гнилым мосткам на шаткие ступеньки.

Названье этой дальней деревушки,Быть может, знали жители одни.Холодный ветер приносил с опушкиЗемлистый запах в пасмурные дни.

Такой порой росли его порывы,Деревья в роще наклонялись вниз.В грязи разжиженной дождями нивыЗахлебывался зеленевший рис.

Без близкого участия подруги,Которая в те годы там жила,Наверное, не знал бы я в округеНи озера, ни рощи, ни села.

Она меня водила к храму Шивы,Тонувшему в густой лесной тени.Благодаря знакомству с ней, я живоЗапомнил деревенские плетни.

Я б озера не знал, но эту заводьОна переплывала поперек.Она любила в этом месте плавать,В песке следы ее проворных ног.

Поддерживая на плечах кувшины,Плелись крестьянки с озера с водой.С ней у дверей здоровались мужчины,Когда шли мимо с поля слободой.

Она жила в окраинной слободке,Как мало изменилось все вокруг!Под свежим ветром парусные лодки,Как встарь, скользят по озеру на юг.

Крестьяне ждут на берегу паромаИ обсуждают сельские дела.Мне переправа не была б знакома,Когда б она здесь рядом не жила.

Ну, да, это перевод Бориса Пастернака, и словарь, стих, интонация – все пастернаковское, но ведь и Тагор, подлинный в своей проникновенности, здесь присутствует. Что в данном случае роднит переводимого поэта и поэта-переводчика? Ощущение связи поэзии и совести, желание и в любовной драме всегда соприкасаться с окружающей жизнью, с чужими существованиями, с народной гущей. Быть может, ненавязчивое, но убежденное толстовство того и другого писателя. Подобно графу Льву Толстому, потомственный заминдар, бенгальский помещик Рабиндранат Тагор решительно перешел на сторону малоимущих и угнетенных. Мысленно превращался в простого крестьянина, занятого своим трудом и живущего в одной деревне с любимой: «Розы те, что в час молитв очередной В воду с гхата их бросают богу в дар, Прибивает к гхату нашему волной…» Подобно Толстому, проповедовал ненасилие и проклинал дары цивилизации:

Лес верни нам. Возьми свой город, полный шума и дымной мглы,Забери свой камень, железо, поваленные стволы.Современная цивилизация! Пожирательница души!Возврати нам тень и прохладу в священной лесной тиши.Эти купанья вечерние, над рекою закатный свет,Коров пасущихся стадо, тихие песни вед…

                                     (Перевод В. Тушновой)

Между тем он нередко бывал в Европе, подолгу жил в Англии, слушал лекции в Лондонском университете, изучал литературу и музыку. Универсальный гений, он не боялся влияний и заимствований. В его ранних стихотворных сборниках воздействие романтической лирики Шелли сочеталось с образами санскритской словесности, а в написанной им музыкальной драме «Гений Вальмики» звучат то индийские мелодии, то ирландские песни. С годами усилилось влияние поэзии и натурфилософии Гёте. В конце концов, он был интернационалистом, возвышенным космополитом, решительно приветствовал ждущие человечество радикальные перемены. Одобрил разрушение феодальной морали, распад старинных, суровых форм семейной жизни. Произнес слово жалости и сострадания, обращенное к «неприкасаемым»… Но что поделать, если все равно и вопреки всему самым дорогим оставалось для него родное, выпавшее из истории захолустье! Узкая сельская улица, на которой и шатающийся без дела слон – не экзотика, а затаившийся на околице тигр – обыденность. И всюду – бурление не изменяющейся в основах жизни. В стихотворении «Переправа» нет осуждения тысячелетней косности – только правда и сердечная привязанность к маленькой вселенной, частице необозримой Индии:

Через реку людей перевозит паром.Кто – из дома, а кто возвращается в дом.Две знакомых деревни по двум берегам,От зари до зари все в движении там.

Сколько в мире крушений, столкновений и бед,Сколько помнит история с незапамятных лет,Сколько золота, крови, сколько попранных прав,Сколько новых корон порассыпалось в прах!Бесконечные смены стремлений сулятТо амриту сладчайшую, то убийственный яд.Ну а здесь – их названья известны навряд —Только две деревушки друг на друга глядят.Ходит изо дня в день через реку паром.Кто – из дома, а кто возвращается в дом.

                                   (Перевод В. Тушновой)

Он любил свою родину во всем ее многообразии, во всем многолюдстве. О, если бы он предвидел неимоверность ее нынешнего народонаселения, превратившего Индию даже не в континент – в целую планету! Впрочем, она и всегда была планетой… Он слышал «стон Хиндустана» и не был безучастен. Будущее виделось ему плывущим по Гангу на золотой ладье. Его песни превратились в народные. Две – одна об Индостане, другая о родной Бенгалии – стали соответственно гимнами Индии и поднявшейся из Восточного Бенгала Бангладеш (хотя это и мусульманское государство, а величайший из бенгальцев сохранил верность вере предков).