София Парнок - Разрыв-трава Страница 2

В 1926 году появляется ещё одно очень характерное стихотворение на эту тему:

Дремлет старая соснаИ шумит со сна.Я к шершавому стволу,Прислонясь, стою. —Сосенка-ровесница,Передай мне силу!Я не девять месяцев, —Сорок лет носила,Сорок лет вынашивала,Сорок лет выпрашивала,Вымолила, выпросила,ВыносилаДушу.

Ещё раз дадим слово Д. Л. Бургин: «Рождение души и было той «кастальской струёй», которую она стремилась получить взамен на «вино причастья». Взамен «вина причастья» — всего того, что доступно обычным, «нормальным» людям, — поэт получает в награду возможность творческого выражения, ту самую «Кастальскую струю», которая Парнок дороже всего. Выношенная душа является результатом напряжённой духовной работы, неразрывно связанной с творчеством, которую София Яковлевна вела всю свою сознательную жизнь.

Как можно понять из приведённых примеров, понятие «любовь» непременно включало для поэта духовную составляющую. Конечно же, страсть играла в отношениях с возлюбленными далеко не последнюю роль, и множество стихотворений, написанных Парнок в периоды влюблённостей, являются несомненными тому подтверждениями, но эта сторона её творчества не просто подробно изучена, а — растиражирована, и найти исследования и описания эротических переживаний русской Сафо несложно. А вот о том, как понимала и что писала она о духовной близости в любви, о том, что это чувство испытывалось ею во всей полноте прежде всего эмоциональных и душевных переживаний, сказано и написано очень мало. По сути, мы имеем всего два серьёзных исследования жизни и творчества Софии Парнок. Это вступительная статья к сборнику «София Парнок. Собрание стихотворений» С. В. Поляковой и «София Парнок. Жизнь и творчество русской Сафо» Д. Л. Бургин. Но они выполнены чрезвычайно подробно и академично, и не у каждого читателя достанет сил пробиться через сложную научную терминологию и одолеть десятки страниц серьёзного филолого-психологического исследования. А всё остальное, что написано о Парнок, на 99 % — перепевы одной и той же темы — отношений Парнок и Цветаевой. Несомненно, это был важный период в жизни обеих поэтов, но всё же только период. Творчество каждой из них имеет отдельную, самостоятельную ценность.

Но впусте мне наскучило,И цвет пустила примула.Из шапки крайних случаевЯ запредельный вынула.

Из предисловия к книге Д. Л. Бургин: «Как большой русский поэт София Парнок предъявила себя очень поздно, уже на закате дней, на подступах к небытию, и тем ярче и откровеннее звучали её любовные стихи, выйдя за границы герметизма и самодостаточности, отбросив все прежние культурные аллюзии, поправ тем самым негласные «нормы цивилизованного общежития». Лирика — беззащитная и жалкая, умоляющая, алчущая со-участия, — вот перечень последних завоеваний поэта».

Следует заметить, что такой результат стал возможен благодаря тому, что София Парнок никогда не изменяла себе как поэт и как личность, всегда и везде шла только своим путём. Заблуждаясь, ошибаясь, честно платя за все свои ошибки, она всегда «выбредала», возвращалась на свою, именно ей предназначенную дорогу — и в жизни, и в творчестве.

В этом её врождённая инакость, видимо, даже помогала, не давая слиться, отнимая возможность мимикрировать. Попробуй, стань как все, когда ты «косматый выкормыш стихий» и «ни один зоолог не знает, что это за зверь». А попытки стать как все — были. В 1907 году София Парнок выходит замуж за Владимира Волькенштейна — поэта, драматурга, театрального критика и сценариста (брак был заключён по иудейскому обряду). Но неудачный брак продержался недолго. В 1909 году он распался, инициатором развода выступила София Яковлевна. С тех пор она обращала своё чувство только на женщин. В этом же году (по другим сведениям — в 1913-м) София Парнок принимает православие, идя наперекор семейной и национальной традиции — родилась она в еврейской зажиточной семье, хоть и не очень религиозной, но исповедовавшей иудаизм. Вот так, постепенно, методом проб и ошибок, поэт училась понимать и принимать себя, отстаивать право на то, чтобы жить в соответствии со своей натурой.

