Андрей Вознесенский - Тьмать Страница 2

Б. А.

Дали девочке искру.Не ириску, а искру,искру поиска, искру риска.искру дерзости олимпийской!Можно сердце зажечь, можно – печь,можноземлюк чертямподжечь!

В папироске сгорает искорка.И девчонка смеётся искоса.

У речки-игруньиу горной глазуриберёзыв Ингуриберёзыв Ингурикак портики храмаколонками в рядпрозрачно и прямоберёзы стоят

как после разлукия в рощу вхожураскидываю рукии до ночилежу

сумерки сгущаютсянадо мнойбелыкачаются смещаютсяпрозрачные стволы

вот так светло и прямопо трассе круговойстоятпрожекторамисалюты над Москвой

Д. Н. Журавлёву

Немых обсчитали.Немые вопили.Медяшек медаливлипали в опилки.

И гневным протестом,что всё это сказки,кассирша, как тесто,вздымалась из кассы.

И сразу по залам,по курам зелёным,пахнуло слезами,как будто озоном.

О, слёз этих запахв мычащей ораве!..Два были без шапок.Их руки орали.

А третий, с беконом,подобием матаревел, как Бетховен,земно и лохмато.

В стекло барабаня,ладони ломая,орала судьба мояглухонемая!

Кассирша, осклабясь,косилась на солнцеи ленинский абрисискала в полсотне.

Но не было Ленина.Всё было фальшью…Была бакалея.В ней люди и фарши.

Сидишь беременная, бледная.Как ты переменилась, бедная.

Сидишь, одёргиваешь платьице,и плачется тебе, и плачется…

За что нас только бабы балуют,и губы, падая, дают,

и выбегают за шлагбаумы,и от вагонов отстают?

Как ты бежала за вагонами,глядела в полосы оконные…

Стучат почтовые, курьерские,хабаровские, люберецкие…

И от Москвы до Ашхабада,остолбенев до немоты,

стоят, как каменные, бабы,луне подставив животы.

И, поворачиваясь к свету,в ночном быту необжитом —

как понимает их планетасвоим огромным животом.

Твои зубы смелыв них усмешка ножаи гудят как шмелизолотые глаза!

Мы бредём от избушкинам трава до ушейты пророчишь мне взбучкуот родных и друзей

ты отнюдь не монахиняхоть в округе – скитыбродят пчёлы мохнатыенагибая цветы

на ромашках росакак в буддийских пиалахкак она хорошав длинных мочках фиалок

В каждой капельке-мочкеотражаясь мигаяты дрожишь как Дюймовочкатолько кверху ногами

ты – живая водана губах на листкеты себя раздалавсю до капли – тайге.

Бани! Бани! Двери – хлоп!Бабы прыгают в сугроб.

Прямо с пылу, прямо с жару —ну и ну!Слабовато Ренуарудо таких сибирских «ню»!

Что мадонны! Эти плечи,эти спины наповал —будто доменною печьюзапрокинутый металл.

Задыхаясь от разбега,здесь на ты, на ты, на тычистота огня и снегас чистотою наготы.

День морозный, чистый, парный.Мы стоим, четыре парня,в полушубках, кровь с огнём, —как их шуткойшуганём!

Ой, испугу!Ой, в избушкукак из пушки, во весь дух:– Ух!..

А одна в дверях задержится,за приступочку подержитсяи в соседа со смешкомкинеткругленьким снежком!

Кругом тута и туя.А что такое – Туля?

То ли турчанка —тонкая талия?

То ли речонка —горная,талая?

То ли свистулька?То ли козуля?Т у л я!

Я ехал по Грузии,грушевой, вешней,среди водопадови белых черешней.

Чинары, чонгури,цветущие персикио маленькой Тулесвистали мне песенки.

Мы с ней не встречались.И всё, что успели,столкнулись – рассталисьна Руставели…

Но свищут пичугив московском июле:«Туит —ту-ту —туля!Туля! Туля!

