Валерий Брюсов - Стихотворения, не включавшиеся в авторские сборники Страница 11

И буду, качаясь, кивать я,

Как будто при громе приветствий,

Как будто все люди мне братья,

Как это мне грезилось в детстве.

Кругом, как я корчусь, взирая,

Все зрители будут смеяться,

А я, над толпой умирая,

Все буду качаться, качаться.

1905

ПРЕДАНИЕ

Посвящаю Андрею Белому

И ей надел поверх чела

Из белых ландышей венок он.

ыАндрей Белый

Повеял ветер голубой

Над бездной моря обагренной.

Жемчужный след чертя кормой,

Челнок помчался, окрыленный.

И весь челнок, и плащ пловца

Сверкали ясным аметистом;

В кудрях пророка, вкруг лица,

Закат горел венцом лучистым.

И в грозно огненный Закат

Уйдя безумными очами,

Пловец не мог взглянуть назад,

На скудный берег за волнами.

Меж ним и берегом росли

Огни топазов и берилла,

И он не видел, как с земли

Стремила взор за ним Сибилла.

И он не видел, как она

Упала вдруг на камень черный,

Побеждена, упоена

Своей печалью непокорной.

И тень, приблизившись, легла,

Верховный жрец отвел ей локон,

И тихо снял с ее чела

Из белых ландышей венок он.

И годы шли. И целый день

Она скользила в сводах храма,

Всегда задумчива, как тень,

В столбах лазурных фимиама.

Но лишь сгорел пожар дневной

И сумрак ширился победно,

По узкой лестнице витой

Она сходила тенью бледной,—

В покой, где жрец верховный ждал

Ее с покорностью всегдашней,

При дымном факеле, и ал

Был свет из окон старой башни.

Струи священного вина

Пьянили мысль, дразня желанья,

И словно в диком вихре сна,

Свершались таинства лобзанья.

На ложе каменном они

Безрадостно сплетали руки;

Плясали красные огни,

И глухо повторялись звуки.

Но вдруг, припомнив о былом,

Она венок из роз срывала,

На камни падала лицом

И долго билась и стенала.

И кротко жрец, склонясь над ней,

Вершил заветные заклятья,

И вновь, под плясками огней,

Сплетались горькие объятья.

И годы шли, как смены сна,

Сходя во тьму сквозь своды храма,

И вот состарилась она

В столбах лазурных фимиама.

И ей народ алтарь воздвиг

Давно, как непорочной жрице,

И только жрец, седой старик,

Знал тайну замкнутой светлицы.

Был вечер. Запад гас в огне.

Ушли из храма богомольцы.

На малахитовой волне

Сплетались огненные кольца.

И вырос призрак корабля,

И близился безвестный парус,

И кто-то, бледный, у руля

Ронял сверкающий стеклярус.

Уже, мерцая, месяц стыл

Серпом из тусклого оникса,

Когда ко храму подступил

Пришлец с брегов холодных Стикса.

И властно в ясной тишине

Раздалось тихое воззванье:

«Вот я пришел. Сойди ко мне,—

Настало вечное свиданье».

И странно вспыхнул красный свет

В высоких окнах башни старой,

Потом погас на зов в ответ,

И замер храм под лунной чарой.

И в красоте седых кудрей

Предстала у дверей Сибилла,

Простер он властно руки к ней,

Она, без слов, главу склонила.

Спросил он: «Ты ждала меня?»

Сказала: «Верила и ждала».

Лучом сапфирного огня

Луна их лик поцеловала.

Рука с рукой к прибою волн

Они сошли, вдвоем отныне…

Как сердолик — далекий челн

На хризолитовой равнине!

А в башне, там, где свет погас,

Седой старик бродил у окон,

И с моря не сводил он глаз,

И целовал в последний раз

Из мертвых ландышей венок он.

1804 — ноябрь, 1906 — март, 1906 — январь

ПЛАЧ ЛАОДАМИИ

Нет, слова гонцов не ложны!

Ты безвременно сражен!

Все надежды невозможны,

Все, что счастье, — только сон!

Я лишь ночь одну вкушала

Умиленье ласк твоих,

И не знаю, как не знала,

Ты мой муж иль мой жених!

Ты мой пояс непорочный

В вечер брака развязал,

Но уже к стране восточной

Ветер парус напрягал!

Помню я: росой минутной

Окропил меня Морфей…

Вдруг, сквозь сон, я слышу смутно

Нет твоей руки — в моей.

Просыпаюсь: блеск доспеха,

Со щитом ты предо мной…

И, как робкий ропот смеха,

День стучится за стеной.