В творчестве же — любом — стать настоящим художником имеет шанс только яркая индивидуальность. Здесь нет и не может быть никаких схем и правил, кроме одного: будь всегда честным, выражай именно ту реальность, которую видишь, слышишь, ощущаешь, не криви душой ни в одной строчке в угоду моде или конъюнктуре. Именно так жила и писала Парнок.

Моё увлечение её стихами началось с книги, подаренной подругой. Открыла из любопытства, и с первых строф меня затянуло в мир Софии Парнок, не похожий ни на какой другой. Прекрасно сказал об этом Ходасевич: «…любители поэзии умели найти в её стихах то «необщее выражение», которым стихи только и держатся. Не представляя собою поэтической индивидуальности слишком резкой, бросающейся в глаза, Парнок в то же время была далека от какой бы то ни было подражательности. Её стихи, всегда умственные, всегда точные, с некоторою склонностью к неожиданным рифмам, имели как бы особый свой «почерк» и отличались той мужественной чёткостью, которой так часто недостаёт именно поэтессам».

Удивительно, что даже рядом с мощным талантом Марины Цветаевой Софии Парнок удалось сохранить свою поэтическую индивидуальность, свой стиль, не поддаться, избежать её влияния. Я думаю, это было так же трудно, как не сгореть, находясь рядом с огнедышащим вулканом. Но София Яковлевна смогла это сделать. Из сложных отношений с Цветаевой она, как птица-Феникс, вышла не без душевных ран, но с неизменно самостоятельной творческой физиономией.

Не придут, и не всё ли равно мне, —вспомнят в радости или во зле?Под землёй я не буду бездомней,чем была я на этой земле.

Ветер, плакальщик мой ненаёмный,надо мной вскрутит снежную муть...О печальный, далёкий мой, тёмный,мне одной предназначенный путь!

Эти строки, написанные в 1917 году, выражают кредо всей жизни поэта.

Когда Булгаков написал свою знаменитую фразу «Рукописи не горят», он, конечно же, имел в виду, что не горят рукописи определённого сорта — те, в которых если и не содержится истина, то хотя бы сделана попытка приблизиться к ней. Стихи Софии Парнок относятся именно к таким рукописям. Не оценённые по достоинству при её жизни, забытые почти на век после её ухода, они возвращаются к нам. «Незнакомка с челом Бетховена» оказалась ко двору в двадцать первом веке. В её хрупкой, болезненной физической оболочке жил несгибаемый дух — стебелёк и вправду оказался из стали.

фотографии Софии Парнок разных лет;

Н. Крандиевская: скульптурный портрет С. Парнок, 1915;

обложка книги стихотворений поэта «Вполголоса» (Москва, 2010) — в книгу вошли все стихотворения, выявленные на момент издания, в оформлении использована фотография 1914 года;

обложка CD-диска с песнями Елены Фроловой на стихи Софии Парнок, в оформлении использована фотография 1910-х годов;

могила Софии Парнок на Введенском кладбище Москвы

Разрыв-трава

Е. К. Герцык

Кто разлюбляет плоть, хладеет к воплощенью:Почти не тянется за глиною рука.Уже не вылепишь ни льва, ни голубка,Не станет мрамором, что наплывает тенью.

На полуслове — песнь, на полувзмахе — кистьВдруг остановишь ты, затем что их — не надо...Прощай, прощай и ты, прекрасная корысть,Ты, духа предпоследняя услада!

Ведь я пою о той весне,Которой в яви — нет,Но, как лунатик, ты во снеИдёшь на тихий свет.

И музыка скупая словУже не только стих,А перекличка наших сновИ тайн — моих, твоих...

И вот сквозит перед тобойСквозь ледяной хрустальПустыни лунно-голубойМерцающая даль.

Вокруг — ночной пустыней — сцена.Из люков духи поднялись,И холодок шевелит стеныЖивотрепещущих кулис.

Окончен ли или не начатСпектакль? Безлюден чёрный зал,И лишь смычок во мраке плачетО том, чего недосказал.

