Нина Щербак - Поэтессы Серебряного века (сборник) Страница 11

Как воздух прян,

Как месяц бледен!

О, госпожа моя,

Моя Судьба!

Из кельи прямо

На шабаш ведьм

Влечешь, упрямая,

Меня, Судьба.

Хвостатый скачет

Под гул разгула

И мерзким именем

Зовет меня.

Чей голос плачет?

Чья тень мелькнула?

Останови меня,

Спаси меня!

Каин

«Приобрела я человека от Господа»,

И первой улыбкой матери

На первого в мире первенца

Улыбнулась Ева.

«Отчего же поникло лицо твое?»

– Как жертва пылает братнина! —

И жарче той жертвы-соперницы

Запылала ревность.

Вот он, первый любовник, и проклят он,

Но разве не Каину сказано:

«Тому, кто убьет тебя, всемеро

Отмстится за это»?

Усладительней лирного рокота

Эта речь. Ее сердце празднует.

Каин, праотец нашего племени

Безумцев – поэтов!

Как пламень в голубом стекле лампады…

Я видел вечер твой. Он был прекрасен.

Как пламень в голубом стекле лампады,

В обворожительном плену прохлады,

Преображенной жизнию дыша,

Задумчиво горит твоя душа.

Но знаю, – оттого твой взгляд так светел,

Что был твой путь страстной – огонь и пепел:

Тем строже ночь, чем ярче был закат.

И не о том ли сердцу говорят

Замедленность твоей усталой речи,

И эти оплывающие плечи,

И эта – Боже, как она легка! —

Почти что невесомая рука.

Зинаида Гиппиус

«Душа одна – любовь одна»

Часы стоят

Часы остановились. Движенья больше нет.

Стоит, не разгораясь, за окнами рассвет.

На скатерти холодной неубранный прибор,

Как саван белый, складки свисают на ковер.

И в лампе не мерцает блестящая дуга…

Я слушаю молчанье, как слушают врага.

Ничто не изменилось, ничто не отошло;

Но вдруг отяжелело, само в себе вросло.

Ничто не изменилось, с тех пор как умер звук.

Но точно где-то властно сомкнули тайный круг.

И всё, чем мы за краткость, за легкость дорожим, —

Вдруг сделалось бессмертным, и вечным – и чужим.

Застыло, каменея, как тело мертвеца…

Стремленье – но без воли. Конец – но без конца.

И вечности безглазой беззвучен строй и лад.

Остановилось время. Часы, часы стоят!

Пыль

Моя душа во власти страха

И горькой жалости земной.

Напрасно я бегу от праха —

Я всюду с ним, и он со мной.

Мне в очи смотрит ночь нагая,

Унылая, как темный день.

Лишь тучи, низко набегая,

Дают ей мертвенную тень.

И ветер, встав на миг единый,

Дождем дохнул – и в миг исчез.

Волокна серой паутины

Плывут и тянутся с небес.

Ползут, как дни земных событий,

Однообразны и мутны.

Но сеть из этих легких нитей

Тяжеле смертной пелены.

И в прахе душном, в дыме пыльном,

К последней гибели спеша,

Напрасно в ужасе бессильном

Оковы жизни рвет душа.

А капли тонкие по крыше

Едва стучат, как в робком сне.

Молю вас, капли, тише, тише…

О, тише плачьте обо мне!

Всё она

Медный грохот, дымный порох,

Рыжелипкие струи,

Тел ползущих влажный шорох…

Где чужие? где свои?

Нет напрасных ожиданий,

Недостигнутых побед,

Но и сбывшихся мечтаний,

Одолений – тоже нет.

Все едины, всё едино,

Мы ль, они ли… смерть – одна.

И работает машина,

И жует, жует война…

Идущий мимо

У каждого, кто встретится случайно

Хотя бы раз – и сгинет навсегда,

Своя история, своя живая тайна,

Свои счастливые и скорбные года.

Какой бы ни был он, прошедший мимо,

Его наверно любит кто-нибудь…

И он не брошен: с высоты, незримо,

За ним следят, пока не кончен путь.

Как Бог, хотел бы знать я всё о каждом,

Чужое сердце видеть, как свое,

Водой бессмертья утолить их жажду —

И возвращать иных в небытие.

Грех

И мы простим, и Бог простит.

Мы жаждем мести от незнанья.

Но злое дело – воздаянье

Само в себе, таясь, таит.

И путь наш чист, и долг наш прост:

Не надо мстить. Не нам отмщенье.

Змея сама, свернувши звенья,

В свой собственный вопьется хвост.

