Эдуард Багрицкий - Стихотворения и поэмы Страница 16

Меня еда арканом окружила

Меня еда арканом окружила,Она встает эпической угрозой,И круг ее неразрушим и страшен,Испарина подернула ее…И в этот день в Одессе на базареЯ заблудился в грудах помидоров,Я средь арбузов не нашел дороги,Черешни завели меня в тупик,Меня стена творожная обстала,Стекая сывороткой на булыжник,И ноздреватые обрывы сыраГрозят меня обвалом раздавить.Еще — на градус выше — и ударитИз бочек масло раскаленной жижейИ, набухая желтыми прыщами,Обдаст каменья — и зальет меня.И синемордая тупая брюква,И крысья, узкорылая морковь,Капуста в буклях, репа, над которойСултаном подымается ботва,Вокруг меня, кругом, неумолимоНавалены в корзины и телеги,Раскиданы по грязи и мешкам.И как вожди съедобных батальонов,Как памятники пьянству и обжорству,Обмазанные сукровицей солнца,Поставлены хозяева еды.И я один среди враждебной стаиЛюдей, забронированных едою,Потеющих под солнцем Хаджи-беяЧистейшим жиром, жарким, как смола,И я мечусь средь животов огромных,Среди грудей, округлых, как бочонки,Среди зрачков, в которых отразилисьКапуста, брюква, репа и морковь.Я одинок. Одесское, густое.Большое солнце надо мною встало,Вгоняя в землю, в травы и телегиКолючие отвесные лучи.И я свищу в отчаянье, и песняВ три россыпи и в два удара вьетсяБездомным жаворонком над толпой.И вдруг петух, неистовый и звонкий,Мне отвечает из-за груды пищи,Петух — неисправимый горлопан,Орущий в дни восстаний и сражений.Оглядываюсь — это он, конечно,Мой старый друг, мой Ламме, мой товарищ,Он здесь, он выведет меня отсюдаК моим давно потерянным друзьям!Он толще всех, он больше всех потеет;Промокла полосатая рубаха,И брюхо, выпирающее грозно,Колышется над пыльной мостовой.Его лицо багровое, как солнце,Расцвечено румянами духовки,И молодость древнейшая играетНа неумело выбритых щеках.Мой старый друг, мой неуклюжий Ламме,Ты так же толст и так же беззаботен,И тот же подбородок четвернойТвое лицо, как прежде, украшает.Мы переходим рыночную площадь,Мы огибаем рыбные ряды,Мы к погребу идем, где на дверяхОтбита надпись кистью и линейкой:«Пивная госзаводов Пищетрест».Так мы сидим над мраморным квадратом,Над пивом и над раками — и каждыйПунцовый рак, как рыцарь в красных латах,Как Дон-Кихот, бессилен и усат.Я говорю, я жалуюсь. А ЛаммеКачает головой, выламываетКлешни у рака, чмокает губами,Прихлебывает пиво и глядитВ окно, где проплывает по стеклуОдесское просоленное солнце,И ветер с моря подымает мусорИ столбики кружит по мостовой.Все выпито, все съедено. На блюдеЛежит опустошенная броняИ кардинальская тиара рака.И Ламме говорит: «Давно пораС тобой потолковать! Ты ослабел,И желчь твоя разлилась от безделья,И взгляд твой мрачен, и язык остер.Ты ищешь нас, — а мы везде и всюду,Нас множество, мы бродим по лесам,Мы направляем лошадь селянина,Мы раздуваем в кузницах горнило,Мы с школярами заодно зубрим.Нас много, мы раскиданы повсюду,И если не певцу, кому ж ещеРассказывать о радости минувшейИ к радости грядущей призывать?Пока плывет над этой мостовойТяжелое просоленное солнце.Пока вода прохладна по утрам,И кровь свежа, и птицы не умолкли, —Тиль Уленшпигель бродит по земле».И вдруг за дверью раздается свистИ россыпь жаворонка полевого.И Ламме опрокидывает стол,Вытягивает шею — и протяжноВыкрикивает песню петуха.И дверь приотворяется слегка,Лицо выглядывает молодое,Покрытое веснушками, и губыВ улыбку раздвигаются, и насОглядывают с хитрою усмешкойЛукавые и ясные глаза.………..Я Тиля Уленшпигеля пою!