Я невпопад на сцену вышлаИ чувствую, что невпопадКакой-то стих уныло-пышныйУста усталые твердят.

Как в тесном платье, душно в плоти, —И вдруг, прохладою дыша,Мне кто-то шепчет: «Сбрось лохмотья,Освобождённая душа!»

Ради рифмы резвой не солгу,Уж не обессудь, маститый мастер, —Мы от колыбели разной масти:Я умею только то, что я могу.

Строгой благодарна я судьбе,Что дала мне Музу-недотрогу:Узкой, но своей идём дорогой.Обе не попутчицы тебе.

А под навесом лошадь фыркаетИ сено вкусно так жуёт...И, как слепец за поводыркою,Вновь за душою плоть идёт.

Не на свиданье с гордой Музою— По ней не стосковалась я, —К последней, бессловесной музыкеВеди меня, душа моя!

Открыли дверь, и тихо вышли мы.Куда ж девалися луга?Вокруг, по-праздничному пышные,Стоят высокие снега...

От грусти и от умиленияПошевельнуться не могу.А там, вдали, следы оленьиНа голубеющем снегу.

И распахнулся занавес,И я смотрю, смотрюНа первый снег, на зановоРасцветшую зарю,На розовое облако,На голубую тень,На этот, в новом обликеПохорошевший день...Стеклянным колокольчикомЗвенит лесная тишь, —И ты в лесу игольчатомПритихшая стоишь.

Под зеркалом небеснымСкользит ночная тень,И на скале отвеснойЗадумался олень —О полуночном рае,О голубых снегах...И в небо упираетВысокие рога.Дивится отраженьюЗаворожённый взгляд:Вверху — рога оленьиСозвездием горят.

В полночь рыть выходят клады,Я иду средь бела дня,Я к душе твоей не крадусь, —Слышишь издали меня.

Вор идет с отмычкой, с ломом,Я же, друг, — не утаю —Я не с ломом, я со словомВышла по душу твою.

Все замки и скрепы рушитДивная разрыв-трава:Из души и прямо в душуОбращённые слова.

Всё отдалённее, всё тише,Как погребённая в снегу,Твой зов беспомощный я слышу,И отозваться не могу.

Но ты не плачь, но ты не сетуй,Не отпевай свою любовь.Не знаю где, мой друг, но где-тоМы встретимся с тобою вновь.

И в тихий час, когда на землюНахлынет сумрак голубой,Быть может, гостьей иноземнойПриду я побродить с тобой...

И загрущу о жизни здешней,И вспомнить не смогу без слёзИ этот домик, и скворешнюВ умильной проседи берёз.

Дремлет старая соснаИ шумит со сна.Я, к шершавому стволуПрислонясь, стою.— Сосенка-ровесница,Передай мне силу!Я не девять месяцев, —Сорок лет носила,Сорок лет вынашивала,Сорок лет выпрашивала,Вымолила, выпросила,ВыносилаДушу.

За стеною бормотанье,Полуночной разговор...Тихо звуковым сияньемНаполняется простор.

Это в небо дверь открыли, —Оттого так мир затих.Над пустыней тень от крыльевНевозможно-золотых.

И прозрачная, как воздух,Едкой свежестью дыша,Не во мне уже, а возлеДышишь ты, моя душа.

Миг, — и оборвется привязь,И взлетишь над мглой полей,Не страшась и не противясьДивной лёгкости своей.

Ты уютом меня не приваживай,Не заманивай в душный плен,Не замуровывай заживоМеж четырех стен.

Нет палаты такой, на какуюПроменял бы бездомность поэт, —Оттого-то кукушка кукует,Что гнезда у неё нет.

Об одной лошадёнке чалойС выпяченными рёбрами,С подтянутым, точно у гончей,Вогнутым животом.

О душе её одичалой,О глазах её слишком добрых,И о том, что жизнь её кончена,И о том, как хлещут кнутом.

О том, как седеют за ночьОт смертельного одиночества,И ещё — о великой жалостиК казнимому и палачу...

А ты, Иван Иваныч,— Или как тебя по имени, по отчеству —Ты уж стерпи, пожалуйста:И о тебе хлопочу.

Е. Я. Тараховской