Я вскочила, охватила

Стан твой с жадностью змеи,

Миги длила и ловила

Очи милые твои.

Март 1906

ПОД УТРО

Еще было совсем темно,

И горели в ряд фонари,

Но я приоткрыл окно

И понял приближенье зари.

От лазури, побелевшей вдруг,

Отделились, как дым, облака,

В сумраке, поредевшем вокруг,

Обозначился парк и река.

И скоро в сизой дали,

Казавшейся черным концом,

Опять поднялись с земли

Крыши — за домом дом.

И, звезды гася, в небеса

Кто-то влил лиловый сок,

И мне сладко повеял в глаза

Издалека ветерок.

6 апреля 1906

ОСТРОВ

Пусть он останется безвестным

За далью призрачной неведомых морей,

Пусть он не станет вымеренным, тесным,

Как дом, как комната: от окон до дверей!

Чтоб с тонких берегов вседневности и жизни

В бинокль мечты чуть видеть мы могли,

Как пальмы клонятся в твоей отчизне,

Как тщетно к ней стремятся корабли.

Чтоб в море никогда не вышел Генуэзец,

Способный привести корвеллу к берегам.

Чтоб вечно без людей там красовался месяц

И радостью никто не насладился б там.

Август 1906

НИТЬ

Отдамся ль я случайному наитью,

Сознательно ль — кую и правлю стих —

Я все ж останусь телеграфной нитью,

Протянутой в века из дней моих!

И я смотрю, раскрыв с усильем веки

Мечты, уставший, словно слабый глаз,

В грядущее! — как некогда ацтеки

Смотрели в мир, предчувствуя в нем нас.

Август 1906

«Встав, прошумят и сгибнут города…»

Встав, прошумят и сгибнут города,

Пройдут и в бездну канут поколенья,

Просторы вод иссякнут без следа,

И станут басней вольные растенья,

Заполнив степи, горы, глубь морей,

Весь шар земной, что стал для жизни тесен,

По завоеванной планете всей

Единый город выступит, как плесень,

<1906 >

«Все ближе, все ближе, все ближе…»

Все ближе, все ближе, все ближе

С каждым и каждым мгновеньем

Бесстрастные Смерти уста,

Холоден ее поцелуй.

Все ниже, все ниже, все ниже

С покорным и сладким томленьем,

Чело преклоняет мечта,

Летейских возжаждавши струй.

Что пело, сверкало, манило,

Ароматы, напевы и краски,

Страсть, познанье, борьба,—

Даже ты, даже ты, — Любовь,—

Все странно поблекло, остыло.

Скудны ненужные ласки,

Безразлична земная Судьба

И тягостно вечное: «Вновь!»

Но страшно суровых оценок

Судьи рокового — сознанья,

Что днем, и во тьме, и во сне

Вершит свой безжалостный суд…

О, память! Кровавый застенок!

Где не молкнут стоны страданья,

Где радости плачут в огне

И скорби во льду вопиют.

Придите, придите, придите,

Последние милые миги,

Возжгите в немые уста

Смущенно слепой поцелуй.

Рвутся заветные нити,

Спадают с духа вериги,

С безумьем граничит мечта,

Летейских касаясь струй.

<1906>

«Я безволен, я покорен…»

Я безволен, я покорен

Пред холодным алтарем,

Длится труд—велик, упорен,—

Жернов мелет тайны зерен,

Грудь сдавил глухой ярем.

Кто я? раб неотрешимый

От тяжелых жерновов.

Кто я? раб неутомимый,

Узник я в цепи незримой,

Доброволец из рабов!

Мне открыты все дороги,

Я же медлю у ярма,

Слепнут очи, гнутся ноги,

Жгут лучи, и ветры строги,

И морозом жжет зима…

1906

БАЛАГАНЫ

Балаганы, балаганы

На вечерней площади.

Свет горит, бьют барабаны,

Дверь открыта, — проходи.

Панорамы, граммофоны,

Новый синематограф,

Будды зуб и дрозд ученый,

Дева с рогом и удав.

За зеленой занавеской

Отделенье для мужчин.

Много шума, много блеска,

Смотрят бюсты из витрин.

Зазвонили к перемене.

Красный занавес раскрыт.

Черный фрак на синей сцене

Мило публику смешит.

«Раритеты раритетов

Показать я вам готов:

Две находки — из предметов

Отдаленнейших веков.

Это — с петлею веревка

(Может каждый в руки взять).

Ей умели очень ловко

Жизнь, чью надо, убавлять.

Это — царская корона