Рабиндранат Тагор - Ты погляди без отчаянья… (стихотворения) Страница 2

Он основательно изучил христианский (или псевдохристианский) Запад и, как Достоевский, автор «Легенды о Великом инквизиторе», был в ужасе от всего увиденного и пережитого:

С тех пор, как в чашу смерти ИисусНезваных ради, привлеченных шумом,Бессмертье положил своей души,Уж миновали много сотен лет.Сегодня он спустился ненадолгоИз вечного жилища в бренный мирИ увидал порок, что ранил прежде:Надменный дротик и кинжал лукавый,Свирепая изогнутая сабля.Сегодня быстро лезвия их точатОб камень, прочь отбрасывая искры,На фабриках огромных, полных дыма…

                                  (Перевод А. Ахматовой)

Пожалуй, его творчество стало достойным, гордым, полновесным ответом Киплингу – отзывом с Востока.

В 1913 году за стихотворный сборник «Гитанджали»(«Жертвенные песни»), переведенный самим Тагором на английский язык, он получил Нобелевскую премию. Замечательный случай (повторившийся с Томасом Манном), когда главные произведения лауреата еще не были написаны. И впереди – кажущееся неисчислимым количество стихотворных книг, романы, рассказы, драмы… Мировая слава Тагора не обошла и Россию. «Жертвенные песни» были у нас четырежды изданы в одном только 1914 году. До революции в переводе на русский вышли два собрания сочинений Тагора. Его стихи, проза, афоризмы были прочтены поэтами русского Серебряного века. Переимчивый Валерий Брюсов в «Подражании Рабиндранату Тагору» пытался скопировать «твердую форму», стилистически упирая на блаженную детскость этой нежащей бенгальской лирики: «Когда тебе, дитя, я приношу игрушки, Мне ясно, почему так облака жемчужны, И так ласкающе к цветам льнет ветер южный, – Когда тебе, дитя, я приношу игрушки». Забытый ныне Николай Баршев (своеобразный поэт и соавтор А.Н. Толстого в драматургии) писал: «А мечта – больная в клетке птица, Помнишь, как в «Письме царя» Тагора – Маленький Амал в окне томится, Верит, что письмо получит скоро». А Игорь Северянин создал почтительно-восхищенный и вдумчиво-рассудительный сонет на своем изысканном, не чуждом лиризма жаргоне:

За синим кружевным массивом гор,Где омывает ноги Ганг у йога,Где вавилонская чужда тревогаБлаженной умудренности озер,

Где благостен животворящий взорФакиров, аскетически и строгоВедущих жизнь – отчизна полубогаПод именем Рабиндранат Тагор.

Он – простота, а в ней – душа вселенной.Знай, европейских предрассудков пленный:Твой ложен путь, проложенный в тщете.

Услады ложны. Ложны мысли. ЛожныДела твои. Внемли, что полубожныйТвердит поэт, чье сердце – в простоте.

Его известность достигла и русских уездных городов и национальных окраин. Свою первую книгу «Солнечные кларнеты» (кстати, выдающуюся и лучшую, но все же изданную на родном украинском языке и не снабженную хотя бы пересказом содержания) Павло Тычина счел необходимым послать в Индию Тагору. По предложению грузинских поэтов Тициана Табидзе и Паоло Яшвили самый большой новооткрытый тифлисский духан был назван «Рабиндранат Тагор». Предполагалось, что людей искусства будут в этом заведении кормить и поить бесплатно – за удачно выбранное название. На вывеске был изображен благородной наружности индус в белых шароварах, держащий слона за уздечку…

В 1930 году Тагор побывал в СССР и впечатление выразил в знаменитых «Русских письмах». Дыша собственной, в грезах взлелеянной социальной утопией («абстрактно-гуманной», с нашей точки зрения), он в целом приветствовал грандиозный социальный эксперимент. Но оказался всё же не так благодушен и наивен, как некоторые другие (хорошо оплаченные) почетные визитеры. Далеко не все безоговорочно хвалил, кое-что твердо осудил.

В советское время его стихи перелагали многие мастера переводческого ремесла, и среди них – Борис Пастернак и Анна Ахматова.

Явление Тагора было и для Запада и для России новым открытием Индии. Конечно, в новое время прозвучало несколько великих индийских имен. Из современников Тагора – прежде всего, имена Ганди и Вивекананды. Но в отличие от этих мыслителей, Тагор был еще и писателем. Поэтом, вероятно, самым значительным из тех, кого Индия показала миру через столетия после Калидасы и Кабира. Иноземные влияния влияниями, но всё же он – законный наследник индийской классической традиции. И разве не напомнят нам древнейшую драму эти прелестные стихи:

       О мать,       Сегодня царский сын              Проедет мимо нас.       Тебе в хозяйстве помогать,              Скажи, могу ль сейчас?       Что мне надеть сегодня, мать,       Как лучше волосы убрать?       К лицу мне алый цвет иль нет?              Не лучше ли зеленый?

