Белла Ахмадулина - Сборник стихов Страница 11

Гостить у художника

Юрию Васильеву

Итог увяданья подводит октябрь.Природа вокруг тяжела, серьезна.В час осени крайний — так скучно локтямопять ушибаться об угол сиротства.Соседской четы непомерный визитвсе длится, и я, всей душой утомляясь,ни слова не вымолвлю — в горле виситкакая-то глухонемая туманность.В час осени крайний — огонь погаситьи вдруг, засыпая, воспрянуть догадкой,что некогда звали тебя погоститьв дому у художника, там, за Таганкой.И вот, аспирином задобрив недуг,напялив калоши, — скорее, скореетуда, где, румяные щеки надув,художник умеет играть на свирели.О милое зрелище этих затей!Средь кистей, торчащих из банок и ведер,играет свирель и двух малых детейпечальный топочет вокруг хороводик.Два детские личика умудреныулыбкой такою усталой и вечной,как будто они в мирозданье должнынестись и описывать круг бесконечный.Как будто творится века напролетвсе это: заоблачный лепет свирелии маленьких тел одинокий полетнад прочностью мира, во мгле акварели.И я, притаившись в тени голубой,застыв перед тем невесомым весельем,смотрю на суровый их танец, на боймладенческих мышцс тяготеньем вселенным —Слабею, впадаю в смятенье невежд,когда, воссияв над трубою подзорной,их в обморок вводит избыток небес,терзая рассудок тоской тошнотворной.Но полно! И я появляюсь в дверях,недаром сюда я брела и спешила.О счастье, что кто-то так радостно рад,рад так беспредельнои так беспричинно!Явленью моих одичавших локтейхудожник так рад, и свирель его рада,и щедрые ясные лица детейдаруют мне синее солнышко взгляда.И входит, подходит та, милая, та,простая, как холст,не насыщенный грунтом.

Но кроткого, смирного лба простотапугает предчувствиемсложным и грустным.О скромность холста,пока срок не пришел,невинность курка,пока пальцем не тронешь,звериный, до времени спящий прыжок,нацеленный в близь, где играет звереныш.Как мускулы в ней высоко взведены,когда первобытным следит исподлобьемтри тени родные, во тьму глубинызапущенные виражом бесподобным.О девочка цирка, хранящая дом!Все ж выдаст болезненно —звездная бледность —во что ей обходится маленький вздохнад бездной внизу, означающей бедность.Какие клинки покидают ножны,какая неисповедимая доблестьулыбкой ответствует гневу нужды,каменья ее обращая в съедобность?Как странно незрима она на свету,как слабо затылок ее позолочен,но неколебимо хранит прямотупрозрачный, стеклянный ее позвоночник.И радостно мне любоваться опятьлицом ее, облаком неочевидным,и рученьку боязно в руку принять,как тронуть скорлупкув гнезде соловьином.

И я говорю: — О, давайте скорейкружиться в одной карусели отвесной,подставив горячие лбы под свирель,под ивовый дождь ее частых отверстий!Художник на бочке высокой сидит,как Пан, в свою хитрую дудку дудит.

Давайте, давайте кружиться всегда,и все, что случится, — еще не беда,ах, господи боже мой, вот вечеринка,проносится около уха звезда,под веко летит золотая соринка,и кто мы такие, и что это вдругцветет акварели голубенький дух,и глина краснеет, как толстый ребенок,и пыль облетает с холстов погребенных,и дивные рожи румяных картинявляются нам, когда мы захотим.Проносимся! И посреди тишиныцелуется красное с желтым и синим,и все одиночества душ сплоченыв созвездье одно притяжением сильным.

Жить в доме художника день или дваи дольше, но дому еще не наскучить,случайно узнать, что стоят деревапод тяжестью белой, повисшей на сучьях,с утра втихомолку собраться домой,брести облегченно по улице снежной,жить дома, пока не придет за тобойлюбви и печали порыв центробежный.

