Эдуард Багрицкий - Стихотворения и поэмы Страница 10

«Здесь гулок шаг. В пакгаузах пустых…»

Здесь гулок шаг. В пакгаузах пустыхНет пищи крысам. Только паутинаПодернула углы. И голубинойНе видно стаи в улицах немых.Крик грузчиков на площадях затих.Нет кораблей… И только на стариннойВысокой башне бьют часы. ПустынноИ скучно здесь, среди домов сырых.Взгляни, матрос! Твое настало время,Чтоб в порт, покинутый и обойденный всеми,Из дальних стран пришли опять суда.И красный флаг над грузною таможнейНам возвестил о правде непреложной,О вольном крае силы и труда.

Путнику

Студент Сорбонны ты или бродячий плут,Взгляни: моя сума наполнена едою.Накинь свой рваный плащ, и мы пойдемс тобоюВ чудесную страну, что Фландрией зовут.В дороге мы найдем в любой корчме приют,Под ливнем вымокнем и высохнем от зноя,Пока из-за холмов в глаза нам не сверкнутКаналы Фландрии студеною волною.Довольно ты склонял над пыльной книгойгрудь,Взгляни: через поля свободный льется путь!Смени ж грамматику на посох пилигрима,Всю мудрость позабудь и веселись, как дрозд,И паша жизнь пройдет струей мгновеннойдымаСреди мычанья стад и в тихом блеске звезд.

