Борис Чичибабин - Прямая речь (сборник) Страница 13

Когда мы были в Яд-Вашеме

А.Вернику

Мы были там – и слава Богу,что нам открылась понемногувселенной горькая душа —то ниспадая, то взлетая,земля трагически-святаяу Средиземного ковша.

И мы ковшом тем причастились,и я, как некий нечестивец,в те волны горб свой погружал,и тут же, невысокопарны,грузнели финиками пальмыи рос на клумбах цветожар…

Но люди мы неделовые,не задержались в Тель-Авиве,пошли мотаться налегке,и сразу в мареве и блескезаговорила по-библейскиземля на ихнем языке.

Она была седой и рыжей,и небо к нам склонялось ближе,чем где-нибудь в краях иных,и уводило нас подальшеот мерзословия и фальши,от патриотов и ханыг.

Все каменистей, все безводнейв ладони щурилась Господнейземля пустынь, земля святынь.От наших глаз неотдалимахолмистость Иерусалимаи огнедышащая синь.

А в сини той, белы как чайки,домов расставленные чаркис любовью потчуют друзей.И встал, воздевши к небу руки,музей скорбей еврейских – мукинечеловеческой музей.

Прошли врата – и вот внутри мы,и смотрим в страшные витриныс предсмертным ужасом в очах,как, с пеньем Тор мешая бред свой,шло европейское еврействона гибель в ямах и печах.

Войдя в музей тот, в Яд-Вашем, я,прервавши с миром отношенья,не обвиняю темный век —с немой молитвой жду отплаты,ответственный и виноватый,как перед Богом человек.

Вот что я думал в Яд-Вашеме:я – русский помыслами всеми,крещеньем, речью и душой,но русской Музе не в убыток,что я скорблю о всех убитых,всему живому не чужой.

Есть у людей тела и души,и есть у душ глаза и уши,чтоб слышать весть из Божьих уст.Когда мы были в Яд-Вашеме,мы видели глазами теми,что там с народом Иисус.

Мы точным знанием владеем,что Он родился иудеем,и это надо понимать.От жар дневных ища прохлады,над ним еврейские обрядытворила любящая Мать.

Мы это видели воочьюи не забудем днем и ночьюна тропах зримого Христа,как шел Он с верными своимиОтца единого во имявплоть до Голгофского креста.

Я сердцем всем прирос к земле той,сердцами мертвых разогретой,а если спросите: «Зачем?» —отвечу, с ближними не споря:на свете нет чужого горя,душа любая – Яд-Вашем.

Мы были там, и слава Богу,что мы прошли по солнцепекуземли, чье слово не мертво,где сестры – братья ИисусаЕго любовию спасутся,хоть и не веруют в Него.

Я, русский кровью и корнями,живущий без гроша в кармане,страной еврейской покорен —родными смутами снедаем,я и ее коснулся таини верен ей до похорон.

1992

«Оснежись, голова!..»

Кириллу Ковальджи

Оснежись, голова!Черт-те что в мировом чертеже!Если жизнь такова,что дышать уже нечем душеи втемяшилась тьма болевая,помоги мне, судьба,та, что сам для себя отковал,чтоб у жаркого лбане звенел византийский комар,костяным холодком повевая.

Что написано – стер,что стряслось – невозможно назвать.В суматоху и сор,на кривой и немытый асфальтя попал, как чудак из романа,и живу, как дано,никого за печаль не виня.Нищим стал я давно,нынче снова беда у меня —Лиля руку в запястье сломала.

Жаль незрячих щенят,одурели в сиротстве совсем:знай, свой закут чернят, издеваясь,как черти, над всем, —мы ж, как люди, что любим, то белим.За стихов канительсовременник не даст ни гроша.Есть в Крыму Коктебель,там была наша жизнь хороша —сном развеялся Крым с Коктебелем.

В городах этаживзгромоздил над людьми идиот.Где ж то детство души,что, казалось, вовек не пройдет?Где ж то слово, что было в начале?Чтоб не биться в сети,что наплел за искусом искус,суждено ль нам взойтив обиталище утренних муз,добывающих свет из печали?