       Мать, что с тобою? Почему              Так смотришь удивленно?       Я стану с края у окна,       С дороги буду я видна, —       Все ж знаю, путник на меня              Взгляд бросит и умчится,       Лишь флейты донесется звук,              Как зов печальной птицы…       И все ж сегодня царский сын              Проедет мимо нас.       Свой лучший не надеть наряд,              Скажи, могу ль сейчас?

                      (Перевод Т. Спендиаровой)

Писал он под внутреннюю диктовку, быстро и легкими, светлыми красками: «Что-то от легких касаний, что-то от смутных снов, – Так возникают напевы – отклик на дальний зов. Чампак средь чащи весенней, полаш в пыланье цветенья – Подскажут мне звуки и краски, – путь вдохновенья таков…» (перевод М. Петровых).

…Впервые на индийскую землю я вступил более четверти века назад. Был и в Бенгалии, видел ту Калькутту, о которой сказано, что тот, кто ее узрел, будет стремиться любой ценой в нее вернуться. Экскурсию во дворец Тагора не позабыть. Тогда в громадном городе туманов и фантастических видений день и ночь грохотали спорящие рупора конкурирующих компартий. Одной из них дом поэта был захвачен и превращен в маоистский университет. На большом лугу перед монументальным зданием, прямя спины и слегка наклоняя взоры к марксистской литературе, сидели на траве молодые партийцы, а также и седовласые ветераны в белых рубашках и красных пионерских галстуках. Во дворце же была постоянно действующая экспозиция рисунков Тагора, его легкокрылой, как мотыльковые крылья, живописи, выполненной красками, сделанными из цветов Индии. Эти краски не выцвели, не вылиняли, не потускнели…

Я и сам не знаю к сокровищнице пути,Руками ее не взять, словам до нее не дойти.Так возьми же сама, что сочтешь ты всего желанней,               Всего чудесней, —Тем дороже подарок, чем он нежданней,               Чем неизвестней,               Как дуновенье благоуханья, —               Цветок иль песня…

(Перевод М. Петровых)

Михаил Синельников

Последняя поэма

Перевод Аделины Адалис

Ветер ли старое имя развеял.Нет мне дороги в мой брошенный край.Если увидеть пытаешься издали,Не разглядишь меня,Не разглядишь меня,Друг мой, прощай…

Я уплываю и время несет меняC края на край.C берега к берегу, с отмели к отмели…Друг мой, прощай!Знаю, когда-нибудь с дальнего берегаДавнего прошлогоВетер весенний ночной принесет тебе вздохОт меня.

Ты погляди,Ты погляди,Ты погляди, не осталось ли что-нибудьПосле меня.

В полночь забвенья на поздней окраинеЖизни твоей.Ты погляди без отчаянья, ты поглядиБез отчаянья.

Вспыхнет ли, примет ли облик безвестного образаБудто случайного?Примет ли облик безвестного образа,Будто случайного…

Это не сон,Это не сон,Это вся правда моя,Это истина.Смерть побеждающий вечный закон —Это любовь моя.

Из книги  «Вечерние песни»  («Шонддха Шонгит»)

1881

Ночь

О ночь, одинокая ночь!Под необъятным небомСидишь ты и что-то шепчешь.Глядя в лицо вселенной,Волосы расплела,Ласкова и смугла…Что ты поешь, о ночь?Снова слышу твой клич.Но песен твоих донынеЯ не могу постичь.Дух мой тобой вознесен.Взоры туманит сон.И кто-то в глуши души моейПесню твою поет, о любимая.Голосом легким твоимВместе с тобой поет —Словно родной твой брат

Заблудился, в душе одинок,И тревожно ищет дорог.

Он гимны отчизны твоей поетИ ждет ответа.И, дождавшись, навстречу идет…Будто беглые звуки этиБудят память о ком-то былом,Будто смеялся он здесь, и плакал,И звал кого-то в звездный свой дом.Снова он хочет сюда прийти —И не может найти пути…

Сколько ласковых полуслов и стыдливых                полуулыбок,Старых песен и вздохов души,Сколько нежных надежд и бесед любви,Сколько звезд, сколько слез в тиши,                     О ночь, он тебе дарил —И во тьме твоей схоронил!..И плывут эти звуки и звезды,Как миры, обращенные в прах,В бесконечных твоих морях.И когда на твоем берегу я сижу, одинок,Окружают песни и звезды меня,Жизнь меня обнимает,И, усмешкой маня,Уплывает вперед,                     И цветет, и блекнет вдали, и зовет…

Ночь, я нынче пришел опять,Чтобы в очи твои глядеть,Я хочу для тебя молчатьИ хочу для тебя петь.

Там, где прежние песни мои,               и мой потерянный смех,И мечтаний забытых рой,Сохрани мои песни, ночь,И гробницу для них построй.Ночь, я вновь для тебя пою,Знаю, ночь, я любовь твою.Песнь укрой от пристальной злобы.Схорони в заветном краю…Будет медленно падать роса,Будут мерно вздыхать леса.Тишина, подпершись рукою,Осторожно придет туда…Лишь порою, скользнув слезою,Упадет на гробницу звезда.

Из книги  «Картины и песни»  («Чхоби о чан»)