Евгений Абросимов - Стихи остаются в строю Страница 10

Поэты

Я не любил до армии гармони,Ее пивной простуженный регистр,Как будто давят грубые ладониМахорочные блестки желтых искр.Теперь мы переламываем душу,Мечтаем о театре, о кино,Поем в строю вполголоса «Катюшу»(На фронте громко петь воспрещено).Да, каждый стал расчетливым и горьким:Встречаемся мы редко, второпях,И спорим о портянках и махорке,Как прежде о лирических стихах.Но дружбы, может быть, другой не надо,Чем эта, возникавшая в пургу,Когда усталый Николай ОтрадаЧитал мне Пастернака на бегу.Дорога шла в навалах диабаза,И в маскхалатах мы сливались с ней,И путано-восторженные фразыВосторженней звучали и ясней!Дорога шла почти как поединок,И в схватке белых сумерек и тьмыМы проходили тысячи тропинок,Но мирозданья не топтали мы.Что ранее мы видели в природе?Степное счастье оренбургских нив,Днепровское похмелье плодородьяИ волжский нелукавящий разлив.Ни ливнем, ни метелью, ни пожаром(Такой ее мы увидали тут) —Она была для нас Тверским бульваром,Зеленою дорогой в институт.Но в январе сорокового годаПошли мы, добровольцы, на войну,В суровую финляндскую природу,В чужую, незнакомую страну.Нет, и сейчас я не люблю гармониВизгливую, надорванную грусть.Я тем горжусь, что в лыжном эскадронеЯ Пушкина читаю наизусть,Что я изведал напряженье страсти,И если я, быть может, до сих порЛюбил стихи, как дети любят сласти,Люблю их, как водитель свой мотор.Он барахлит, с ним не находишь сладу,Измучаешься, выбьешься из сил,Он три часа не слушается кряду —И вдруг забормотал, заговорил,И ровное его сердцебиенье,Уверенный, неторопливый шум,Напомнит мне мое стихотворенье,Которое еще я напишу.И если я домой вернуся целым,Когда переживу двадцатый бой,Я хорошенько высплюсь первым делом,Потом опять пойду на фронт. Любой.Я стану злым, расчетливым и зорким,Как на посту (по-штатски — «на часах»),И, как о хлебе, соли и махорке,Мы снова будем спорить о стихах.Бьют батареи. Вспыхнули зарницы.А над землянкой медленный дымок.«И вечный бой. Покой нам только снится…»Так Блок сказал. Так я сказать бы мог.

«Мы с тобой простились на перроне …»

Мы с тобой простились на перроне,Я уехал в дальние края.У меня в «смертельном медальоне»Значится фамилия твоя.Если что-нибудь со мной случится,Если смерть в бою разлучит нас,Телеграмма полетит, как птица,Нет, быстрей во много тысяч раз.Но не верь ты этому известью,Не печалься, даром слез не трать:Мы с тобой не можем быть не вместе,Нам нельзя раздельно умирать.Если ты прочтешь, что пулеметчикОтступить заставил батальон, —За столбцом скупых газетных строчекТы пойми, почувствуй: это он.Ты узнаешь, что советский летчикРазбомбил враждебный эшелон, —За столбцом скупых газетных строчекТы пойми, почувствуй: это он!Пусть я буду вертким и летучим,Пусть в боях я буду невредим,Пусть всегда я буду самым лучшим, —Я хотел при жизни быть таким.Пусть же не проходит между намиЧерный ветер северной реки,Что несется мертвыми полями,Шевеля пустые позвонки.Будешь видеть, как на дне колодца,Образ мой все чище и новей,Будешь верить: «Он еще вернется,Постучится у моих дверей».И, как будто не было разлуки,Я зайду в твой опустевший дом.Ты узнаешь. Ты протянешь рукиИ поймешь, что врозь мы не умрем.

Борис Костров

Заказник

Заросший земляничником курган.Таскают хвою муравьи на спинах.Растет и зреет ярая малина.Клыкастый пеньСтоит как истукан.

