Коллектив авторов - Последняя среда. Литература о жизни (Тема номера: Украина) Страница 13

любить тебя в номере с фотографией Парижа

и открытой пачкой сигарет,

любить тебя, когда остальные бедолаги работают.

Тогда и сейчас —

расстоянье, наверное, в несколько лет,

но я думаю только об одном —

в жизни уйма дней,

когда она вдруг останавливается, как вкопанная,

и ждет, как поезд на путях.

Я прохожу мимо гостиницы в восемь и в пять,

в проулке кошки, бутылки, пьяницы.

Я смотрю на те самые окна и не знаю,

где ты и что с тобой.

Я иду дальше, и мне хочется спросить —

куда уходит жизнь,

когда останавливается?

Джейн

Джейн – с любовью, которой не хватило

Я тронул юбку,

тронул черный поблескивающий

бисер —

то, что прижималось когда – то

к телу,

и сказал Господу:

Ты – лжец,

все – сказал я – что

так прижималось

или знало мое имя —

оно не может умереть

по заведенному распорядку смертей,

и я взял в руки

ее прекрасную одежду,

эту ушедшую красоту,

и сказал, чтоб меня слышали

все боги,

еврейские боги, христианские боги,

мерцающие осколки, идолы,

пилюльки, хлебы насущные,

глубины, случаи, риски,

заранее все спланировавшие,

наварившие на этих двух расставшихся безумных,

у которых не было ни одного шанса,

комариные планы, комариные шансы,

и я склонился над этим,

склонился над этим всем,

зная —

у меня в руках ее одежда,

но саму ее

они уже мне не вернут.

Веселая ночь в городе

надравшись, идешь по темным улицам какого – то

города,

ночь, ты заблудился, где твоя конура?

зайди в бар вспомнить кто ты.

закажи виски,

на стойке лужи,

рукав рубашки намокает.

Тут мухлюют – виски разбавленное.

закажи бутылку пива.

Сестричка Смерть в откровенном платье

подходит, садится рядом,

закажи для нее пиво,

от нее пованивает болотом,

прижимается к тебе бедром,

бармен скалит зубы.

Ты напрягаешь его,

он не знает, кто ты —

мент, киллер, псих или идиот.

попроси дать водки,

налей ее через горлышко в бутылку с пивом.

Час ночи в тупом дохлом мире.

Узнай у нее, сколько будет с носа,

пей до дна из бутылки,

на вкус – машинное масло.

Уходи, оставив Сестричку Смерть,

оставив бармена с ухмылкой на лице.

Вспомни вдруг, где твоя конура,

конура с непочатой бутылкой вина

в шкафчике,

конура, где пляшут тараканы.

Хрустальная Звездная Срань,

среди которой любовь померла со смеху.

с английского

Сергей Жадан

авиахим

мне уже вот – вот надо было на вокзал и я собирался

смотрел на утренние субботние балконы

свет столько света

женская стирка на веревках

грустные мотыльки за час до отъезда

я что – то слышал об этом празднике

видел людей что все шли на ипподром

десятая годовщина революции

цеппелины пламенели в небе как красные сердца коммунаров

и молоко на еврейском рынке нагревалось

покорное и тихое как гонимые апостолы

я даже глянул вверх надеясь хоть что – то разглядеть

и маленький резвый самолет уже кружил над трибунами

молодые авиаторы стояли на поле

как потрепанные библии

держа в руках записные книжки с номерами телефонов

перебирая в карманах арахис и презервативы

глядели как самолет вдруг начинает падать

и пилот чтоб не врезаться в зрителей

направляет его на деревья

и я подумал боже блажен твой разлившийся свет

спасены твои дети что курят черный табак

спасены курильщики с пальцами коричневыми

как зрачки больных желтухой

спасены распорки твоих крыльев

все что переполняет нас

размеренность летних рассветов

роса на окне женский голос зовущий с балкона

переломленный как роза хребет авиатора

сладкий голубой воздух его противогаза

Паприка

На зеленые вспышки в овощей,

за двумя подростками, что взялись за руки,

идти по вечернему супермаркету —

девочка выбирает лимоны и сладкий перец,

дает подержать своему парню, и, засмеявшись, кладет обратно.

На часах без десяти десять, они долго ссорились,

она хотела от него уйти, он уговорил ее остаться;

в карманы натолканы зеленые предметы,

золотые ассирийские монеты, таблетки от боли,

сладкая любовь, колдовская паприка.

