Евгений Рейн - Избранное Страница 16

ХУДОЖНИК И МОДЕЛЬ

Ты подходишь к большой реке,Возле чудищ Египта стоишь.В мастерской на твоем чердакеХлам забвения, тьма и тишь.

Отворяешь дверь на балкон —В этот час сверкает залив,И заката ЛаокоонСтянут тучами вкось и вкривь.

Погляди на старый портрет,Нарисованный так давно.Тот, кто был здесь, сошел на нет,Словно вышел за полотно.

Из футболок, спартакиадОн давно пересажен в «ЗИС»,Но еще он бывает радВыбить в парке почетный приз.

И уже восточный экспрессТащит в девять столиц его,И подстегивает интересВсе устроить из ничего.

Он еще попадет в МадридИ пробьет Беломорканал,Захохочет еще навзрыд —Он и в Мексике побывал.

В шевиотовое нутроОн сует именной «ТТ»,Шоколадное сереброНочью падает в декольте.

Что же будет в конце концов?Как всегда: ничего и все,А пока с ним нарком ЕжовПьет в Алупке «Абрау-Дюрсо».

И пройдет миллион эпох,Чернозем войдет в мезозой.И вы видим: портрет не плох,Светит искренней бирюзой.

Сквозь испорченные часыВиден сурик и изумруд.Жизнь и живопись так чисты —Плоть покинут и не умрут.

«Деревянный дом у вокзала…»

Т.З.

Деревянный дом у вокзалаБезобразной окраины Ганзы,Где внезапно зауважала,Приютила свои сарказмыПросвещенная часть России…Деревянный, где маневровыйПаровозик гудит разине,Торопясь с трамваями вровень.Пахнет кофе, копченой рыбой,Гальюнами и просто пивом,А в кофейнях пахнет «Элитой»,В Кадриорге пахнет отливом,Белой ночью болеют окна,Истекая розовым гноем,И флюгарка взывает тонкоК милым братьям за мелким морем…Чепуха… Ни сестры, ни брата,Только ты за стеной фанерной,Двадцать лет приезжаю крядуИ приеду еще, наверно.Разливай по стаканам водку,Говори о дурацких сплетнях,Но не жди никакого прокуОт пятнадцати лет последних —Мы давно перешли границу,Нам давно обменяли паспорт,Мы загнули свою страницуИ забыли, что было, насмерть.И лишь утречком в воскресенье,Когда сливки бегут в кофейникИ когда голова леченьеПринимает от легких денег,Век связует свои суставыИ натягивает сапожки,И мяукает ОкуджаваГолоском беспризорной кошки.

У ЗАСТАВЫ

Размешен снег и прах,распутица несносна,и на семи холмахМосква великопостна.Промокли сапогина площадях Восстаний.Поди-ка обегивсе семь высотных зданий.Поди-ка получисто семь рублей и мелочь…Холодные ключив какую щель нацелишь?О, как разбухла дверьразрушенной квартиры,и падает капельза воротник задиры.Перекрести, Москва,меня на эту Пасху.Уймись, моя тоска,и повтори подсказку:залечь до сентябрявблизи Преображенской,где смутная зарячадит в тиши блаженной.И дальний перестук,что возле трех вокзалов, —последний близкий другвсех павших и усталых.

«Грай вороний над бульваром…»

Александру Межирову

Грай вороний над бульваром.Лыжи пахнут скипидаром,И упрямый лыжник самХодит на ногах негибкихОколо ворот НикитскихРовно в полночь, по часам.

Вот зима посередине,Жизнь сама посередине —Ни начала                      ни конца.В теплокровной сердцевинеНет печали и в помине —Толчея, как в магазинеЗа углом без продавца.

Кто-то движется под снегом,Поцелует,                 обоймет,Пощекочет мокрым мехом,Пошурует по прорехам —Может, этот и поймет!Полчаса до темноты,Вот теперь давай на «ты».

А вокруг лежит огромнойРыхлой грядкой огороднойПротянувшийся квартал.Я и сам такою ночьюВижу, вижу все воочью —Что хотел и чем не стал.

