Полное собрание стихотворений и поэм. Том III - Эдуард Вениаминович Лимонов Страница 16

низких ценВедёт забастовку против судьбы…

Зависть

Иосифу Бродскому,

по поводу получения им очередной денежной премии

В камнях на солнце раноЛежу как обезьянаНапоминая мой недавний бредМежду камнями на песке скелетБольшой макрели. Чайки ТихоокеанаОт рыбы не оставят мяса. Нет.Волна в волну, как пули из наганаВливаются по воле их стрелкаКак Калифорния крепка!И частной собственностью пряноНесёт от каждого прибрежного куска«КОРМИТЬ НЕМНОГИХ. ОСТАЛЬНЫХДЕРЖАТЬ В УЗДЕДЕРЖАТЬ В МЕЧТАХ О МЯСЕ И ГНЕЗДЕ».Мне видятся Вселенского ЗаконаБольшие буквы… Пятая колоннаШпион. Лазутчик. Получил вновь – «На!»И будет жить как брат НаполеонаСреди других поэтов как говна…«Тридцать четыре тыщи хочешь?»Я крабу говорю смущён.«Уйди, ты что меня щекочешь!»И в щель скрывает тело он.Я успеваю вслед ему сказать«Тридцать четыре перемножь на пять»……………………………Какой поэт у океанских водВульгарно не поглаживал животМы все нечестен. Каждый нас смешонА всё же получает деньги «он»Мне интересно как это бываетЧто всё же «он» все деньги получает……………………………Подставив огненному телу все деталиИ тело сваленному древу уподобивЛежу я, джинсы и сандалиНа жёстком камне приспособивИ чайка надо мной несётсяИ грязная, она смеётся,В камнях всю рыбу приутробив«Что ж ты разрушила мокрель?»Я говорю ей зло и грубоОна топорщит свою шубуИ целит подлая в кисельОставшийся после отливаПрожорлива и похотливаКак Дон-Жуан косит в постель………………………Мне всё равно. Я задаю вопросыНе потому что я ищу ответыНе эти чайки – мощные насосыГовна и рыба. Даже не поэтыИ нет не мир покатый и бесстыжийМне не нужны. Смеясь, а не суровоЯ прожил целый прошлый год в ПарижеИ как эстет не написал ни слова………………………Однако б мне хватило этих сумм………………………

Иуда на Бродвее

1Я шёл по Бродвею, одетый в полковничий плащПолковник был русский, а после – нацистский палачПокончив с войною, в Нью-Джерси приплыл в пароходеИ умер недавно согласно закону в природе……………………………………В двадцатом-то веке уж можно ходить без калошНа вашего Бога прохожий в калошах ужасно похожБородка. Усы. Небольшие пустые глаза…(Чуть что происходит, уверен, глаза орошает слеза)Характер истерика. Нервная дама, не мужЗмея, – так гадюка, хотя это маленький ужЕму быть Христом, никогда не носить эполет………………………………………Жил Слава Васильев когда-то. Тишайший поэт…Он тоже немного, но Бога мне напоминалХодил он по водам. Он в ливень бутылки сдавалНабьёт свой рюкзак и идёт и плывёт по землеГде маленький Слава? Увы он окончил в петле…(Он «кончил» буквально. Про это все знают давноОргазм наступает, коль горло у вас стесненоПрямая есть связь между горлом и «кончил в петле»Из тех же чудес, как «рисует мороз на стекле»)

2

И жил некто…овский. Вполне подходящий поэтПрошло уже двадцать по-моему всяческих летА где этот…овский? и где остальные, где дюжина?Я помню был суп. И одна в этом супе жемчужина…По мискам щербатым, что сделаны были в АсторииРазлили мы суп в самом-самом начале историиДве тысячи лет пролетело. Жемчужина сальнаяДосталась Иисусу, а с нею и слава скандальная…Так если ты миску рукою от брата берешьТо помни последствия. «Бразэр» конечно хорошОднако предательство – тоже приятная миссияКто самый известный? Иуда. Признает любая комиссияЛюбая статистика скажет – Иуда, глава романтической школыК Христу наклонясь, мы помним, он шепчет глаголыБлистают глаза его. Дерзостно молнии мечутсяИ в суп попадая, шипят… умирают… колечатся…

