Борис Корнилов - Избранное Страница 12

1927

Ночь комбата. — Впервые: «Резец», 1927, № 8.

Старина

Скажи, умиляясь, про них,Про ангелов маленьких, набожно,Приди, старину сохранив,Старушка седая, бабушка…   Мне тяжко…Грохочет проспект,Всю душу и думки все вымуча.Приди и скажи нараспевПро страшного Змея-Горыныча,Фата и девический стыд,И ночка, весенняя ночь моя…

Опять полонянка не спит.Не девка, а ягода сочная,Старинный у дедов закон, —Какая от этого выгода?Все девки растут под замком.И нет им потайного выхода.   Эг-гей!   Да моя старина, —Тяжелая участь подарена, —Встают на Руси терема,И топают кони татарина.

   Мне душно,   Окно отвори,Старушка родимая, бабушка,Приди, шепелявь, говори,Что ты по-бывалому набожна,Что нынче и честь нипочем,И вера упала, как яблоко.

Ты дочку английским ключомЗамкнула надежно и наглухо.Упрямый у дедов закон —Какая от этого выгода?Все девки растут под замком,И нет им потайного выхода…

Но вот под хрипенье и дрожьТвоя надвигается очередь.Ты, бабушка, скоро умрешь,Скорее, чем бойкие дочери.И песня иначе горда,И дни прогрохочут, не зная вас,Полон,   Золотая орда,Былины про Ваську Буслаева.

1927

Старина. — Впервые в книге «Молодость».

На Керженце

Мы идем.И рука в руке,И шумит молодая смородина.Мы на Керженце, на реке,Где моя непонятная родина,Где растут вековые леса,Где гуляют и лось, и лисаИ на каждой лесной версте,У любого кержачьего скитаРусь, распятая на кресте,На старинном,На медном прибита.Девки черные молятся здесь,Старики умирают за деломИ не любят, что тракторы есть —Жеребцы с металлическим телом.Эта русская старина,Вся замшённая, как стена,Где водою сморёна смородина.Где реке незабвенность дана, —Там корежит медведя она,Желтобородая родина,Там медведя корежит медведь.

   Замолчи!   Нам про это не петь.

1927

На Керженце. — Впервые: «Резец», 1927, № 12, затем — в книге «Молодость».

Провинциалка

Покоя и скромность радиВ краю невеселых березЗачесаны мягкие прядиТвоих темноватых волос.В альбомчиках инициалыПоют про любовь и про Русь,И трогает провинциалокНе провинциальная грусть.Но сон промаячит неслышно,И плавает мутная рань, —Все так же на солнышко вышлаИ вянет по окнам герань.

Ты смотришь печально-печально,Цветок на груди теребя,Когда станционный начальникНамерен засватать тебя.И около маленьких оконТы слушаешь, сев на крылец,Как плещется в омуте окуньИ треплет язык бубенец,А вечером сонная заводьТуманом и теплой водойЗовет по-мальчишески плаватьИ плакать в тоске молодой.

Не пой о затишье любимом —Калитка не брякнет кольцом,И милый протопает мимоС упрямым и жестким лицом.Опять никому не потрафив,Он тусклую скуку унес,На лица твоих фотографийГлядит из-под мятых волос.А ночь духотою намокла,И чудится жуткая дрянь,Что саваны машут на окнахИ душит за горло герань…

Но песня гуляет печально,Не нашу тоску полюбя, —Пока станционный начальникНе смеет засватать тебя.

<1928>

Провинциалка. — Впервые в книге «Молодость».

Начало зимы

Довольно.Гремучие сосны летят,метель нависает, как пена,сохатые ходят,рогами стучат,в тяжелом снегу по колено.

Опять по курятникам лазит хорек,копытом забита дорога,седые зайчихи идут попереквосточного, дальнего лога.Оббитой рябиныпоследняя гроздь,последние звери —широкая кость,высоких рогов золотые концы,декабрьских метелей заносы,шальные щеглы,голубые синцы,девчонок отжатые косы…

Поутру затишье,и снег лиловатыймое окружает жилье,и я прочищаю бензином и ватойцентрального боя ружье.

1929

Начало зимы. — Впервые в «Первой книге».

Дед

Что же в нем такого —в рваном и нищем?На подбородке — волос кусты,от подбородка разит винищем,кислыми щамина полверсты.

В животе раздолье —холодно и пусто,как большая осеньяровых полей…Нынче — капуста,завтра — капуста,послезавтра — тех же щейда пожиже влей.

В результате липнет тоска, как зараза,плачем детейи мольбы жены,на прикрытье бедностидеда Тарасагосподом богомпосланы штаны.У людей, как у людей, —летом тянет жилырусский, несуразный, дикий труд,чтобы зимою со спокоем жили —с печки на полати, обычный маршрут.

Только дед от бедностиходит — руки за спину,смотрит на соседей:чай да сахар,хлеб да квас… —морду синеватую, тяжелую, заспаннуюморду выставляя напоказ.

Он идет по первому порядку деревни —на дорогу ссыпано золото осин.— Где мои соседи?— В поле, на дворе они,Якова Корнилова разнесчастный сын.

И тебе навстречу,жирами распарена,по первому порядку своих деревеньвыплывает туша розовая барина —цепка золотая по жилету, как ремень.

Он глядит зелеными зернышками мака,он бормочет — барин — раздувая нос:— Здравствуй, нерадивая собака,пес…

Это злобу внука,ненависть волчьюдед поднимает в моей крови,на пустом животе ползая за сволочью:— Божескую милость собаке яви…

Я ее, густую, страшной песней выльюна поля тяжелые,в черный хлеб и квас,чтобы встал с колен он,весь покрытый пылью,нерадивый дед мой —Корнилов Тарас.

1930

Дед. — Впервые в «Первой книге».

Качка на Каспийском море

За кормою вода густая —солона она, зелена,неожиданно вырастая,на дыбы поднялась она,и, качаясь, идут валыот Бакудо Махач-Калы.Мы теперь не поем, не спорим —мы водою увлечены;ходят волны Каспийским моремнебывалой величины.А потом —затихают воды —ночь каспийская,мертвая зыбь;знаменуя красу природы,звезды высыпали, как сыпь;от Махач-Калыдо Бакулуны плавают на боку.Я стою себе, успокоясь,я насмешливо щурю глаз —мне Каспийское море по пояс,нипочем…Уверяю вас.Нас не так на земле качало,нас мотало кругом во мгле —качка в море берет начало,а бесчинствует на земле.Нас качало в казачьих седлах,только стыла по жилам кровь,мы любили девчонок подлых —нас укачивала любовь.Водка, что ли, еще?И водка —спирт горячий,   зеленый,      злой;нас качало в пирушках вот как —с боку на боки с ног долой…

Только звезды летят картечью,говорят мне…   — Иди, усни…Дом, качаясь, идет навстречу,сам качаешься, черт возьми…Стынет сольдевятого потана протравленной коже спины,и качает меня работалучше спиртаи лучше войны.Что мне море?Какое деломне до этойзеленой беды?Соль тяжелого, сбитого теласолонее морской воды.Что мне (спрашиваю я), еслинаши зубыкак пена белы —и качаются наши песниот Бакудо Махач-Калы.

1930