Белла Ахмадулина - Сборник стихов Страница 16

* * *

Бьют часы, возвестившие осень:тяжелее, чем в прошлом году,ударяется яблоко оземь —столько раз, сколько яблок в саду.

Этой музыкой, внятной и важной,кто твердит, что часы не стоят?Совершает поступок отважный,но как будто бездействует сад.

Все заметней в природе печальнойвыраженье любви и родства,словно ты — не свидетель случайный,а виновник ее торжества.

Снимок

Улыбкой юности и славычуть припугнув, но не отторгнув,от лени или для забавытак села, как велел фотограф.

Лишь в благоденствии и лете,при вечном детстве небосвода,клянется ей в Оспедалеттиапрель двенадцатого года.

Сложила на коленях руки,глядит из кружевного нимба.И тень ее грядущей мукизащелкнута ловушкой снимка.

С тем — через «ять» — сырым и нежнымапрелем слившись воедино,как в янтаре окаменевшем,она пребудет невредима.

И запоздалый соглядатайзастанет на исходе векатот профиль нежно-угловатый,вовек сохранный в сгустке света.

Какой покой в нарядной даме,в чьем четком облике и ликепрочесть известие о даретак просто, как названье книги.

Кто эту горестную мету,оттиснутую без помарок,и этот лоб, и челку этусебе выпрашивал в подарок?

Что ей самой в ее портрете?Пожмет плечами, как угодно!и выведет: Оспедалетти.Апрель двенадцатого года.

Как на земле свежо и рано!Грядущий день, дай ей отсрочку!Пускай она допишет: «АннаАхматова», — и капнет точку.

* * *

Опять сентябрь, как тьму времен назад,и к вечеру мужает юный холод.Я в таинствах подозреваю сад:все кажется — там кто-то есть и ходит.

Мне не страшней, а только веселей,что призраком населена округа.Я в доброте моих осенних днейничьи шаги приму за поступь друга.

Мне некого спросить: а не пора льсписать в тетрадь — с последнею росоютраву и воздух, в зримую спиральзакрученный неистовой осою.

И вот еще: вниманье чьих очей,воспринятое некогда луною,проделало обратный путь лучейи на земле увиделось со мною?

Любой, чье зренье вобрала луна,свободен с обожаньем иль укороминых людей, иные временаоглядывать своим посмертным взором.

Не потому ль в сиянье и красетак мучат нас ее пустые камни?О, знаю я, кто пристальней, чем все,ее посеребрил двумя зрачками!

Так я сижу, подслушиваю сад,для вечности в окне оставив щелку.И Пушкина неотвратимый взглядночь напролет мне припекает щеку.

Это я…

Это я — в два часа пополудниПовитухой добытый трофей.Надо мною играют на лютне.Мне щекотно от палочек фей.Лишь расплыв золотистого цветапонимает душа — это яв знойный день довоенного летаозираю красу бытия.«Буря мглою…», и баюшки-баю,я повадилась жить, но, увы, —это я от войны погибаюпод угрюмым присмотром Уфы.Как белеют зима и больница!Замечаю, что не умерла.В облаках неразборчивы лицатех, кто умерли вместо меня.С непригожим голубеньким ликом,еле выпростав тело из мук,это я в предвкушенье великомслышу нечто, что меньше, чем звук.Лишь потом оценю я привычкуслушать вечную, точно прибой,безымянных вещей перекличкус именующей вещи душой.Это я — мой наряд фиолетов,я надменна, юна и толста,но к предсмертной улыбке поэтовя уже приучила уста.Словно дрожь между сердцем и сердцем,есть меж словом и словом игра.Дело лишь за бесхитростным средствомобвести ее вязью пера.— Быть словам женихом и невестой! —это я говорю и смеюсь.Как священник в глуши деревенской,я венчаю их тайный союз.Вот зачем мимолетные феиосыпали свой шепот и смех.Лбом и певческим выгибом шеи,о, как я не похожа на всех.Я люблю эту мету несходства,и, за дальней добычей спеша,юной гончей мой почерк несется,вот настиг — и озябла душа.Это я проклинаю и плачу.Пусть бумага пребудет бела.Мне с небес диктовали задачу —я ее разрешить не смогла.Я измучила упряжью шею.Как другие плетут письмена —я не знаю, нет сил, не умею,не могу, отпустите меня.Это я — человек-невеличка,всем, кто есть, прихожусь близнецом,сплю, покуда идет электричка,пав на сумку невзрачным лицом.Мне не выпало лишней удачи,слава богу, не выпало мнебыть заслуженней или богачевсех соседей моих по земле.Плоть от плоти сограждан усталых,хорошо, что в их длинном строюв магазинах, в кино, на вокзалахя последнею в кассу стою —позади паренька удалогои старухи в пуховом платке,слившись с ними, как слово и словона моем и на их языке.

* * *

Что за мгновенье! Родное дитядальше от сердца,чем этот обычай:красться к столусквозь чащобу житья,зренье возжечьи следить за добычей.От неусыпной засады моейне упасется ни то и ни это.Пав неминуемой рысьюс ветвей,вцепится словов загривок предмета.Эй, в небесах!Как ты любишь меня!И, заточенныйв чернильную склянку,образ вселенной глядитиз темна,муча меня, как сокровище скрягу.Так говорю я и знаю, что лгу.Необитаема высь надо мною.Гаснут два фосфорных пеклаво лбу.Лютый младенецкричит за стеною.Спал, присосавшиськ сладчайшему сну,ухом не вел, а почуял измену.Все — лишь ему,ничего — ремеслу,быть по сему,и перечить не смею.Мне — только маленькойгибели звук:это чернил перезревшая влагавышибла пробку.Бессмысленный кругбукв нерожденныхприемлет бумага.Властвуй, исчадие крови моей!

Если жива —значит, я недалече.Что же, не хуже других матерейя — погубившая детище речи.Чем я плачу за улыбку твою,я любопытству людейне отвечу.Лишь содрогнусьи глаза притворю,если лицо моев зеркале встречу.

* * *

В той тоске, на какую способенчеловек, озираясь с утрав понедельник, зимоюспросонок,в том же месте судьбы,что вчера…

Он-то думал,что некий гроссмейстер,населивший пустой небосвод,его спящую душу заметити спасительно двинет вперед.

Но сторонняя мощьсновидений,ход светил и раздор государствне внесли никаких измененийв череду его скудных мытарств.

Отхлебнув молока из бутылки,он способствует этим тому,что, болевшая ночью в затылке,мысль нужды приливает к уму.

Так зачем над его колыбелью,прежде матери, прежде отца,оснащенный звездойи свирелью,кто-то был и касался лица?

Чиркнул быстрым ожогомнад бровью,улыбнулся и скрылся вдали.Прибежали на крикк изголовью —и почтительно прочь отошли.

В понедельник,в потемках рассвета,лбом уставясь в осколок стекла,видит он, что алмазная метазажила и быльем поросла.

…В той великой,с которою сладане бывает, в тоске — на века,я брела в направленье детсадаи дитя за собою влекла.

Розовело во мгле небосвода.Возжигатель грядущего дня,вождь метели,зачинщик восхода,что за дело тебе до меня?

Мне ответствовалсвет безмятежныйи указывал свет или смех,что еще молодою и нежнойя ступлю на блистающий снег,что вблизи, за углом поворота,ждет меня несказанный удел.Полыхнуло во лбу моем что-то,и прохожий мне вслед поглядел.

Лермонтов и дитя