3

Я шёл по Бродвею, одетый в полковничий плащПолковник был русский, а после – нацистский палачОн умер в Нью-Джерси. Один, без друзей и родныхОставил он тряпки. И я унаследовал их…Прекрасен Бродвей! На Бродвее просторно и ветреноХотел написать о количестве монстров квадратном на метре, ноВдруг вспомнил, что грязный Бродвей полагается мерить количеством ярдов…и вдруг натыкаешься – «Бринкс» …и встречаешь двух гардов…Мешки. Револьверы. Глаза под фуражками грозныеПорезы от бритвы, и ох, подбородки серьёзные…А так как вы знаете, ветер средь нас по Бродвею гуляетТо ветер естественно старшему гарду наклейку с щеки отгибает…

4

Манхэттен с Бродвеем готовят себя к ХалуинуИдя по Бродвею ты видишь внезапно витринуГде смерть как мужчина токсидо напялила гордоИ держит за талию женщину-смерть она твёрдоКровавая маска все крутит и крутит педалиИ кровь всё течет. Как же ноги ей не отказали?Кровавая маска, подпорчена скверной могилойОтчасти зелёная, детям она представляется милой…Стоят три ребёнка и просто раззявили ртыЯ думаю – «Дети-то нынче тверды и крутыКровавую маску, ещё и фу, гадость! что в связи с могилой!Лет тридцать назад не назвал бы я мальчиком милой…»(Вообще-то я думаю часть населения к празднику зря деньги тратитДля многих и маски не нужно, лица вполне хватитМанхэттен с Бродвеем достаточно монстров вмещаютТаких выразительных, что Франкенстайны линяют…)

5

Такие дела… А иду я в «Бифбюргер», ребятаХотя и писатель, однако живу не богатоПредавший друзей. Ими преданный тысячу разИуда. Я жить научился один наконец-то сейчасБродить по Бродвею и по Елисейским ПолямЧуть-чуть оживляться среди «обольстительных дам»И руки засунув глубоко в карманы, в полковничий плащС достоинством шествовать средь человеческих чащЧего там… Всё ясно. И дамы и войны двух мух…И слава… Увы человеческий это всё духИ крепко вдохнув этот сыру подобный вонючему как бы рокфоруИх запах… Иду, а Бродвей загибается в гору…

Парижские стихи

1. Баллада парка Лобо

Пахнет бензином над бурой водойСолнце за тучей сыройБотик моторный пропы́хал «Жюстин»В дождь. Неприятно один.Бросил вдруг в Сену бутылку арабГрек откусил свой кебабСлева француза целует французКаждый имеет свой вкус.Ива. Каштан. Лавровишня и ельСправа бродяга забившийся в щельВ тряпки. Гнездо из кусков одеялОн гениально создалДевушка с толстым хорошим бедромЗанята длинным хорошим письмомВ парк вдруг заходит печальный НиктоЧлен показать из пальтоГолубь увечный летает не злясьЛапа отпала гноясьНо ничего – проживёт он и такСкачет и жрет он маньяк«Живы мы!» «Выжить!» – природа кричитКаждый имеет уверенный видДаже волна весела и бодраФорму имеет бедра……………………Если бы был авиатор мне другОн оказал бы ряд важных услугТак над Парижем из газовых струйОн написал бы мне ХУЙ………………………Знаю я женщину – ей сорок пятьОх как не хочет она увядатьЖенщиной быть она хочет всегдаНежною щёлкой гордаМне приходилось работать ХристомИ не с одной Магдалиной притомКаждую нужно ободрить поднятьНовое имя ей датьЦелая очередь бледных блудницХуже чем в худшей из худших больницМимо прошли. Я работал ХристомЖил этим тяжким трудомВ парке весь мир как бы в капле росыПроизошли у бродяги усыДевушка с толстым и мягким бедромСели с арабом вдвоёмПерестановкою света и тучОт Нотр-Дама протянут нам лучМы уцепились… И вот на пальтоКончил за всех нас Никто…