По Суздалю, по Суздалюсосулек, смальт —авоською с посудоюнесётся март.

И колокол над рынкоммотается серьгой.Колхозницы – как крынкив машине грузовой.

Я в городе бидонном,морозном, молодом.«Америку догонимпо мясу с молоком!»

Я счастлив, что я русский,так вижу, так живу.Я воздух, как краюшкуморозную, жую.

Весна над рыжей кручей,взяв снеговой рубеж,весна играет крупоми ржёт, как жеребец.

А ржёт она над критикойиз толстого журнала,что видит во мне скрытоепосконное начало.

…носы на солнце лупятся,

как живопись на фресках.

Долой Рафаэля!Да здравствует Рубенс!Фонтаны форели,цветастая грубость!

Здесь праздники в будни,арбы и арбузы.Торговки – как бубны,в браслетах и бусах.

Индиго индеек.Вино и хурма.Ты нынче без денег?Пей задарма!

Да здравствуют бабы,торговки салатом,под стать баобабамв четыре обхвата!

Базары – пожары.Здесь огненно, молодопылают загаромне руки, а золото.

В них отблески масели вин золотых.Да здравствует мастер,что выпишет их!

Я сплавлю скважины замочные.Клевещущему – исполать.Все репутации подмочены.Трещи,трёхспальная кровать!

У, сплетники! У, их рассказы!Люблю их царственные рты,их уши,точно унитазы,непогрешимы и чисты.

И версии урчат отчаяннов лабораториях ушей,что кот на даче у Ошанинасожрал соседских голубей,что гражданина А. в редискенакрыли с балериной Б…

Я жил тогда в Новосибирскев блистанье сплетен о тебе.Как пулемёты, телефоныменя косили наповал.И точно тенор – анемоны,я анонимки получал.

Междугородные звонили.Их голос, пахнущий ванилью,шептал, что ты опять дуришь,что твой поклонник толст и рыж,что таешь, таешь льдышкой тонкойв пожатье пышущих ручищ…

Я возвращался.На Волхонкележали чёрные ручьи.

И всё оказывалось шуткой,насквозь придуманной виной,и ты запахивала шубкуи пахла снегом и весной.

Так ложь становится гарантиейтвоей любви, твоей тоски…

Орите, милые, горланьте!..Да здравствуют клеветники!

Смакуйте! Дёргайтесь от тика!Но почему так страшно тихо?

Тебя не судят, не винят,и телефоны не звонят…

«Баллада? О точке?! О смертной пилюле?!»Балда!Вы забыли о пушкинской пуле!

Что ветры свистали, как в дыры кларнетов,в пробитые головы лучших поэтов.

Стрелою пронзив самодурство и свинство,к потомкам неслась траектория свиста!И не было точки. А было – начало.

Мы в землю уходим, как в двери вокзала.И точка тоннеля, как дуло, черна…В бессмертье она?Иль в безвестность она?…

Нет смерти. Нет точки. Есть путь пулевой —вторая проекция той же прямой.

В природе по смете отсутствует точка.Мы будем бессмертны. И это – точно!

Е. Евтушенко

ПётрПервый —потпервый…не царский (от шубы,от баньки с музыкой) —а радостный,грубый,мужицкий!

От плотской забавыгудела спина,от плотницкой бабы,пилы, колуна.

Аж в дуги сгибалисьдубы топорищ!Аж щепки вонзалисьв Стамбул и Париж!

А он только крякал,упруг и упрям,расставивши краги,как башенный кран.

А где-то в Гаагедуховный буян,бродяга отпетый,и нос точно клубень —Петер?Рубенс?!

А может, не Петер?А может, не Рубенс?Но жил среди петельрубинов и рубищ,где в страшных пучинахвосстаний и путчейнеслись капуцины,как бочки с капустой.

Его обнажённые идеалыбугрились, как стёганые одеяла.

Дух жил в стройном гранде,как бюргеробрюзгший,и брюхо моталосьмохнатоюбрюквой.