Есть в Крыму Коктебель,в Коктебеле – Волошинский дом,и опять, как теперь,мы к нему на веранду придем,до конца свой клубок размотавши, —там органно звуча,в нас духовная радость цвела,там сиял, как свеча,виноград посредине столаи звенела походка Наташи.

1992

«Мы с тобой проснулись дома…»

Мы с тобой проснулись дома.Где-то лес качает кроной.Без движенья, без желаньямы лежим, обнажены.То ли ласковая дрема,то ли зов молитвоклонный,то ли нежное касаньеневесомой тишины.

Уплывают сновиденья,брезжут светы, брызжут звуки,добрый мир гудит, как улей,наполняясь бытием,и, как до грехопаденья,нет ни смерти, ни разлуки —мы проснулись, как уснули,на диванчике вдвоем.

Льются капельки на землю,пьют воробышки из лужи,вяжет свежесть в бездне синейзолотые кружева.Я, не вслушиваясь, внемлю:на рассвете наши душивырастают безусильно,как деревья и трава.

То ли небо, то ли моренас качают, обнимая,обвенчав благословеньемвысоты и глубины.Мы звучим в безмолвном хоре,как мелодия немая,заворожены мгновеньем,друг во друга влюблены.

В нескончаемое утромы плывем на лодке утлой,и хранит нас голубое,оттого что ты со мной,и, ложась зарей на лица,возникает и творитсясозидаемый любовьюмир небесный и земной.

1989

«Взрослым так и не став…»

Взрослым так и не став,покажусь-ка я белой вороной.Если строить свой храм,так уж, ведомо, не на крови.С той поры как живуна земле неодухотворенной,я на ней прохожу одиночную школу любви.

Там я радость познал,но бывала и смертная боль же,и отвечу ль в свой час на таинственныйвызов Отца?В этой школе, поди, классов сто,а возможно, и больше,но последнего нет,как у вечности нету конца…

С Украины в Россию уже не пробратьсябез пошлин —еле душу унес из враждой озабоченных лап.Кабы каждый из нас был подобьеми образом Божьим,то и вся наша жизнь этой радостнойшколой была б.

Если было бы так! Но какие ж мыБожьи подобья?То ли Он подменен, то ль и думатьо нем не хотим.Взрослым так и не став, я смотрюна людей исподлобья:видно, в школу любви ни единыйиз них не ходил.

Обучение в ней не прошло без утрати падений,без отчаянных вин, без стыдаи без совести кар:знает только Отец, сколько я отвечалне по теме,сколько раз, малодушный, с уроковна волю тикал.

Но лишь ею одной, что когда-тобожественной мнили,для чьего торжества нет нигде ни границ,ни гробниц,нет, спасется не мир, но спасетсяединственный в мире,а ведь род-то людской и слагаетсяиз единиц.

Ну и что за беда, если голос мой в мирене звонок?Взрослым так и не стал. Чем кажусь тебе,тем и зови.Вижу Божию высь. Там живут Иисуси ягненок.Дай мне помощь и свет, всемогущаяшкола любви.

1992

«Исповедным стихом не украшен…»

Исповедным стихом не украшен,никому я не враг, не злодей.За Кавказским отторженным кряжемкаждый день убивают людей.

Вся-то жизнь наша в смуте и страхеи, военным железом звеня,не в Абхазии, так в Карабахекаждый день убивают меня.

Убивают людей, не считая,и в приевшейся гонке годовне держу перед злобой щита яи давно уже к смерти готов.

Видно, без толку водит нас бес-тов завирюхе безжизненных лет.Никуда я не трогался с места —дом остался, а родины нет.

Ни стихов там не слышно, ни мессы,только митинга вечного гам,и кружат нас мошнастые бесыпо истории бывшей кругам.

Из души нашей выжата воля,к вечным книгам пропал интерес,и кричу и не вижу того я,кому нужен мой стих позарез.

И в зверином оскале и воемы уже не Христова родня,и кричу и не вижу того я,кто хотел бы услышать меня.

Не мои – ни пространство, ни время,ни с обугленной вестью тетрадь.Не под силу мне бренности бремя,но от бесов грешно умирать.

Быть не может земля без пророка.Дай же сил мне, – Кого-то молю, —чтоб не смог я покинуть до срокаобреченную землю мою.

1994