Лев Мей - Стихотворения Страница 15

ФРЕСКИ ДАФНЭ**

Как от косматого сатира иль кентавра,От Светозарного бежала ты тогда,Испугана, бледна, но девственно-горда,Пока не облеклась в укорный образ лавра,Как в ризу чистую чистейшего стыда,И, целомудренным покровом зеленея,Не стала на брегах родимого ПенеяПред юным пастырем Адметовым… Но онИ пастырем был — бог…                                       Когда, одревенён,Твой гибкий стан в коре опутался смолистой,Когда окорнилась летучая нога,Когда ты поднялась, стройна, полунага,Под зеленью твоей туники остролистой,Перед тобою Феб колена преклонилИ все твои красы бессмертьем одарил,И вечно, нимфа, ты цветешь — не увядаешь,И смертного одна к бессмертью призываешь,И лиру для одной тебя берет певец,И всё, и всё твое — и слава, и венец.

ПЛЯСУНЬЯ**

Окрыленная пляской без роздыху,Закаленная в серном огне,Ты, помпеянка, мчишься по воздуху,Не по этой спаленной стене.

Опрозрачила ткань паутиннаяТвой призывно откинутый стан;Ветром пашет коса твоя длинная,И в руке замирает тимпан.

Пред твоею красой величавоюБез речей и без звуков уста,И такой же горячею лавою,Как и ты, вся душа облита.

Но не сила Везувия знойнаяПризвала тебя к жизни — легкаИ чиста, ты несешься, спокойная,Как отчизны твоей облака.

Ты жила и погибла тедескою[7]И тедескою стала навек,Чтоб в тебе, под воскреснувшей фрескою,Вечность духа прозрел человек.

ОБМАН**

За цепь жемчужную, достойную плечаИ шеи царственной, в восторге Фаустина       Серебрянику Каю сгоряча       Дала мильон сестерций!.. Два рубина,Как будто в тот же миг окрашены в крови,Смыкали эту цепь наперсную любви…Но старый казначей был знатоком отменным       И жемчугу и камням драгоценным.       «Императрица, если ты велишь,Я отпущу мильон сестерций негодяю,       Но негодяй он — истинно я знаю:Всё ожерелие — подложное… Гони жЕго скорее прочь, а кесарю ни слова», —Промолвил казначей.                                     Да кесаря другого,       Дослышливей, чем кесарь Галлиен,И не было тогда, и нет теперь такого:Всё — уши у него, от потолка до стен.       И услыхал… Сенатским приговором       Объявлен Кай мошенником и воромИ к цирку присужден, на растерзанье львам,И кесарь приговор скрепил законно сам…

Обрадовался Рим!.. Давно уже гражданеКвиритской кровию не тешили свой взор,И не забавен был им смертный приговор;       Всё варвары одни, да христиане,       Кто с гордою улыбкой, кто с мольбой,Встречали в цирке смерть и с ней вступали                                                                          в бой…

Но вот согражданин, с всемирными правами,Погибнуть обречен под львиными когтями!..       Какой нежданный случай! В КолизейС утра все выходы и входы осаждалаНесметная толпа, и не ждалося ей,И вся она волной прибойной грохотала…Но двери отперлись, и шумная толпа,       Сама собой оглушена, слепа,Снизалась в нить голов на мраморных ступеняхАмфитеатра…                         Вот на сглаженном песке,       В предчувствии последних мук, в тоске,Стоит преступник сам на трепетных коленях.Последней бледностью оделося чело,Последняя слеза повисла на реснице,И Феб над ним летит, как будто бы назло,В своей сверкающей всей жизнью колеснице.       Ждут кесаря… И в ложу он вошел,И Фаустина с ним, в глазах ее томленьеИ тайная мольба; но римский произвол,       Казня, не миловал… Еще одно мгновенье —       И дрогнул цирк, и, заскрипев, снялась       С заржавленных петлей железная решетка,                  И на арену вылетел — каплун…О!.. Если б Зевс сломил свой пламенный перунИль потонула бы хароновская лодка,Навряд ли были б так сотрясены сердцаВсех зрителей с конца и до конца,И не были бы так изумлены и жалкиОтцы-сенаторы, фламины и весталкиС опущенным перстом…[8]

«Всё в жизни — прах и тлен,Отцы-сенаторы! — промолвил Галлиен,Зевнув и выходя с супругою из ложи. —Он обманул, — ну вот и сам обманут тоже».