Женившись на внучке,свихнувшись отчасти,он уши топорщил,как ручки от чашки.

Дымясь волосами, как будто над чаном,он думал.И всё это было началом,началом, рождающим Савских и Саский…

Бьёт пот —олимпийский,торжественный,царский!Бьёт пот(чтобы стать жемчугами Вирсавии).Бьёт пот(чтоб сверкать сквозь фонтаны Версаля).Бьёт пот,превращающий на векахудожника – в бога, царя – в мужика!

Вас эта высокая влага кропила,чело целовала и жгла, как крапива.Вы были как боги – рабы ремесла!..

В прилипшей ковбойкестою у стола.

Друг, не пой мне песню про Сталина.Эта песенка непростая.Непроста усов седина.То хрустальна, а то мутна.

Как плотина, усы блистали,как присяга иным векам.Партизаночка шла босаяк их сиянию по снегам.

Кто в них верил? И кто в них сгинул,как иголка в седой копне?Их разглаживали при гимне.Их мочили в красном вине.

И торжественно над страною,словно птица страшной красы,плыли с красною бахромоюгосударственные усы…

Друг, не пой мне песню про Сталина.Ты у гроба его не простаивал,провожая – аж губы в кроввь —роковую свою любовь.

Кто мы – фишки или великие?Гениальность в крови планеты.Нету «физиков», нету «лириков» —лилипуты или поэты!

Независимо от работынам, как оспа, привился век.Ошарашивающее – «Кто ты?»нас заносит, как велотрек.

Кто ты? Кто ты? А вдруг – не то?…Как Венеру шерстит пальто!Кукарекать стремятся скворки,архитекторы – в стихотворцы!

Ну а ты?…Уж который месяц —В звёзды метишь, дороги месишь…Школу кончила, косы сбросила,побыла продавщицей – бросила.

И опять, и опять, как в салочки,меж столешниковых афиш,несмышлёныш,олешка,самочка,запыхавшаяся стоишь!..

Кто ты? Кто?! – Ты глядишь с тоскоюв книги, в окна – но где ты там? —Припадаешь, как к телескопам,к неподвижным мужским зрачкам…

Я брожу с тобой, Верка, Вега…Я и сам посреди лавин,вроде снежного человека,абсолютно неуловим.

Подгулявшей гурьбоювсе расселись. И вдруг —гдедвое?!Нетдвух!

Может, ветром их сдуло?Посреди кутежадва пустующих стула,два лежащих ножа.

Они только что пилииз бокалов своих.Были —сплыли.Их нет, двоих.

Водою талою —ищи-свищи!Сбежали, бросив к дьяволуприличья и плащи!

Сбежали, как сбегаетс фужеров гуд.Так реки берегами,так облака бегут.

Так убегает молодостьиз-под опек,и так весною порослипускаются в побег!

В разгаре вечеринка,но смелость этих двухзакинутыми спинкамизахватывает дух!

За окном кариатиды,а в квартирах – каблуки…Ёлоккрыльяреактивныепрошибают потолки!Что за чуда нам пророчатся?Какая из шарадв этой хвойной непорочности,в этих огненных шарах?!Ах, девочка с мандолиной!Одуряя и журя,полыхает мандариномрыжей чёлки кожура!Расшалилась, точно школьница,иголочки грызёт…Что хочется,чем колетсяей следующий год?Века, бокалы, луны…«Туши! Туши!»Любовь всегда —кануны.В ней —Новый годдуши.а ёлочное буйство,как женщина впотьмах, —вся в будущем,как в бусах,и иглы на губах!

Я – Гойя!Глазницы воронок мне выклевал ворон,слетая на поле нагое.Я – Горе.

Я – голосвойны, городов головнина снегу сорок первого года.Я – Голод.Я – горлоповешенной бабы, чьё тело, как колокол,било над площадью голой…Я – Гойя!

О, гроздивозмездья! Взвил залпом на Запад —я пепел незваного гостя!И в мемориальное небо вбил крепкие звёзды —как гвозди.