вынесите наружу, ну, вынесите влажную душу —

каждый умерший плод, его земляничную кровь,

рыба, попавшая под винты старых пароходов в южных штатах,

фаршированная серьгами и шпильками панков,

стонет от кофеина в жабрах, черных болезней,

зеленого света, словно просит

вынесите, ну, вынесите меня отсюда к ближайшей стоянке,

ближайшему автосервису, к ближайшему холодному океану,

словно показывает, выгибаясь влажными душами,

пока винты в небесах над вечерним супермаркетом

кроят набухший соками воздух и кофеин запекается под ногтями

вынесите, ну, давайте, спрячьте в карманах теплые зеленые вспышки,

положите под язык серебро и золотые монеты,

к ближайшему убежищу, ближайшему стадиону,

кровь за кровь, господь нас зовет, шевеля плавниками

Потому что так, как он схватился за нее,

я не смогу никогда ни за кого схватиться,

мне не дает безразлично пройти мимо эта мертвая плоть,

я слишком долго не решался, не в силах двинуться,

чтобы теперь не пойти за ними.

Ты ведь знаешь, что их ждет, правда?

там, где ты сейчас, там, где ты оказалась,

ты можешь все сказать им заранее —

еще два – три года золотого полудетского замирания в июльской

траве, растрачивания монет на отраву, и все —

память заполняет в тебе место, где была нежность.

Потому что так, как она боится за него,

я не смогу никогда ни за кого бояться,

потому что с такой легкостью, с какой она кладет ему в руки

эти теплые лимоны, я не смогу никогда никому ничего отдать;

пойду и дальше за ними

в долгих изнурительных сумерках супермаркета,

наступая на желтую траву,

держа в руках мертвую рыбу,

отогревая ее сердце

своим дыханием,

отогревая свое дыхание

ее сердцем.

Мормоны

Мормоны выстроили

церковь рядом с театром, разбили

пару клумб, многие теперь договариваются

встретиться именно там;

веселые, улыбчивые мормоны в строгих

костюмах, бледные после кровавых сумасшедших

уик-эндов.

В новых церквях явно что – то делают с кислородом —

их прихожане собираются поутру, вынимают

все эти шаманские штуки, окровавленные пружины,

хромированные крюки, на которые

вешают жертвенные радиоприемники,

и пишут кровью на стенах —

того, кто дошел до этого места, уже не остановит наш голос,

того, кто прочел эти надписи, уже не спасет ни одно учение,

идя по кровавому следу своей любви, помни

о ядовитых змеях, что лежат на дне пакетов с биомолоком.

Когда я стану мормоном,

я буду стоять с друзьями на солнечной стороне улицы,

смеяться и разговаривать о погоде:

я каждое утро вычищаю из – под ногтей кровь,

потому что я каждую ночь раздираю грудь,

стараясь вырвать все лишние сердца,

что каждую ночь вырастают во мне,

как земляные грибы.

Минздрав

В окно больницы были видны яблони.

В это лето они так прогибались под тяжелыми

дождями, что в нижних ветках запутывалась

трава.

По утрам двор был пуст.

Знаете, летом есть несколько таких дней,

нет, не то чтобы самых длинных, скорее – размытых.

Еще пара дней – и все, конечно, проходит,

а потом и, вообще, начинается осень.

Но в те дни, часов в семь

в светлом небе видны были звезды,

что тускнели и гасли.

Женщины напоминали чеченских снайперш —

как у чеченских снайперш у них

были исколотые анестетиками вены

и злые глаза.

А мужчины напоминали просветителей Кирилла и

Мефодия – как и просветители Кирилл и

Мефодий, они были в длинных халатах,

а в руках держали свои истории болезни,

похожие на первые переводные Евангелия.

Утром, когда они выходили в сад и

курили, звезды постепенно исчезали

и шелестела трава.

Блаженно имя господне, – говорил

Кирилл. – Блаженны руки его,

из которых получаем мы хлеб ежедневный.

Сестра-сучара, – переводил Мефодий

кириллицей. – Опять зажилила морфий.

Маляву писать надо, а то все без понта.

И снайперши склонялись к их ногам,

омывая стопы дождевою водой.

Есть непередаваемая стойкость в мужчинах,

что выходят на больничный двор:

всю жизнь работать на свою страну

и, наконец, получить от нее

холодный серый халат —

из рук твоих, родина, смерть хоть горька,

но желанна, как хлеб в войну.

Порой выходили сестры – плакальщицы

и просили самых крепких

вынести очередной труп.

Тогда мужчины шли,

а женщины держали в пальцах

их сигареты,

что тускнели, тускнели

и постепенно

гасли.

с украинского

Родная речь

Андрей Пустогаров

Тарас Бульба – безумец или пророк?