ТАЙНЫЙ АГЕНТ

Посреди Великой Садовой,В самом сердце чужой Москвы,Ни к чему еще не готовой,Не поправившей головы,Я стою.            Облетает осеньСвежим золотом сентября,Как ненужный агент заброшенИ засвечен почти зазря.Для чего генерал трехзвездныйМне о Родине лепетал?Для чего истребитель позднийНад зенитками пролетал?Для чего я ампулы с ядомВшил в отглаженный воротник?Для чего я жил с вами рядом?Постарел, поглупел, обвык…Там, на родине, в тайных списках,В петроградском родном дыму…Никогда не увижу близких,Мать-Отчизну не обниму.Я узнал о Москве такое,Что не надо царя Петра,И она погорит, что Троя,И останется лишь дыра.Но забыты мои шифровки,По ночам передатчик ждет,И бедняга связной в столовкеДиетический суп жует.И в свой час упаду, ощерясь,На московский чумной погост —Только призрак прорвется черезРазведенный Дворцовый мост.

ДЖИМ

Старый бродяга в Аддис-Абебе…

Старый бродяга из Коктебеля,одиннадцать лет собачьего стажа,почти чистокровная немецкая овчарка,ты разлегся у меня под ногами,безразличен к телевизору,к суматохе на веранде.В страшном ящике — полуфинал футбола,за столом — последние сплетни, —даже к ним ты равнодушен.А ведь ты известен в самых дальних странах:в Лондоне, Нью-Йорке, Монреале,в Сан-Франциско, Мюнхене и Парижетебя вспоминают.Потому что многие прошли через веранду.Ты гремел навстречу им цепью,лаял охотно или так, для отчета,тогда освобождали твой ошейник.Грудь свою раздувая достойно,появлялся ты на веранде.«Джим! — кричали тебе. — Джимушка, Джимчик!»Это было приятно.Но достоинство — вот что основное.Гости приходят и уходят,но немецкая овчарка остается…Год за годом приходили гости,год за годом говорили гости,пили пиво, чай, молоко и водку,повторяли смешные словечки:«мандриан», «шагал», «евтушенко»,«он уехал», «она уехала», «они уезжают»,«кабаков», «сапгир», «савицкий», «бродский»,«джексон поллак», «веве набоков», «лимонов»и опять — «уехали», «уезжают», «уедут»…Вот и стало на веранде не так тесно,но всегда приходит коровница Клаваи приносит молоко в ведерке,и шумит, гремит проклятый ящик.Дремлешь, Джим? Твое, собака, право.Вот и я под телевизор засыпаю,видно, наши сны куда милеевсей этой возни и суматохи.Не дошли еще мы до кончины века,уважаемая моя собака.Почему же нас обратно тянетв нашу молодость, где мы гремели цепью?

«Самой природы вечный меньшевик…»

«Самой природы вечный меньшевик»[8],давным-давно я от себя отвык:ни шутки, ни попойки — Иеговалишил меня на партсобранье слова,еще немного — и лишит мандата…Ну что ж такого, жизнь не виновата.Знай плещет у метро, стоит ретивов затылок, возле кооператива.Зачем? Сама не знает. Что-то будет…Пусть не признает, плюнет, обессудити пригвоздит, поставит в списке птичку,но только даст мне верную отмычку:о чем она рыдает и хлопочет —никто не хочет жить и умереть не хочет.

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ВАГОН

Вагоны «Рим — Москва», «Москва —                                                 Константинополь»у этих вот платформ шлифуют сталь о сталь,на запад и восток глядит проезжий Нобель,глотая свой бифштекс, склоняя свой хрусталь.

Он глянул на меня у поздней электричкии раскурил свою сигару «Боливар»,а я отвел глаза по лени и привычке,но в униженье я недолго горевал.

Когда вернется он, то что застанет дома —народный трибунал иль тройку ВЧК?Поэтому всегда легка его истома,поэтому всегда тверда моя рука.

В ДОРОГУ