Простим и мы, и Бог простит,

Но грех прощения не знает,

Он для себя – себя хранит,

Своею кровью кровь смывает,

Себя вовеки не прощает —

Хоть мы простим, и Бог простит.

Песня

Окно мое высоко над землею,

Высоко над землею.

Я вижу только небо с вечернею зарею,

С вечернею зарею.

И небо кажется пустым и бледным,

Таким пустым и бледным…

Оно не сжалится над сердцем бедным,

Над моим сердцем бедным.

Увы, в печали безумной я умираю,

Я умираю,

Стремлюсь к тому, чего я не знаю,

Не знаю…

И это желание не знаю откуда,

Пришло откуда,

Но сердце хочет и просит чуда,

Чуда!

О, пусть будет то, чего не бывает,

Никогда не бывает:

Мне бледное небо чудес обещает,

Оно обещает,

Но плачу без слез о неверном обете,

О неверном обете…

Мне нужно то, чего нет на свете,

Чего нет на свете.

Мера

Всегда чего-нибудь нет, —

Чего-нибудь слишком много…

На всё как бы есть ответ —

Но без последнего слога.

Свершится ли что – не так,

Некстати, непрочно, зыбко…

И каждый не верен знак,

В решеньи каждом – ошибка.

Змеится луна в воде, —

Но лжет, золотясь, дорога…

Ущерб, перехлест везде.

А мера – только у Бога.

Молодому веку

Тринадцать лет! Мы так недавно

Его приветили, любя.

В тринадцать лет он своенравно

И дерзко показал себя.

Вновь наступает день рожденья…

Мальчишка злой! На этот раз

Ни празднества, ни поздравленья

Не требуй и не жди от нас.

И если раньше землю смели

Огнем сражений зажигать —

Тебе ли, Юному, тебе ли

Отцам и дедам подражать?

Они – не ты. Ты больше знаешь.

Тебе иное суждено.

Но в старые мехи вливаешь

Ты наше новое вино!

Ты плачешь, каешься? Ну что же!

Мир говорит тебе: «Я жду».

Сойди с кровавых бездорожий

Хоть на пятнадцатом году!

Мудрость

Сошлись чертовки на перекрестке,

На перекрестке трех дорог

Сошлись к полночи, и месяц жесткий

Висел вверху, кривя свой рог.

Ну, как добыча? Сюда, сестрицы!

Мешки тугие, – вот прорвет!

С единой бровью и с ликом птицы, —

Выходит старшая вперед.

И запищала, заговорила,

Разинув клюв и супя бровь:

«Да что ж, не плохо! Ведь я стащила

У двух любовников – любовь.

Сидят, целуясь… А я, украдкой,

Как подкачусь, да сразу – хвать!

Небось, друг друга теперь не сладко

Им обнимать да целовать!

А Вы, сестрица?» – «Я знаю меру,

Мне лишь была б полна сума

Я у пророка украла веру, —

И он тотчас сошел с ума.

Он этой верой махал, как флагом,

Кричал, кричал… Постой же, друг!

К нему подкралась я тихим шагом —

Да флаг и вышибла из рук!»

Хохочет третья: «Вот это средство!

И мой денечек не был плох:

Я у ребенка украла детство,

Он сразу сник. Потом издох».

Смеясь, к четвертой пристали: ну же,

А ты явилась с чем, скажи?

Мешки тугие, всех наших туже…

Скорей веревку развяжи!

Чертовка мнется, чертовке стыдно…

Сама худая, без лица

«Хоть я безлика, а всё ж обидно:

Я обокрала – мудреца.

Жирна добыча, да в жире ль дело!

Я с мудрецом сошлась на грех.

Едва я мудрость стащить успела, —

Он тотчас стал счастливей всех!

Смеется, пляшет… Ну, словом, худо.

Назад давала – не берет.

«Спасибо, ладно! И вон отсюда!»

Пришлось уйти… Еще убьет!

Конца не вижу я испытанью!

Мешок тяжел, битком набит!

Куда деваться мне с этой дрянью?

Хотела выпустить – сидит».

Чертовки взвыли: наворожила!

Не людям быть счастливей нас!

Вот угодила, хоть и без рыла!

Тащи назад! Тащи сейчас!

«Несите сами! Я понесла бы,

Да если люди не берут!»

И разодрались четыре бабы:

Сестру безликую дерут.

Смеялся месяц… И от соблазна

Сокрыл за тучи острый рог.

Дрались… А мудрость лежала праздно

На перекрестке трех дорог.

Дьяволенок

Мне повстречался дьяволенок,

Худой и щуплый – как комар.

Он телом был совсем ребенок,

Лицом же дик: остер и стар.

Шел дождь… Дрожит, темнеет тело,