Былины. Сказания. Песни

ВЕЧЕВОЙ КОЛОКОЛ**

                    Над рекою, над пенистым Волховом,                    На широкой Вадимовой площади,                    Заунывно гудит-поет колокол.                    Для чего созывает он Новгород?                    Не меняют ли снова посадника?                    Не волнуется ль Чудь непокорная?                    Не вломились ли шведы иль рыцари?                    Да не время ли кликнуть охотников                    Взять неволей иль волей с Югории                    Серебро и меха драгоценные?                    Не пришли ли товары ганзейские,                    Али снова послы сановитые                    От великого князя Московского                    За обильною данью приехали?                    Нет! Уныло гудит-поет колокол…                    Поет тризну свободе печальную,                    Поет песню с отчизной прощальную…

                    «Ты прости, родимый Новгород!                    Не сзывать тебя на вече мне,                    Не гудеть уж мне по-прежнему:                    Кто на бога? Кто на Новгород?                    Вы простите, храмы божии,                    Терема мои дубовые!                    Я пою для вас в последний раз,                    Издаю для вас прощальный звон.                    Налети ты, буря грозная,                    Вырви ты язык чугунный мой,                    Ты разбей края мне медные,                    Чтоб не петь в Москве, далекой мне,                    Про мое ли горе горькое,                    Про мою ли участь слёзную,                    Чтоб не тешить песнью грустною                    Мне царя Ивана в тереме.

Ты прости, мой брат названый, буйный Волхов мой,                                                                                           прости!Без меня ты празднуй радость, без меня ты и грусти.Пролетело это время… не вернуть его уж нам,Как и радость да и горе мы делили пополам!Как не раз печальный звон мой ты волнами заглушал,Как не раз и ты под гул мой, буйный Волхов мой, плясал.Помню я, как под ладьями Ярослава ты шумел,Как напутную молитву я волнам твоим гудел.Помню я, как Боголюбский побежал от наших стен,Как гремели мы с гобою: „Смерть вам, суздальцы,                                                                                               иль плен!“Помню я: ты на Ижору Александра провожал;Я моим хвалебным звоном победителя встречал.Я гремел, бывало, звучный, — собирались молодцы,И дрожали за товары иноземные купцы,Немцы рижские бледнели, и, заслышавши меня,Погонял литовец дикий быстроногого коня.А я город, а я вольный звучным голосом зовуТо на немцев, то на шведов, то на Чудь, то на Литву!Да прошла пора святая: наступило время бед!Если б мог — я б растопился в реки медных слез,                                                                                       да нет!Я не ты, мой буйный Волхов! Я не плачу, — я пою!Променяет ли кто слезы и на песню — на мою?Слушай… нынче, старый друг мой, по тебе я поплыву,Царь Иван меня отвозит во враждебную Москву.Собери скорей все волны, все валуны, все струи —Разнеси в осколки, в щепки ты московские ладьи,А меня на дне песчаном синих вод твоих сокройИ звони в меня почаще серебристою волной:Может быть, из вод глубоких вдруг услыша голос мой,И за вольность и за вече встанет город наш родной».

                    Над рекою, над пенистым Волховом,                    На широкой Вадимовой площади,                    Заунывно гудит-поет колокол;                    Волхов плещет, и бьется, и пенится                    О ладьи москвитян острогрудые,                    А на чистой лазури, в поднебесье,                    Главы храмов святых, белокаменных                    Золотистыми слезками светятся.

ХОЗЯИН**