София Парнок - Разрыв-трава Страница 3

Е. Я. Тараховской

Мне снилось: я бреду впотьмах,И к тьме глаза мои привыкли.И вдруг — огонь. Духан в горах.Гортанный говор. Пьяный выкрик.

Вхожу. Сажусь. И ни одинНе обернулся из соседей.Из бурдюка старик лезгинВино неторопливо цедит.

Он на меня наводит взор(Зрачок его кошачий сужен).Я говорю ему в упор:— Хозяин! Что у вас на ужин?

Мой голос переходит в крик,Но, видно, он совсем не слышен:И бровью не повёл старик, —Зевнул в ответ и за дверь вышел.

И страшно мне. И не пойму:А те, что тут, со мною, возле,Те — молодые — почемуНе слышали мой громкий возглас?

И почему на ту скамью,Где я сижу, как на пустую,Никто не смотрит?.. Я встаю,Машу руками, протестую —

И тотчас думаю: Ну что ж!Итак, я невидимкой стала?Куда теперь такой пойдёшь?И подхожу к окну устало...

В горах, перед началом дня,Такая тишина святая!И пьяный смотрит сквозь меняВ окно — и говорит: Светает...

Старая под старым вязом,Старая под старым небом,Старая над болью старойПризадумалася я.

А луна сверлит алмазом,Заметает лунным снегом,Застилает лунным паромПолуночные поля.

Ледяным сияньем облит,Выступает шаткий призрак,В тишине непостижимойСам непостижимо тих, —

И лучится светлый облик,И плывёт в жемчужных ризах,Мимо,    мимо,        мимо,            мимоРук протянутых моих.

Из последнего одиночестваПрощальной мольбой, — не пророчествомОкликаю вас, отроки-други:Одна лишь для поэта заповедьНа востоке и на западе,На севере и на юге —Не битьчеломвеку своему,Но бытьчелом векасвоего, —Быть человеком.

Благодарю тебя, мой друг,За тихое дыханье,За нежность этих сонных рукИ сонных губ шептанье,

За эти впалые вискиИ выгнутые брови,За то, что нет в тебе тоскиМоей дремучей крови,

За то, что ладанкой ладоньНа грудь мне положила,И медленней пошёл огоньПо напряжённым жилам,

За то, что на твои чертыГляжу прозревшим взглядом, —За то, что ты, мой ангел, — Ты,И что со мной ты рядом!

Я гляжу на ворох жёлтых листьев...Вот и вся тут золота казна!На богатство глаз мой не завистлив, —Богатей, кто не боится зла.

Я последнюю игру играю,Я не знаю, что во сне, что наяву,И в шестнадцатиаршинном раеНа большом приволье я живу.

Где ещё закат так безнадежен?Где ещё так упоителен закат?..Я счастливей, брат мой зарубежный,Я тебя счастливей, блудный брат!

Я не верю, что за той межоюВольный воздух, райское житьё:За морем веселье, да чужое,А у нас и горе, да своё.

Я думаю: Господи, сколько я лет проспалаИ как стосковалась по этому грешному раю!Цветут тополя. За бульваром горят купола.Сажусь на скамью. И дышу. И глаза протираю.

Стекольщик проходит. И зайчик бежит по песку,По мне, по траве, по младенцу в плетёной коляске,По старой соседке моей — и сгоняет тоскуС морщинистой этой, окаменевающей маски.

Повыползла старость в своем допотопном пальто,Идёт комсомол со своей молодою спесью,Но знаю: в Москве — и в России — и в мире — никтоВесну не встречает такой благодарною песней.

Какая прозрачность в широком дыхании дня...И каждый листочек — для глаза сладчайшее яство.Какая большая волна подымает меня!Живи, непостижная жизнь,                                    расцветай,                                                своевольничай,                                                            властвуй!

Прекрасная пора была!Мне шёл двадцатый год.Алмазною параболойВзвивался водомёт.

Пушок валился с тополя,И с самого утраВокруг фонтана топалаВ аллее детвора,

И мир был необъятнее,И небо голубей,И в небо голубятникиПускали голубей...

И жизнь не больше весила,Чем тополёвый пух, —И страшно так и веселоЗахватывало дух!

Кончается мой день земной.Встречаю вечер без смятенья,И прошлое передо мнойУж не отбрасывает тени —

Той длинной тени, что в своёмБеспомощном косноязычье,От всех других теней в отличье,Мы будущим своим зовём.

Ворвался в моё безлюдье,Двери высадил ногой.Победителя не судят,Своевольник молодой!

Что ж, садись и разглагольствуй,Будь как дома — пей и ешь,Юное самодовольствоНынче досыта потешь.

Опыт мой хотя и долог, —Этот вид мне не знаком,И любуюсь, как зоологНовоявленным зверьком.

Коленями — на жёсткий подоконник,И в форточку — раскрытый, рыбий рот!Вздохнуть... вздохнуть...Так тянет кислород,Из серого мешка, ещё живой покойник,И сердце в нем стучит: пора, пора!И небо давит землю грузным сводом,И ночь белесоватая сера,Как серая подушка с кислородом...

Но я не умираю. Я ещёУпорствую. Я думаю. И сноваНад жизнию моею горячоКолдует требовательное слово.И, высунувши в форточку лицо,Я вверх гляжу — на звёздное убранство,На рыжее вокруг луны кольцо —И говорю — так, никому, в пространство:

— Как в бане испаренья грязных тел,Над миром испаренья тёмных мыслей,Гниющих тайн, непоправимых делТакой проклятой духотой нависли,Что, даже настежь распахнув окно,Дышать душе отчаявшейся — нечем!..Не странно ли? Мы все болезни лечим:Саркому, и склероз, и старость... НоНа свете нет ещё таких лечебниц,Где лечатся от стрептококков зла...

Вот так бы, на коленях, поползлаПо выбоинам мостовой, по щебнюГлухих дорог. — Куда? Бог весть, куда! —В какой-нибудь дремучий скит забытый,Чтобы молить прощенья и защиты —И выплакать, и вымолить... Когда бЯ знала, где они, — заступники, Зосимы,И не угас ли свет неугасимый?..

Светает. В сумраке оголеныИ так задумчивы дома. И скупоНад крышами поблескивает куполИ крест Неопалимой Купины...

А где-нибудь на западе, в Париже,В Турине, Гамбурге — не всё ль равно? —Вот так же высунувшись в душное окно,Дыша такой же ядовитой жижейИ силясь из последних сил вздохнуть, —Стоит, и думает, и плачет кто-нибудь —Не белый, и не красный, и не чёрный,Не гражданин, а просто человек,Как я, быть может, слишком непроворноИ грустно доживающий свой век.

Трудно, трудно, брат, трёхмерной теньюВ тесноте влачить свою судьбу!На Канатчиковой — переуплотненье,И на кладбище уж не в гробу,Не в просторных погребах-хоромах, —В жестяной кастрюльке прах хоронят.

Мир совсем не так уже обширен.Поубавился и вширь, и ввысь...Хочешь умереть? — Ступай за ширмуИ тихонько там развоплотись.Скромно, никого не беспокоя,Без истерик, — время не такое!

А умрёшь — вокруг неукротимоВновь «младая будет жизнь играть»:День и ночь шуметь охрипший примус,Пьяный мать, рыгая, поминать...Так-то! Был сосед за ширмой, был да выбыл.Не убили — и за то спасибо!

Марине Баранович