2. После фильма

Где все эти Good bad girlsЖестокие девушки с резко откинутыми головамис расширенными зрачкамибезжалостно ищущие любовь по всему мируначинающие с ничего?Где мужчины с блестящими проборамив больших костюмахостро танцующие танго с неожиданными поворотамицелующие девушек с вампирским видомхмуро наклоненные над girls?Где шумная экзотическая толпатопчущая лакированными туфлямигладко причёсанные лужайкиТолпа – которую поджидают огромные белыероллс-ройсы(– усики мужчин крупным планомещё шёлковые чулки des femmes fatales)?Куда они пропали?Куда устремились роллс-ройсыпосле того памятного пикника?Куда они приехали когда прошёл дождь?Что случилось за надписью The End?…………………………Они – старые и незаметныетряся облезлыми головамиживут на Central Park South– утверждает мой знакомый журналистВечерами спускаются в тёмные кожаные старые барыслушать негритянский джазВ барах пусто (до сих пор было пусто), пахнет опилкамиИ никто их не узнаёт…Кое-кто тихо умер от OD (овердозы наркотиков)и мирно покоятся на тёмно-зелёных кладбищахКалифорнииС полдюжины героев намеренно покончили с собой…Двух или трёх след затерялся…Тарзан кажется служит дорменом в одном из отелейЛас-Вегаса…Но в любом случае жизнь прошла……………………………Чего же мы-то ждёмбессмысленно ссорясь –мой друг!Придержи свой гнев – надевай поскорей свою шляпуИ поедем давай танцевать!..

3. Романс

Я вас люблю так солнечно-легкоМне как бы в кровь вкололи вашу тайнуЯ вас впитал бесспорно с молокомНо в молоко проникли вы случайноНе этот мир. Не этот жалкий мирМне вас прислал мир страстный и надменныйМир молодой стремительный и пенныйГде нимфу вод преследует сатирГде вдоль ручья след маленький ступниА на камнях сыр козий недоеденГде дух вина и где никто не беденГде наконец и ты и я одниНу доберусь до маленьких сосцов!Лишь протяну желающие рукиДо тела нежной девочки и сукиС беглянки нимфочки сорвав её покровТы вся испуг и резкий поворотИ полусмех и «нет» и «да» и «можно»«О уходи!» – ты шепчешь мне тревожнопротягивая мне живот и рот…Я вас люблю. Я вас люблю. Тебя!Мне никогда не выпить вас ЕленаВсё тело вас любя и теребяВсе уголки изведав постепенно…

«Ты сидишь на скамейке французского старого парка…»

Ты сидишь на скамейке французского старого паркаХоть и лето… увы, почему-то не жаркоПробегают у парка по всем направленьям автоТак прохладно в июне, что впору одеть бы пальтоУ тебя столько опыта в русской грудиНо куда с этим опытом… сколько веков впереди?Ты всё знаешь: что плохо, что честно, а это – красиво…Ты всё знаешь? Зачем же живешь несчастливо?Почему на лице твоём хмурая теньЕсли знаешь – красивую мину надень…Ты сидишь. Плутоватые школьницы быстро бегут из лицеяПары, тройки спешат, или еле идут как болеяНакопленья в глазах и плечах и коленяхНе проснувшейся страсти и жирной младенческой лениПлотоядную булку жуя с шоколадной конфетойТы – французская школьница входишь в холодное летоХрупким жуликом, подняты плечи и усики