Лев Мей - Стихотворения Страница 14

ГАЛАТЕЯ**

Белою глыбою мрамора, высей прибрежных отброском,Страстно пленился ваятель на рынке паросском;Стал перед ней — вдохновенный, дрожа и горя…Феб утомленный закинул свой щит златокованый за                                                                                                 море,            И разливалась на мраморе            Вешним румянцем заря…

Видел ваятель, как чистые крупинки камня смягчались,В нежное тело и в алую кровь превращались,Как округлялися формы — волна за волной,Как, словно воск, растопилася мрамора масса послушная            И облеклася, бездушная,            В образ жены молодой.

«Душу ей, душу живую! — воскликнул ваятель                                                                                в восторге. —Душу вложи ей, Зевес!»                                          Изумились на торгеГраждане — старцы, и мужи, и жены, и все,Кто только был на агоре… Но, полон святым                                                                                 вдохновением,            Он обращался с молением            К чудной, незримой Красе:

«Вижу тебя, богоданная, вижу и чую душою;Жизнь и природа красны мне одною тобою…Облик бессмертья провижу я в смертных чертах…»И перед нею, своей вдохновенною свыше идеею,            Перед своей Галатеею,            Пигмалион пал во прах…

Двести дней славили в храмах Кивеллу, небесную жницу,Двести дней Гёлиос с неба спускал колесницу;Много свершилось в Элладе событий и дел;Много красавиц в Афинах мелькало и гасло — зарницею,            Но перед ней, чаровницею,            Даже луч солнца бледнел…

Белая, яркая, свет и сиянье кругом разливая,Стала в ваяльне художника дева нагая,Мраморный, девственный образ чистейшей красы…Пенились юные перси волною упругой и зыбкою;            Губы смыкались улыбкою;            Кудрились пряди косы.

«Боги! — молил в исступлении страстном ваятель.—                                                                                       УжелиЖизнь не проснется в таком обаятельном теле?Боги! Пошлите неслыханной страсти конец…Нет!.. Ты падешь, Галатея, с подножия в эти объятия,            Или творенью проклятия            Грянет безумный творец!»

Взял ее за руку он… И чудесное что-то свершилось…Сердце под мраморной грудью тревожно забилось;Хлынула кровь по очерченным жилам ключом;Дрогнули гибкие члены, недавно еще каменелые;            Очи, безжизненно белые,            Вспыхнули синим огнем.

Вся обливаяся розовым блеском весенней денницы,Долу стыдливо склоняя густые ресницы,Дева с подножия легкою грезой сошла;Алые губы раскрылися, грудь всколыхнулась                                                                                      волнистая,            И, что струя серебристая,            Тихая речь потекла:

«Вестницей воли богов предстою я теперь пред тобою.Жизнь на земле — сотворенному смертной рукою;Творческой силе — бессмертье у нас в небесах!»…И перед нею, своей воплощенною свыше идеею,            Перед своей Галатеею,            Пигмалион пал во прах.

ФРЕСКИ ДАФНЭ**

Как от косматого сатира иль кентавра,От Светозарного бежала ты тогда,Испугана, бледна, но девственно-горда,Пока не облеклась в укорный образ лавра,Как в ризу чистую чистейшего стыда,И, целомудренным покровом зеленея,Не стала на брегах родимого ПенеяПред юным пастырем Адметовым… Но онИ пастырем был — бог…                                       Когда, одревенён,Твой гибкий стан в коре опутался смолистой,Когда окорнилась летучая нога,Когда ты поднялась, стройна, полунага,Под зеленью твоей туники остролистой,Перед тобою Феб колена преклонилИ все твои красы бессмертьем одарил,И вечно, нимфа, ты цветешь — не увядаешь,И смертного одна к бессмертью призываешь,И лиру для одной тебя берет певец,И всё, и всё твое — и слава, и венец.

ПЛЯСУНЬЯ**

Окрыленная пляской без роздыху,Закаленная в серном огне,Ты, помпеянка, мчишься по воздуху,Не по этой спаленной стене.

Опрозрачила ткань паутиннаяТвой призывно откинутый стан;Ветром пашет коса твоя длинная,И в руке замирает тимпан.

Пред твоею красой величавоюБез речей и без звуков уста,И такой же горячею лавою,Как и ты, вся душа облита.

Но не сила Везувия знойнаяПризвала тебя к жизни — легкаИ чиста, ты несешься, спокойная,Как отчизны твоей облака.

Ты жила и погибла тедескою[7]И тедескою стала навек,Чтоб в тебе, под воскреснувшей фрескою,Вечность духа прозрел человек.

ОБМАН**

За цепь жемчужную, достойную плечаИ шеи царственной, в восторге Фаустина       Серебрянику Каю сгоряча       Дала мильон сестерций!.. Два рубина,Как будто в тот же миг окрашены в крови,Смыкали эту цепь наперсную любви…Но старый казначей был знатоком отменным       И жемчугу и камням драгоценным.       «Императрица, если ты велишь,Я отпущу мильон сестерций негодяю,       Но негодяй он — истинно я знаю:Всё ожерелие — подложное… Гони жЕго скорее прочь, а кесарю ни слова», —Промолвил казначей.                                     Да кесаря другого,       Дослышливей, чем кесарь Галлиен,И не было тогда, и нет теперь такого:Всё — уши у него, от потолка до стен.       И услыхал… Сенатским приговором       Объявлен Кай мошенником и воромИ к цирку присужден, на растерзанье львам,И кесарь приговор скрепил законно сам…

Обрадовался Рим!.. Давно уже гражданеКвиритской кровию не тешили свой взор,И не забавен был им смертный приговор;       Всё варвары одни, да христиане,       Кто с гордою улыбкой, кто с мольбой,Встречали в цирке смерть и с ней вступали                                                                          в бой…

Но вот согражданин, с всемирными правами,Погибнуть обречен под львиными когтями!..       Какой нежданный случай! В КолизейС утра все выходы и входы осаждалаНесметная толпа, и не ждалося ей,И вся она волной прибойной грохотала…Но двери отперлись, и шумная толпа,       Сама собой оглушена, слепа,Снизалась в нить голов на мраморных ступеняхАмфитеатра…                         Вот на сглаженном песке,       В предчувствии последних мук, в тоске,Стоит преступник сам на трепетных коленях.Последней бледностью оделося чело,Последняя слеза повисла на реснице,И Феб над ним летит, как будто бы назло,В своей сверкающей всей жизнью колеснице.       Ждут кесаря… И в ложу он вошел,И Фаустина с ним, в глазах ее томленьеИ тайная мольба; но римский произвол,       Казня, не миловал… Еще одно мгновенье —       И дрогнул цирк, и, заскрипев, снялась       С заржавленных петлей железная решетка,                  И на арену вылетел — каплун…О!.. Если б Зевс сломил свой пламенный перунИль потонула бы хароновская лодка,Навряд ли были б так сотрясены сердцаВсех зрителей с конца и до конца,И не были бы так изумлены и жалкиОтцы-сенаторы, фламины и весталкиС опущенным перстом…[8]

«Всё в жизни — прах и тлен,Отцы-сенаторы! — промолвил Галлиен,Зевнув и выходя с супругою из ложи. —Он обманул, — ну вот и сам обманут тоже».

Былины. Сказания. Песни