Дмитрий Быков - Последнее время Страница 15

1996 год

III

Вариации-3

Говоря в упор, мне уже пора закрывать сезон.Запереть на ключ, завязать на бантик,Хлопнуть дверью, топнуть, терпеньем лопнуть и выйти вон,Как давно бы сделал поэт-романтик.Но, пройдя сквозь век роковых смещений, подземных нор,Костяной тоски и кровавой скуки,Я вобрал в себя всех рабов терпенье, всех войск напор,И со мной не проходят такие штуки.

Я отвык бояться палящих в грудь и носящих плетьМолодцов погромных в проулках темных.Я умею ждать, вымогать, грозить, подкупать, терпеть,Я могу часами сидеть в приемных,Я хитрец, я пуганый ясный финист, спутник-шпион,Хладнокожий гад из породы змеев,Бесконечно длинный, ползуче-гибкий гиперпеон,Что открыл в тюрьме Даниил Андреев.

О, как ты хотел, чтобы я был прежний, как испокон,—Ратоборец, рыцарь, первопроходец!Сам готов на все, не беря в закон никакой закон,—О, как ты хотел навязать мне кодекс!

Но теперь не то. Я и сам не знаю, какой ценой,Об одном забывши, в другом изверясь,—Перенял твое, передумал двигаться по прямой:Я ползу кругами. Мой путь извилист.Слишком дорог груз, чтоб швыряться жизнью, такой, сякой,Чтобы верить лучшим, «Умри!» кричащим.Оттого, где прежде твердел кристалл под твоей рукой,—Нынче я, вода, что течет кратчайшим.Я вода, вода. Я меняю форму, но суть — отнюдь,Берегу себя, подбираю крохи,—Я текуч, как ртуть, но живуч, как Русь, и упрям, как Жмудь:Непростой продукт несвоей эпохи.Я Орфей-две тыщи, пятно, бельмо на любом глазу,Я клеймен презрением и позором,Я прорвусь, пробьюсь, пережду в укрытии, проползу,Прогрызу зубами, возьму измором,Я хранитель тайны, но сам не тайна: предлог, предзвук,Подземельный голос, звучащий глухо,Неусыпный сторож, змея-убийца, Седой КлобукУ сокровищниц мирового духа.

Степей свалявшаяся шкура,Пейзаж нечесаного пса.Выходишь ради перекура,Пока автобус полчасаСтоит в каком-нибудь Безводске,И смотришь, как висят вдалиКрутые облачные клецки,Недвижные, как у Дали,Да клочья травки по курганамЗа жизнь воюют со средойМеж раскаленным ДжезказганомИ выжженной Карагандой.

Вот так и жить, как эта щетка —Сухая, жесткая трава,Колючей проволоки тетка.Она жива и тем права.Мне этот пафос выживанья,Приспособленья и труда —Как безвоздушные названья:Темрюк, Кенгир, Караганда.Где выжиданьем, где напором,Где — замиреньями с врагом,Но выжить в климате, в которомВсе манит сдохнуть; где кругом —Сайгаки, юрты, каракурты,Чуреки, чуньки, чубуки,Солончаки, чингиз-манкурты,Бондарчуки, корнейчуки,Покрышки, мусорные кучи,Избыток слов на че- и чу-,Все добродетели ползучиИ все не так, как я хочу.

И жизнь свелась к одноколейкеИ пересохла, как Арал,Как если б кто-то по копейкеТвои надежды отбиралИ сокращал словарь по слогу,Зудя назойливо в мозгу:— А этак можешь? — Слава богу…— А если так? — И так могу…И вот ты жив, жестоковыйный,Прошедший сечу и полон,Огрызок Божий, брат ковыльный,Истоптан, выжжен, пропылен,Сухой остаток, кость баранья,Что тащит через толщу летОдин инстинкт неумиранья!И что б тебе вернуть билет,Когда пожизненная пытка —Равнина, пустошь, суховей —Еще не тронула избыткаБлаженной влажности твоей?

Изгнанники небесных родин,Заложники чужой вины!Любой наш выбор несвободен,А значит, все пути равны,И уж не знаю, как в Коране,А на Исусовом судеРавно — что выжить в Джезказгане,Что умереть в Караганде.