Я – Гойя.

Судьба, как ракета, летит по параболеобычно – во мраке, и реже – по радуге.Жил огненно-рыжий художник Гоген,богема, а в прошлом – торговый агент.Чтоб в Лувр королевский попасть из Монмартра,он дал кругаля через Яву с Суматрой!

Унёсся, забыв сумасшествие денег,кудахтанье жён и дерьмо академий.Он преодолел тяготенье земное.

Жрецы гоготали за кружкой пивною:«Прямая – короче, парабола – круче,не лучше ль скопировать райские кущи?»

А он уносился ракетой ревущейсквозь ветер, срывающий фалды и уши.И в Лувр он попал не сквозь главный порог —параболой гневно пробив потолок!

Идут к своим правдам, по-разному храбро,червяк – через щель, человек – по параболе.

Жила-была девочка рядом в квартале.Мы с нею учились, зачёты сдавали.Куда ж я уехал! И чёрт меня нёсмеж грузных тбилисских двусмысленных звёзд!

Прости мне дурацкую эту параболу.Простывшие плечики в чёрном парадном…О, как ты звенела во мраке Вселеннойупруго и прямо – как прутик антенны!А я всё лечу, приземляясь по ним —земным и озябшим твоим позывным.Как трудно даётся нам эта парабола!..

Сметая каноны, прогнозы, параграфы,несутся искусство, любовь и история —по параболической траектории!

В Сибирь уезжает он нынешней ночью.….А может быть, всё же прямая – короче?

Колокола, гудошники…Звон. Звон…

Вам,художникивсех времён!

Вам,Микеланджело,Барма, Дант!Вас молниею заживоиспепелял талант.

Ваш молот не колонныи статуи тесал —сбивал со лбов короныи троны сотрясал.

Художник первородный —всегда трибун.В нём дух переворотаи вечно – бунт.

Вас в стены муровали.Сжигали на кострах.Монахи муравьямиплясали на костях.

Искусство воскресалоиз казней и из пытоки било, как кресало,о камни Моабитов.

Кровавые мозоли.Зола и пот.И Музу, точно Зою,вели на эшафот.

Но нет противоядияеё святым словам —воители,ваятели,слава вам!

Москва бурлит, как варево,под колокольный звон…

Вам,варварывсех времён!

Цари, тираны,в тиарах яйцевидных,в пожарищах-сутанахи с жерлами цилиндров!

Империи и кассыстрахуя от огня,вы видели в Пегасетроянского коня.

Ваш враг – резец и кельма.И выжженные очи,какклейма,горели среди ночи.

Вас моё слово судит.Да будет – срам,дабудетпроклятье вам!

Жил-был царь.У царя был двор.На дворе был кол.На колу не мочало —человека мотало!

Хвор царь, хром царь,а у самых хором ходит вор и бунтарь.Не туга мошна,да рука мощна!Он деревни мутит.Он царевне свистит.

И ударил жезломи велел государь,чтоб на площади главнойиз цветных терракотхрам стоял семиглавый —семиглавый дракон.

Чтоб царя сторожил.Чтоб народ страшил.

Их было смелых – семеро,их было сильных – семеро,наверно, с моря синегоили откуда с севера,

где Ладога, луга,где радуга-дуга.

Они ложили кладкувдоль белых берегов,чтобы взвились, точно радуга,семь разных городов.

Как флаги корабельные,как песни коробейные.

Один – червонный, башенный,разбойный, бесшабашный.Другой – чтобы, как девица,был белогруд, высок.А третий – точно деревце,зелёный городок!

Узорные, кирпичные,цветите по холмам…Их привели опричники,чтобы построить храм.

Кудри – стружки,руки – на рубанки.Яростные, русские,красные рубахи.

Очи – ой, отчаянны!При подобной силе —как бы вы нечаянноцарство не спалили!..

Бросьте, дети бисовы,кельмы и резцы.Не мечите бисеромизразцы.

