Дмитрий Быков - Последнее время Страница 16

1999 год

«Старуха-мать с ребенком-идиотом…»

Старуха-мать с ребенком-идиотом —Слюнявым, длинноруким, большеротым —Идут гулять в ближайший лесопаркИ будут там смотреть на листопад.

Он не ребенок. Но назвать мужчинойЕго, что так невинен и убог,С улыбкой безнадежно-беспричиннойИ с головою, вывернутой вбок?

Они идут, ссутулившись. Ни звука —Лишь он мычит, растягивая рот.Он — крест ее, пожизненная мука.Что, если он ее переживет?

Он не поймет обрушившейся карыИ в интернате, карцеру сродни,Все будет звать ее, и санитарыЕго забьют за считанные дни.

О, если впрямь подобье высшей волиИсторгло их из хаоса и тьмыНа этот свет — скажи, не для того ли,Чтоб осторожней жаловались мы?

А я-то числю всякую безделкуЗа якобы несомый мною крестИ на судьбу ропщу, как на сиделкуВорчит больной. Ей скоро надоест.

Но нет. Не может быть, чтоб только радиНаглядной кары, метки нулевой,Явился он — в пальто, протертом сзади,И с вытянутой длинной головой.

Что ловит он своим косящим глазом?Что ищет здесь его скользящий зрак?Какую правду, большую, чем разум,Он ведает, чтоб улыбаться так?

Какому внемлет ангельскому хору,Какое смотрит горнее кино?Как нюх — слепцу, орлиный взор — глухому,Взамен рассудка что ему дано?

Что, ежели стрела попала мимоИ к нам непоправимо занесенСчастливый житель будущего мира,Где каждый улыбается, как он?

Что, ежели, трудов и хворей между,Он послан в утешенье и надежду —Из тех времен, из будущей Москвы,В которой все мы будем таковы?

1993 год

«Эгоизм болезни: носись со мной…»

Эгоизм болезни: носись со мной,Неотступно бодрствуй у изголовья,Поправляй подушки, томись винойЗа свое здоровье.

Эгоизм здоровья: не тронь, не тронь,Избегай напомнить судьбой своеюПро людскую бренность, тоску и вонь:Я и сам успею.

Эгоизм несчастных: терпи моиВспышки гнева, исповеди по пьяни,Оттащи за шкирку от полыньи,Удержи на грани.

Эгоизм счастливых: уйди-уйди,Не тяни к огню ледяные руки,У меня, глядишь, еще впередиНе такие муки.

Дай побыть счастливым — хоть день, хоть час,Хоть куда укрыться от вечной дрожи,Убежать от жизни, забыть, что насОжидает то же.

О, боязнь касаться чужих вещей!Хорошо, толпа хоть в метро проноситМимо грязных тряпок, живых мощей,Что монету просят.

О, боязнь заразы сквозь жар стыда:Отойдите, нищие и калеки!—И злорадство горя: иди сюда,Заражу навеки!

Так мечусь суденышком на волнеТоржества и страха, любви и блуда,То взываю к ближним: «Иди ко мне!»,То «Пошел отсюда!»

Как мне быть с тобой, эгоизм любви,Как мне быть с тобой, эгоизм печали —Пара бесов, с коими визавиЯ сижу ночами?

А вверху, в немыслимой высоте,Где в закатном мареве солнце тает,—Презирая бездны и те, и те,Альтруизм витает.

Над моей измученной головой,Над счастливой парой и над увечной,Он парит — безжалостный, неживой,Безнадежный, хладный, бесчеловечный.

1996 год

«Кто обидит меня — тому ни часа…»

«Кто обидит меня — тому ни часа,Ни минуты уже не знать покоя.Бог отметил меня и обещалсяЗа меня воздавать любому втрое.Сто громов на обидчика обрушит,Все надежды и радости отнимет,Скорбью высушит, ужасом задушит,Ввергнет в ад и раскаянья не примет.

Так что лучше тебе меня не трогать,Право, лучше тебе меня не трогать».