Зимняя замкнутость

Булату Окуджаве

Странный гость побывал у меня в феврале.Снег занес, мою крышу еще — в январе,предоставив мне замкнутость дум и деяний.Я жила взаперти, как огонь в фонареили как насекомое, что в янтареуместилось в простор тесноты идеальной.

Странный гость предо мноювнезапно возник,и тем более странен был этот визит,что снега мою дверь охраняли сурово.Например — я зерно моим птицам несла.«Можно ль выйти наружу?» — спросила. —«Нельзя», —мне ответила сильная воля сугроба.

Странный гость, говорю вам,неведомый гость.Он прошел через стенку насквозь,словно гвоздь,кем-то вбитый извне для неведомой цели.Впрочем, что же еще оставалось ему,коль в дому, замурованном в снежную тьму,не осталась для входа ни двери, ни щели.

Странный гость —он в гостях не гостил, а царил.Он огнем исцелилсвой промокший цилиндр,из-за пазухи выпустал свинку морскуюи сказал: «О, пардон, я продрог, и притомя ушибся, когда проходил напроломв этот дом, где теперь простудиться рискую».

Я сказала: «Огонь вас утешит, о гость.Горсть орехов, вина быстротечная гроздь —вот мой маленький югсреди вьюг справедливых.Что касается бедной царевны морей —ей давно приготовлен любовью моейплод капусты, взращенныйв нездешних заливах».

Странный гость похвалился:«Заметьте, мадам,что я склонен к слезам,но не склонны к следаммои ноги промокшие. Весь я — загадка!»Я ему объяснила, что я не педанти за музыкой я не хожу по пятам,чтобы видеть педальпод ногой музыканта.

Странный гость закричал:«Мне не нравится тонваших шуток!Потом будет жуток ваш стон!Очень плохи дела ваших духа и плоти!Потому без стыда я явился, сюда,что мне ведома бедная ваша судьба»..Я спросила его: «Почему вы не пьете?»

Странный гостьне побрезговал выпить вина.Опрометчивость уст его речи свелалишь к ошибкам, улыбками доброму плачу:«Протяжение спора угодно душе!Вы — дитя мое, баловень и протеже.

Я судьбу вашу как-нибудь переиначу.Ведь не зря вещий зверьчистой шерстью белелошибитесь, возьмите счастливый билет!Выбирайте любую утеху мирскую!»Поклонилась я гостю: «Вы очень добры,до поры отвергаю я ваши дары.Но спасите прекрасную свинку морскую!

Не она ль мне по злому сиротству сестра?Как остра эта грусть — озираться со снасредь стихии чужой,а к своей не пробиться.О, как нежно марина, моряна, морянеизбежно манят и минуют меня,оставляя мне детское зренье провидца.

В остальном — благодарна ядоброй судьбе.Я живу, как желаю, — сама по себе.Бог ко мне справедливи любезен издатель.Старый пес мойвзмывает к щеке, как щенок.И широк дивный выбор всевышних щедрот:ямб, хорей, амфибрахий, анапест и дактиль.

А вчера колокольчик в полях дребезжал.Это старый товарищ ко мне приезжал.Зря боялась — а вдруг он дороги не сыщет?Говорила: когда тебя вижу, Булат,два зрачка от чрезмерности зренья болят,беспорядок любви в моем разуме свищет».Странный гость засмеялся.Он знал, что я лгу.Не бывало саней в этом сиром снегу.Мой товарищ с товарищемпьет в Ленинграде.И давно уж собака моя умерластало меньше дыханьем в груди у меня.И чураются руки пера и тетради.

Странный гость подтвердил: «Вы несчастны теперь».В это время открылась закрытая дверь.Снег все падал и падал, не зная убытка.Сколь вошедшего облик был смел и пригожеИ влекла петербургская кожа калошслед — лукавый и резвый, как будто улыбка.

Я надеюсь, что гость мой поймет и зачтет,как во мраке лица серебрился зрачок,как был рус африканец и смугл россиянин?Я подумала — скоро конец февралюи сказала вошедшему: «Радость! Люблю!Хорошо, что меж нами не быть расставаньям!»

Варфоломеевская ночь