Не памяти юродивойвы возводили храм,а богу плодородия,его земных дарам.

Здесь купола – кокосы,и тыквы – купола.И бирюза кокошниковокошки оплела.

Сквозь кожуру мишурнуюглядело с завитков,что чудилось Мичуринушестнадцатых веков.

Диковины кочанные,их буйные листы,кочевников колчаныи кочетов хвосты.

И башенки буравамивзвивались по бокам,и купола булавамигрозили облакам!

И москвичи молилисьстоль дерзкому труду —арбузу и маисув чудовищном саду.

Взглянув на главы-шлемы,боярин рёк:– У, шельмы,в бараний рог!Сплошные перламутры —сойдёшь с ума.Уж больно баламутныих сурик и сурьма.Купец галантный,куль голландский,шипел: – Ишь, надругательство,хула и украшательство.Нашёл уж царь работничков —смутьянов и разбойничков!У них не кисти,а кистени.Семь городов, антихристы,задумали они.Им наша жизнь – кабальная,им Русь – не мать!

…А младший у кабатчикавсё похвалялся, тать,как в ночь перед заутреней,охальник и бахвал,царевнецеломудреннойон груди целовал…

И дьяки присные,как крысы по углам,в ладони прыснули:– Не храм, а срам!..

…А храм пылал вполнеба,как лозунг к мятежам,как пламя гнева —крамольный храм!

От страха дьякон пятился,в сундук купчишко прятался.А немец, как козёл,скакал, задрав камзол.Уж как ты зол,храм антихристовый!..

А мужик стоял да подсвистывал,всё посвистывал, да поглядывал,да топоррукой всё поглаживал…

Холод, хохот, конский топот да собачий звонкийлай.Мы, как дьяволы, работали, а сегодня – пей,гуляй!Гуляй!Девкам юбки заголяй!

Эх, на синих, на глазурных да на огненныхсанях…Купола горят глазуньями на распахнутыхснегах.Ах! —Только губы на губах!

Мимо ярмарок, где ярки яйца, кружки, караси.По соборной, по собольей, по оборваннойРуси —эх, еси —только ноги уноси!

Завтра новый день рабочий грянет в тысячуладов.Ой, вы, плотнички, пилите тёс для новыхгородов.

Го-ро-дов?Может, лучше – для гробов?…

Тюремные стены.И нем рассвет.А где поэма?Поэмы нет.

Была в семь глав она —как храм в семь глав.А нынче безгласна —как лик без глаз.

Она у плахи.Стоит в ночи.…И руки о рубахиотёрли палачи.

Вам сваи не бить, не гулять по лугам.Не быть, не быть, не быть городам!

Узорчатым башням в тумане не плыть.Ни солнцу, ни пашням, ни соснам – не быть!

Ни белым, ни синим – не быть, не бывать.И выйдет насильник губить-убивать.

И женщины будут в оврагах рожать,и кони без всадников – мчаться и ржать.

Сквозь белый фундамент трава прорастёт.И мрак, словно мамонт, на землю сойдёт.

Растерзанным бабам на площади выть.Ни белым, ни синим, ни прочим – не быть!Ни в снах, ни воочию – нигде, никогда…Врёте,сволочи,будут города!

Над ширью вселенскойв лесах золотыхя,Вознесенский,воздвигну их!

Я – парень с Калужской,я явно не промах.В фуфайке колючей,с хрустящим дипломом.

Я той же артели,что семь мастеров.Бушуйте в артериях,двадцать веков!

Я тысячерукий —руками вашими,я тысячеокий —очами вашими.

Я осуществляю в стеклеи металле,о чём вы мечтали,о чём – не мечтали…

Я со скамьи студенческоймечтаю, чтобы зданьяракетойстоступенчатойвзвивалисьв мирозданье!

И завтра ночью блядскоюв 0.45я едуБратскуюосуществлять!

…А вслед мне из ночиокон и бойницуставились очибезглазых глазниц.

С. Щипачёву