Так он стонет, простертый на дороге,Изувеченный, жалкий, малорослый,Так кричит о своем разящем Боге,Весь покрытый кровавою коростой;Как змея, перерубленная плугом,Извивается, мечется, ярится,И спешат проходящие с испугом —Не дыша, отворачивая лица.

Так что лучше тебе его не трогать,Право, лучше тебе его не трогать.

Так-то въяве и выглядит все это —Язвы, струпья, лохмотья и каменья,Знак избранья, особая примета,Страшный след Твоего прикосновенья.Знать, пригодна зачем-то эта ветошь,Ни на что не годящаяся с виду:Так и выглядят все, кого отметишь,—Чтоб уже никому не дать в обиду.

Так что лучше Тебе меня не трогать,Право, лучше Тебе меня не трогать.

1996 год

«Какой-нибудь великий грешник…»

Какой-нибудь великий грешник,Любитель резать, жечь и гнуть,Карманник, шкурник, кагэбешник,Секир-башка какой-нибудь,Который после ночи блуднойДоцедит сто последних граммИ с головой, от хмеля трудной,Пройдет сторонкой в Божий храм,Поверит милости ГосподнейИ отречется от ворья,—Тебе не то чтобы угодней,Но интереснее, чем я.

Емелькой, Стенькой, КудеяромОн волен грабить по ночамМоскву, спаленную пожаром,На радость местным рифмачам;Стрелять несчастных по темницам,Стоять на вышках лагерей,Похабно скалиться девицам,Терзать детей и матерей,Но вот на плахе, на Голгофе,В кругу семьи, за чашкой кофеПризнает истину твою —И будет нынче же в раю.

Бог созиданья, Бог поступка,Водитель орд, меситель масс,Извечный враг всего, что хрупко,Помилуй, что тебе до нас?Нас, не тянувшихся к оружью,Игравших в тихую игру,Почти без вылазок наружуСидевших в собственном углу?Ваятель, весь в ошметках глины,Погонщик мулов и слонов,Делящий мир на половиныБез никаких полутонов,

Вершитель, вешатель, насильник,Создатель, зиждитель, мастак,С ладонью жесткой, как напильник,И лаской грубой, как наждак,Бог не сомнений, но деяний,Кующий сталь, пасущий скот,На что мне блеск твоих сияний,К чему простор твоих пустот,Роенье матовых жемчужин,Мерцанье раковин на дне?И я тебе такой не нужен,И ты такой не нужен мне.

1998 год

Одиннадцатая заповедь

Опережай в игре на четверть хода,На полный ход, на шаг, на полшага,В мороз укройся рубищем юрода,Роскошной жертвой превзойди врага,Грозят тюрьмой — просись на гильотину,Грозят изгнаньем — загодя беги,Дай два рубля просящему полтинуИ скинь ему вдогонку сапоги,Превысь предел, спасись от ливня в море,От вшей — в окопе. Гонят за Можай —В Норильск езжай. В мучении, в позоре,В безумии — во всем опережай.

Я не просил бы многого. Всего-то —За час до немоты окончить речь,Разрушить дом за сутки до налета,За миг до наводнения — поджечь,Проститься с девкой, прежде чем изменит,Поскольку девка — то же, что страна,И раньше, чем страна меня оценит,Понять, что я не лучше, чем она;Расквасить нос, покуда враг не тронет,Раздать запас, покуда не крадут,Из всех гостей уйти, пока не гонят,И умереть, когда за мной придут.

1999 год

«Мне страшно жить и страшно умереть…»

Мне страшно жить и страшно умереть.И там, и здесь отпугивает бездна.Однако эта утварь, эта снедьДуше моей по-прежнему любезна.

Любезен вид на свалку из оконИ разговор, где все насквозь знакомо,—Затем, что жизнь сама себе закон,А в смерти нет и этого закона.

Еще надежда теплится в домуИ к телу льнет последняя рубашка.Молись за тех, Офелия, комуНе страшно жить и умирать не тяжко.

1995 год