Моряки («Только ветер да звонкая пена…»)

Только ветер да звонкая пена,Только чаек тревожный полет,Только кровь, что наполнила вены,Закипающим гулом поет.На галерах огромных и смрадных,В потном зное и мраке сыром,Под шипенье бичей беспощадныхМы склонялись над грузным веслом.Мы трудились, рыдая и воя,Умирая в соленой пыли,И не мы ли к божественной ТроеРасписные триремы вели?Соль нам ела глаза неизменно,В круглом парусе ветер гудел,Мы у гаваней КарфагенаПогибали от вражеских стрел.И с Колумбом в просторы чужиеУходили мы, силой полны,Чтобы с мачты увидеть впервыеБерега неизвестной страны.Мы трудились средь сажи и дымаВ черных топках, с лопатой в руках,Наши трупы лежат под ЦусимойИ в прохладных балтийских волнах.Мы помним тревогу и крики,Пенье пули- товарищ убит;На «Потемкине» дружный и дикийБунт горячей смолою кипит.Под матросскою волею властнойПал на палубу сумрачный враг,И развертывается ярко-красныйНад зияющей бездною флаг.Вот заветы, что мы изучили,Что нас учат и мощь придают:Не покорствуя вражеской силе,Помни море, свободу и труд.Сбросив цепи тяжелого груза(О, Империи тягостный груз),Мы, как братья, сошлись для союза,И упорен и крепок союз.Но в суровой и трудной работеМы мечтали всегда об одном —О рабочем сияющем флоте,Разносящем свободу и гром.Моряки, вы руками своимиСоздаете надежный оплот,Подымается в громе и дымеРеволюции пламенный флот.И летят по морскому раздолью,По волнам броневые суда,Порожденные крепкою воленИ упорною силой труда.Так в союзе трудясь неустанно,Мы от граней советской землиПоведем в неизвестные страныК восстающей заре корабли.Посмотрите: в просторах широкихСиневой полыхают моряИ сияют на мачтах высокихЗолотые огни Октября.

Пушкин («Когда в крылатке, смуглый и кудлатый…»)

Когда в крылатке, смуглый и кудлатый,Он легкой тенью двигался вдали,Булыжник лег и плотью ноздреватойВстал известняк в прославленной пыли.Чудесный поселенец! Мы доселеТвоих стихов запомнили раскат,Хоть издавна Михайловские елиО гибели бессмысленной гудят.Столетия, как птицы, промелькнут.Но в поэтических живет сердцахШипение разгоряченной пули,Запутавшейся в жилах и костях.Мы по бульварам бродим опустелым,Мы различаем паруса фелюг,И бронзовым нас охраняет теломШироколобый и печальный Дюк.Мы помним дни: над синевой морскоюОт Севастополя наплыл туман,С фрегатов медью брызгали шальноюГогочущие пушки англичан.Как тяжкий бык, копытом бьющий травы,Крутоголовый, полный страшных сил,Здесь пятый год, великий и кровавый,Чудовищную ношу протащил.Здесь, на Пересыпи, кирпичной силойЗаводы встали, уголь загудел,Кровь запеклась, и капал пот постылыйС окаменелых и упрямых тел.Всему конец! От севера чужого,От Петербурга, от московских стенИдут полки, разбившие суровыйИ опостылевший веками плен.Они в снегах свои костры разводят,Они на легких движутся конях,В ночной глуши они тревожно бродятСреди сугробов, в рощах и лесах.О, как тревожен их напор бессонный…За ними реки, степи, города;Их мчат на юг товарные вагоны,Где мелом нарисована звезда.Свершается победа трудовая…Взгляните: от песчаных береговК ним тень идет, крылаткой колыхая,Приветствовать приход большевиков.Она идет с подъятой головоюТуда, где свист шрапнелей и гранат,Одна рука на сердце, а другоюОна стихов отмеривает лад.

Одесса («Клыкастый месяц вылез на востоке…»)

Клыкастый месяц вылез на востоке,Над соснами и костяками скал…Здесь он стоял…Здесь рвался плащ широкий,Здесь Байрона он нараспев читал…Здесь в дымномГолубином опереньеИ ночь и мореСтлались перед ним…Как летний дождь,Приходит вдохновенье,Пройдет над моремИ уйдет, как дым…Как летний дождь,Приходит вдохновенье,Осыплет сердцеИ в глазах сверкнет…Волна и ночь в торжественном движеньеСлагают ямб…И этот ямб поет…И с той поры,Кто бродит берегамиСредь низких лодокИ пустых песков, —Тот слышит кровью, сердцем и глазамиРаскат и россыпь пушкинских стихов.И в каждую скалуПроникло слово,И плещет словоМеж плотин и дамб,Волна отхлынетИ нахлынет снова, —И в этом беге закипает ямб…И мне, мечтателю,Доныне любы:Тяжелых волн рифмованный поход,И негритянские сухие губы,И скулы, выдвинутые вперед…Тебя среди воинственного гулаЯ проносилВ тревоге и боях.«Твоя, твоя!» — мне пела МариулаПеред костромВ покинутых шатрах…Я снова жду:Заговорит трубоюМоя страна,Лежащая в степях;И часовой, одетый в голубое.Укроется в днестровских камышах…Становища раскинуты заране,В дубовых рощахГолоса ясней,Отверженные,Нищие,Цыгане —Мы подымаем на поход коней…О, этот зной!Как изнывает тело, —Над Бессарабией звенит жара…Поэт походного политотдела,Ты с нами отдыхаешь у костра…Довольно бреда…Только волны тают,Москва шумит,Походов нет как нет…Но я благоговейно подымаюУроненный тобою пистолет…

Красная армия