Чертовы куклы

От крутоседлой конницы татарскойУпрямый дух кумыса и кониныСмолой потек по городам и весямДо скопидомной ключницы Москвы.Перепелиные стояли ночи,И ржавый месяц колосом налитымТянулся к травам низким и сырым.А за рекой стоял собачий лай,Да резал воздух свист бича тугого,Да бабий визг, да цокот соловьяКупеческого. А на Лобном местеБездомные собаки копошилисьНад воровскою головой. ГуделСусальный перезвон. Пред византийскойШирокоглазой важностью иконыКудлатый инок плакал и вопил.Потом кричал барашком недобитымВихрастый Дмитрий — и бродил суровыйШирокоплечий Годунов. А тамОт тополей и лиственниц литовскихВскрутилась пыль; там рыжие литвиныВ косматых шапках и плащах медвежьихРаскачивались в седлах; там в пылиМаячили невиданные крыльяВаршавской конницы. И грузным шагомТам коренастая брела пехота.И трубные тугие голосаКоней бесили: «На Москву, вперед!»И белобрысый человек гляделНа солнечные головы соборов.А в черных дебрях, в пустынях медвежьих,Корявым плугом ковыряя землю,Ждал крестьянин ночного бездорожья,Чтоб, напустив на терема боярБагрового и злого петуха,Удариться на Волгу и на Дон,Пройти на Яик, сгинуть в Забайкалье,Лишь изредка далекую МосквуРазбойной перекличкой беспокоить.«Сарынь на кичку!» — начинает Дон.«Сарынь на кичку!» — отвечает Волга.«Сарынь на кичку!» — стонет по тайгеИ замирает в чаще и чапыге…Дождь пролетел. Крутые облакаПрошли медлительными косяками.Будяк колючий и дурман белесыйПовырастали из замков ружейных,Да ловкая завила повиликаНа них щиты с нерусскими словами.Дождь прошумел. И вновь сусальный звонПовис над деревянною Москвою.Седобородым духовенством сноваЗадымлены широкие соборы.И вновь венец напяливают тугоПослушнику на отроческий лоб.А вниз по Волге, к синим Жигулям,К хвалынским волнам пролетают струги,Саратов падает, кровоточа,Самара руки в ужасе ломает,Смерд начинает наводить правеж,И вся земля кричит устами смерда:«Смерть! Смерть! Убей и по ветру раздуйГнездо гадюк и семена крапивы,Бей кистенем ярыжек и бояр,Наотмашь бей, наметься без промашки,Чтоб на костях, на крови их взошлаИная рожь и новая пшеница…»Но деньги свой не потеряли вес,Но золото еще блестит под солнцем…И движутся наемные полки,Нерусские сверкают алебарды,И пушечный широкогорлый ревНерусским басом наполняет степи…Палач поет, не покладая рук,И свищет ветер по шатрам пустынным.Давно истлели кости казаков,Давно стрелецкая погибла воля,Давно башка от звона и кажденьяБурлящим квасом переполнена.И бунтовщицкая встает слободка,И женщина из темного оконца,Целуя крест, холодным синим ногтемНа жертвы кажет. А пила грызет,Подскакивает молоток, и отрокСтирает пот ладонью заскорузлойС упрямого младенческого лба.О, брадобрей! Уже от ловких ножницСпасаются брюхатые бояре,И стриженые бороды упрямоТопорщатся щетиною седой,А ты гвардейским ржавым тесакомНарыв вскрываешь, пальцем протираяГлаза от гноя брызнувшего. ТыУ палача усталого берешьЕго топор, — и головы стрельцов,Как яблоки, валятся. И в лицоЕвропе изумленной дышишь тыГорячим и вонючим перегаром.Пусть крепкой солью и голландской водкойИ въедливой болезнью ты наказан,Всё так же величаво и ужасноКошачье крутоскулое лицо.И вот, напялив праздничный камзол,Ты в домовину лег, скрестивши руки,Безумный трудолюбец.Во дворце жРастрепанная рыжая царевнаИграет в прятки с певчим краснощекимИ падает на жаркие подушки, —И арапчонок в парчевбй чалмеПод дребезжанье дудки скоморошьейЗадергивает занавесь, смеясь.Еще висящих крыс не расстрелялКурносый немчик в парике кудрявом,Еще игрушечные спят бригадыИ генералы дремлют у дверей,А женщина в гвардейском сюртукеВзбесившуюся лошадь направляет, —И средь кипящих киверов и шляпНемецкий выговор и щек румянецВоенным блудом распалились. ПыльЕще клубится, выстрелы ещеЗвучат неловко в воздухе прохладном,А пудреная никнет головаНа лейб-гвардейское сукно кафтана,Да ражий офицер, откинув шпагу,Целует губы сдобные.В степях,Где Стенькин голос раздуваем ветром,Опять шумит, опять встает орда,Опять глаза налиты вдохновеньем,Жгут гарнизоны, крепости громят,Чиновники на виселицах пляшут,Скрипят телеги, месяц из травыВылазит согнутым татарским луком.Вот-вот гроза ударит в Петербург,Вот-вот царицу за косы потащатПо мостовой и заголят на срамТолпе, чтоб каждый, в ком еще живетЛюбовь к свободе, мог собрать слюнуИ плюнуть ей на проклятое чрево…Нет Пугачева… Кровь его леглаКовром расшитым под ноги царице,И шла по нем царица — и пришлаК концу, а на конце — ночной горшокПринял ее последнее дыханье…И труп был сизым, как осенний день,И осыпалась пудра на подушкиС двойного подбородка…НалетайИ падай мертвым, сумасшедший рыцарь.И белокурый мальчик вытираетШирокий лоб батистовым платком.А там гудит и ссорится Париж,И между тел, повиснувших унылоС визгливых фонарей, уже бредетАртиллерист голодный. Может быть,Песков египетских венец кипящийВенчает голову с космою черной,И папская трехглавая тиараУпала к узким сапогам его.И дикий снег посеребрил вискиПод шляпой треугольною и бровиОсыпал нежной пудрой снеговой…Всё может быть… А нынче только свистСтремящегося вниз ножа да голосСудьи, читающего приговор.А там, в России, тайные кружки,На помочах ведомая свободаДа лысый лоб, склоненный меж свечейК листам бумаги — скользким и шуршащим.Поездки по дорогам столбовым,Шлагбаумы, рожки перед восходом,И, утомленный скукой трудовой,Царь падает в подушки шарабана.А в Таганроге — смерть. Дощатый гроб,Каждения, цветы и панихиды,А к северу яругами бредетВеселый странник, ясные глазаПодняв в гремящее от песен небо.И солнце пробегает суетливоПо лысому сияющему лбу…Цареубийцам нет пощады ныне.Пусть бегает растрепанный певецСредь войска оробелого. ПускайМоряк перчатку теребит и жадноЖдет помощи. Но серые глазаИ бакенбарды узкие проходятПромеж солдат, и пьяный канонирНаводит пушку на друзей народа.Так в год из года. Тот же грузный шаг,Немецкий говор, холод глаз стеклянных,Махорочная радость, пьяный стон и…И повинующиеся солдаты.Но месть старинная еще жива,Еще не сгибла в камне и железе,Еще есть юноши с огнем в глазах,Еще есть девушки с любовью к воле.Они выходят на широкий путьРазведчиками будущих восстаний.…Карета сломана… На мостовойСырая куча тряпок, мяса, крови,И рыжий дворник навалился вразНа юношу в студенческой фуражке.Но восстают загубленные люди,И Стенька четвертованный встаетИз четырех сторон. И головаУбитого Емельки на колуВращается, и приоткрылся рот,Чтоб вымолвить неведомое слово.

Освобождение (Отрывки из поэмы)