Кроты пещеры под корнями роют,И в тишине —   до звезд вознесена —О купол неба бьется головою,Не в силах с места тронуться,   сосна.

По ветру к солнцу медленно летитПернатых новоселов стая,Но безучастно —   с дерева —      седаяСова на мир полуденный глядит.Безмолвствую в раздумье.

ОчарованРечушкою, что буйствует во рву.…И счастлив тем,Что я к земле   прикован,Что я во всем,Как все во мне, живу!

1939

«А мне, клянусь, еще не надоело…»

А мне, клянусь, еще не надоелоЧитать стихи кому придется, петьИ, в шорох листьев вслушиваясь, смелоВ глаза тщеславным недругам смотреть.

И в миг тревог, больших страстей, исканийВходить в тот час, когда заря и тишь…И ты меня за это любишь втайне,И лжешь другому, и ночей не спишь.

И шепчешь так: — Когда б не ты, мечтатель,Не по годам веселый и седой,Зачем мне жить и к морю в белом платьеВ немую полночь выходить одной?!

1941

«Только фара мелькнет в отдаленье…»

Только фара мелькнет в отдаленьеИли пуля дум-дум прожужжит —И опять тишина и смятеньеУбегающих к югу ракит…

   Но во тьме, тронув гребень затвора,   От души проклинает связист   Журавлиную песню мотора   И по ветру чуть слышимый свист.

Ну, а я, прочитав Светлова,Загасив в изголовье свечу,Сплю в походной палатке и сноваЛучшей доли себе не хочу…

1941

После боя

Портянки сохнут над трубой,Вся в инее стена…И, к печке прислонясь спиной,Спит стоя старшина.

Шепчу: — Товарищ, ты бы легИ отдохнул, солдат!Ты накормил как только могВернувшихся назад.

Ты не поварил нам. Ну что ж,В том нет большой беды.Метет метель. И не найдешьНа небе ни звезды.

Твоей заботе нет цены.Ляг между нами, брат.Они снежком занесеныИ не придут назад.

1943

«Когда утихнет бой и повара…»

Когда утихнет бой и повараОпределят потери по расходу,Мне кажется, что ты еще вчераСмотрела с моста каменного в воду.

О чем, о чем ты думала в тот миг?Какие мысли сердце полонили?Окопы. Ночь. Я ко всему привык.В разведку мы опять сейчас ходили.

Но как до счастья далеко! РекаБежит на запад по долине смело.А то, что шлем прострелен у виска,Так это чушь, обыденное дело.

1944

«Такой, как все, — в треухе, полушубке…»

Такой, как все, — в треухе, полушубке,Не по годам заросший бородой, —Шутил солдат. А дым валил из трубки,И он его отмахивал рукой…

И говорил раздельно и негромко:— Ну разве, други, в том моя вина,Что русская беспечная девчонкаВ меня под Омском где-то влюблена.

Спасенья нет от писем и открыток,От самых веских в многоточьях строк…У юности всегда большой избытокДушевных чувств, догадок и тревог.

Спасенья нет! А началось все просто:Пришла посылка… (Экая беда!)Но если б я, примерно, был Матросов,Тогда понять все можно без труда.

А то — сапер! — Все улыбнулись. МирноГорел костер. Дул южный ветерок.Смолистый пень в сугробе, как мортира,Стоял. И ночь трубила в лунный рог.

Преодолев молчанье, выпив водки,Он встал: — Пора! — Снег падал с высоты.Вздохнули все. Но он пошел по тропкеЛомать мостам железные хребты.

Восточная Пруссия, 1944

Табак

Я из холстины сшил кисет себе,Из клена выжег трубку ночью. Знаю:Они в моих скитаньях и судьбеБольшую роль наверняка сыграют.

Но если я не буду стар и седИ выйду раньше времени из строя,Пускай возьмет и трубку и кисетЛюбой, кто труп найдет мой после боя.

Я так хочу, чтоб и в другой судьбеОни, как хлеб, необходимы были…Я трубку выжег, сшил кисет себе,Друзья мои мне кремень подарили.

1944