Ирина Кнорринг - После всего: Стихи 1920-1942 гг. Страница 13

«Я покину мой печальный город…»

Я покину мой печальный город,Мой холодный, неуютный дом.От бесцельных дел и разговоровСкоро мы с тобою отдохнем.

Я тебя не трону, не встревожу.Дни пойдут привычной чередой.Знаю я, как мы с тобой несхожи,Как тебе нерадостно со мной.

Станет дома тихо и прилично,Ни тоски, ни крика, ни ворчни…Станут скоро горестно-привычныБез меня кружащиеся дни…

И, стараясь не грустить о старом,Рассчитав все дни в календаре,Ты один поедешь на ЛуаруВ призрачно-прозрачном сентябре.

И вдали от горестной могилы,Где-то там, в пути, на склоне дня,Вдруг почувствуешь с внезапной силой,Как легко и вольно без меня.

«Пока горят на елке свечи…»

Пока горят на елке свечи,И глазки детские горят,Пока на сгорбленные плечиНе давит тяжестью закат,

Пока обидой злой и колкойНе жжет придуманная речь,И пахнет детством, пахнет елкойИ воском разноцветных свеч, —

Я забываю все волненьяИ завтрашний, тяжелый день,И от веселой детской лениВпадаю в старческую лень.

Смотрю на детскую улыбку,Склоняюсь к нежному плечу.Не называю все ошибкой,И даже смерти не хочу.

«Считать толково километры…»

Считать толково километры,На карте намечая путь,Учесть подъемы. Силу ветра.Что посмотреть. Где отдохнуть.

Решить внимательно и строго,Что можно брать с собой, что — нет.Вязать пуловеры в дорогуИ чистить свой велосипед.

Мечтать о воздухе хрустальном,О тишине лесов и рек,О городке провинциальном,Где будет ужин и ночлег.

И в настроении прекрасномНа карту заносить пути…Пока не станет слишком ясно,Что больше некуда идти.

Лиле

Свой дом. Заботы. Муж. Ребенок.Большие трудные года.И от дурашливых девченокУж не осталось и следа.

Мы постарели, мы устали,Ни сил, ни воли больше нет.А разве так мы представлялиСебе вот эти десять лет?

Забыты страстные «исканья»,И разлетелось, словно дым,Все то, что в молодости раннейКазалось ценным и святым.

Жизнь отрезвила. Жизнь измяла,Измаяла. На нет свела.В кафе Латинского кварталаНас не узнают зеркала.

— А где-то в пылком разговореСкользит за часом шумный час.А где-то вновь до ссоры спорят —Без нас, не вспоминая нас.

Уходит жизнь. А нас — забыли.И вот уж ясно навсегда,Как глупо мы продешевилиИспепеленные года.

«Еще госпиталь снится ночами…»

Еще госпиталь снится ночами,Еще дома, как будто в гостях.Непривычно и странно вначале…И усталость… Но это пустяк.

Напряженные слухи. Газеты,Разговоры о близкой войне.И тревога, сверлящая где-то,И бессилье, как будто во сне.

И, сплетая привычные строфы,Смутно чувствую в хаосе тьмы —Приближенье большой катастрофыИ, быть может, последней зимы…

«Я — человек второго сорта…»

Я — человек второго сорта,Без «широты» и «глубины».И для чего, какого черта,Такие люди рождены?

Зачем? Чтоб нищенкой унылойТоптаться на чужом пути?От колыбели до могилыСебе приюта не найти?

Всегда никчемной и забитойВсего бояться, все терпеть,Чтоб у разбитого корытаПоследней дурой умереть.

Чтоб, ничего не понимая,Смотреть в любимые глаза,За бесконечной чашкой чаяВесь вечер слова не сказав.

Молчать весь вечер, дни за днями,Молчать всю жизнь, молчать всегда,Чтоб никудышними стихамиВились ненужные года.

Так жить, — смешно и неумело,Не сделав ровно ничего.Прислушиваться в мире целомК биенью сердца своего.

И на кровати, в ночь глухую,В ночь униженья, ночь без сна,В давно привычном поцелуеИспить отчаянья до дна.

Окно в столовой

Снова — ночь. И лето снова(Сколько грустных лет!).Я в накуренной столовойПотушила свет.

Папироса. Пламя спички.Мрак и тишина.И покорно, по привычкеВстала у окна.

Сколько здесь минут усталыхМолча протекло!Сколько боли отражалоТемное стекло.

Сколько слов и строчек четкихИ ночей без снаУмирало у решеткиЭтого окна…

В отдаленьи — гул Парижа(По ночам — слышней).Я ведь только мир и вижу,Что в моем окне.

Вижу улицу ночную,Скучные дома,Жизнь бесцветную, пустую,Как и я сама.

И когда тоски суровойМне не превозмочь, —Я люблю окно в столовой,Тишину и ночь.

Прислонюсь к оконной рамеВ темноте ночной,Бестолковыми стихамиГоворю с тобой.

И всегда тепло и простоОтвечают мнеНаши камни, наши звездыИ цветы в окне.

Рассвет

Будильник резко прозвенит: пора!И оборвет, не досказав чего-то…Как автомат, в шестом часу утраТы встанешь и уедешь на работу.

На мертвых улицах велосипедЗапутает уродливые тени.От фонаря пробьется красный светВ тебя засасывающую темень…

А дома в нестерпимой духотеПроснется и замечется ребенок.Забьется в долгом кашле. Словно тень,Ночь соскользнет с соседнего балкона.

И где-то дробно застучат сабо…И с каждым днем суровее и строжеНад черным городом проснется БогИ ничему на свете не поможет

«Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию…»

Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию.«Новую жизнь» все равно уже мне не начать.Годы прошли — беспощадно-бесцельно-пустыеИ наложили на все неживую печать.

Жизнь прошаталась в тумане обманчиво-сером,Где даже отблеск огня не сверкал вдалеке.Нет у меня ни отчизны, ни дружбы, ни веры, —Зыбкое счастье на зыбком и мертвом песке.

А впереди — беспощадная мысль о расплате:Боль отреченья, позор примиренья с судьбой.Белая койка в высокой и душной палате.Крест деревянный, сколоченный верной рукой.

«С каждым годом — все дальше и дальше…»

С каждым годом — все дальше и дальше.Так и будет — больней и больней,Сероглазый, беспомощный мальчикСкоро выйдет из жизни моей.

Станет скоро большим, своенравным.Плох, хорош ли, — не все ли равно?Будет брать он у жизни по правуВсе, что только ему суждено.

Расшибется ли или добьется,Загорится ли ярким огнем,Но уже никогда не вернетсяВ свой задорно покинутый дом.

В дом холодный, безмолвный, пустынный,Где осталась навеки молчатьНичего не принесшая сыну,Ничего не сумевшая мать.

«О чем писать? О лете, О Бретани…»