1999 год

Утреннее размышление о божием величестве

Спасибо тебе, Господи, что сродуНе ставил я на что-нибудь одно.Я часто шел на дно, хлебая воду,Но ты предусмотрел двойное дно.

Все точки я растягивал до круга,Друзей и муз затаскивал в семью.Предаст и друг, изменит и подруга —Я спал с пятью, водился с восемью.

Но не было ни власти и ни страсти,Которым я предался бы вполне,И вечных правд зияющие пастиГрозят кому другому, но не мне.

О двойственность! О адский дар поэта —За тем и этим видеть правотуИ, опасаясь, что изменит эта,—Любить и ту, и ту, и ту, и ту!

Непостоянства общего заложник,Я сомневался даже во врагах.Нельзя иметь единственных! ТреножникНе просто так стоит на трех ногах.

И я работал на пяти работах,Отпугивая призрак нищеты,Удерживаясь на своих оплотах,Как бич, перегоняющий плоты.

Пусть я не знал блаженного слиянья,Сплошного растворения, — затоНе ведал и зудящего зияньяВеличиной с великое ничто.

Я человек зазора, промежутка,Двух выходов, двух истин, двух планет…Поэтому мне даже думать жутко,Что я умру, и тут страховки нет.

За все мои лады и переливы,За два моих лица в одном лице —О Господи, ужель альтернативыТы для меня не припасешь в конце?

Не может быть! За черною завесой,За изгородью домыслов и правдЯ вижу не безвыходный, безлесый,Бесплодный и бессмысленный ландшафт,—

Но мокрый сад, высокие ступени,Многооконный дом на берегуИ ту любовь, которую в изменеВовеки заподозрить не смогу.

1994 год

Дневное размышление о божием величестве

Тимуру Ваулину

Виноград растет на крутой горе, не похожей на Арарат.Над приморским городом в сентябре виноград растет, виноград.Кисло-сладкий вкус холодит язык — земляники и меда смесь.Под горой слепит золотая зыбь, и в глазах золотая резь.

Виноград растет на горе крутой. Он опутывает стволы,Заплетаясь усиком-запятой в буйный синтаксис мушмулы,Оплетая колкую речь куста, он клубится, витиеват.На разломе глинистого пласта виноград растет, виноград.

По сыпучим склонам дома ползут, выгрызая слоистый туф,Под крутой горой, что они грызут, пароходик идет в Гурзуф,А другой, навстречу, идет в Мисхор, легкой музыкой голося,А за ними — только пустой простор, обещанье всего и вся.

Перебор во всем: в синеве, в жаре, в хищной цепкости лоз-лиан,Без какой расти на крутой горе мог бы только сухой бурьян,В обнаженной, выжженной рыжине на обрывах окрестных гор:Недобор любезен другим, а мне — перебор во всем, перебор.

Этих синих ягод упруга плоть. Эта цепкая жизнь крепка.Молодая лиственная щепоть словно сложена для щипка.Здесь кусты упрямы, стволы кривы. Обтекая столбы оград,На склерозной глине, камнях, крови — виноград растет, виноград!

Я глотал твой мед, я вдыхал твой яд, я вкушал от твоих щедрот,Твой зыбучий блеск наполнял мой взгляд, виноград освежал мне рот,Я бывал в Париже, я жил в Крыму, я гулял на твоем пиру —И в каком-то смысле тебя пойму, если все-таки весь умру.

1995 год

«Собачники утром выводят собак…»

Собачники утром выводят собакПри всякой погоде и власти,В уме компенсируя холод и мракСвоей принадлежностью к касте.

Соседский татарин, и старый еврей,И толстая школьница ОляВ сообществе тайном детей и зверейСвоих узнают без пароля.

Мне долг ненавистен. Но это инстинкт,Подобный потребности псинойПрислушаться, если хозяин свистит,И ногу задрать под осиной.

Вот так и скользишь по своей колее,Примазавшись к живности всякой:Шарманщик с макакой, факир при змее,А русский писатель — с собакой.

И связаны мы на родных мостовых,При бледном с утра небосводе,Заменою счастья — стремленьем живыхК взаимной своей несвободе.

1999 год