Ваагн Мугнецян - Подлинник речи. Современная армянская поэзия в переводах Георгия Кубатьяна Страница 2

Акоб Мовсес

«На холмах наших, полных печали…»

На холмах наших, полных печали,пели роги пронзительней птах.Что за радость они возвещали,что за пени таили в устах?

Мы следили за шествием светау шального восторга в плену,так посмотрим же, что нам про этопеснопевец сказал в старину.

В золотое еще первовремяслову дан был священный завет:ты открыто всегда перед всеми,никого не отринешь ты, нет.

Вот, земли драгоценное чадо,жизнь шагает по нашим горами гарцует и льнет к нам с отрадой,как в пространство вписавшийся храм.

Но пока мы за плотью бежали,как случилось, отцы, что слова,пренебрегнутые, не оплошалии не свисли с ее рукава —

предпочли, и отнюдь не напрасно,с губ слететь и уйти на простор,как селянин, что с крынкою маслаиз подпола выходит во двор.

Мертвецы и живые ладони,о земля, тянут к первоплодамтвоего древа жизни на лоневод прозрачных, в глубинах их, там…

Зря вы, дети земли, поборотьсявозжелав, укрепляете тыл.Победить? Но ведь свет не дерется.Проиграть? Он же не победил.

На земле праздник не упразднится,не иссякнут плоды и ручьи,и живущий, как око в глазнице,обретает себя в бытии.

В темных волнах — куда было деться? —мы, играя, опомнились вмиг —вырываясь из Божьего сердца,свет сквозь водную толщу проник

вглубь, и в страстных мечтаниях звездныхмы с ним вынырнули как-нибудь,словно кит, набирающий воздух,чтобы снова поглубже нырнуть.

ПЛАНЕТА СЛОВ

Покорные зову, как ранние всходы,взметнулись небесные первые воды.

О, предапокалипсис! Там без убранствалежавшие друг против друга пространства,

точь-в-точь малыши, что еще не проспались,сосали в луч света просунутый палец.

Я тоже в той теми сплошной обретался,себя осязал, но найти не пытался,

едва трепыхался, бессильный, дебильный,покуда меня свет не залил обильный.

И, как погруженные в сумрак зловещий,с собой лишь при свете знакомятся вещи,

вот так же и я, прах убогий, скудельный,кружил среди вод в пустоте беспредельной,

покуда меня не коснулся лучамии не подхватил, разгоняя печали,

и вниз не метнул и — без роздыха — кверхусвет. Робко меняя за вехою веху,

я с неба души снял покровы; теперь ястал виден вам, и, сам отчасти не веря,мерцая под стать отраженному свету,

я преобразился не сразу, не вдругв светило и слов небольшую планету.

«У нас на земле…»

А у нас на земле свет ныне — как олень на зеленых холмах.Только вот отчего на царской этой ловитвенет среди нас Младшего царевича —лучшего в наших краях охотника,самого меткого,и отважного, и искуснейшего среди нас наводчика?

— Послушайте-ка, что я скажу.Это я умолил господина — пускай хотя бы нынчецаревича с нами не будет, ибо в минуту,когда рассвет строит свои козни,

наша краса и гордость является у водопоя,но, только прицелится, его душат слезы,он кладет руку на сердце, затягивает песню —и распугивает дичь.

А однажды, когда венценосец накренил едва достигающий лба скипетри глянул ему в глаза,он смутился и направил дротиксебе в грудь.

ПЛЕННИК ЯЗЫКА

Явились без поводырейстезями раннего рассветаи встали у моих дверейс дарами слов, добытых где-то.Что за слова! Рассеял их —и вмиг утратил голос, имя,а если вдруг примерил — вмигстал нем и наг перед своими.

Стоят, как нищие, и ждут,что ты в ладошку им положишь.А что ты дашь им, чем ты тутдостойно угостить их можешь,чтоб соблюсти закон отцов?Протянешь им сковородус поджаристою перепелкой,а та воскреснет на бедуи в небо с живостью птенцоввзлетит и пропадет надолго.

— Мы ничего не просим, нинадежды, ни питья с едою,ты только двери распахнив тысячелетье молодое,ты только разгляди насквозьчарующее море славыи рыбу пойманную бросьобратно в воду: плавай, плавай.

Ты только подготовь, душа,семь раз прошитые пеленадля первенца, для малыша,лежащего столь просветленнона водах; пленник языка,ты только проследи всем сердцемза тем единственным младенцем,кто драгоценен, как строка,его златую пуповинульном слов своих, как полотенцем,утри и обмотай слегка.

Рачья Тамразян

«Под словами, сокрыт от собратий…»

Под словами, сокрыт от собратий,человек шевелится едва,и звучат, будто лепет дитяти,речь его и простые слова.

И они набухают неслышнои колеблются, как на плаву.В этом шатком домишке без крышия давно и привычно живу.

Пряжа речи течет к незнакомойодинокой обители бед,и, стремниною жизни влекомый,я повсюду ищу ее след.

И встает из-под слов без уловокчеловек, точно сбросивший кладь.«Сколько лет мы с тобою бок о бок,но не знаю я, как тебя звать».

И чтоб не задохнуться, как в дыме,не накликать несчастий на нас,мне придется наречь ему имяи напомнить свое, и не раз.

И ушедших напомнить. Ушли выдруг за другом, и вас не вернуть,но лишь теми слова наши живы,кто ушел, а не умер отнюдь.

Их укрыло завесою речи,жизнь живых им уже не сродни,но хотя мы от них и далече,из-под слов этих дышат они.

ВОПРОШЕНИЕ

…и бывает, от кошмарных грезпробуждаешься, лишь в бездну рушась,и тебя преследует вопрос,и тоска, и несказанный ужас:

«В чем она, загадка бытия?И твои животные инстинкты,существо твое перекроя,изменились ли?» И, в стаю сбиты, —

сонмы зверовидных в вышине,и, судьбу людей собой означа,бродят с нами, будто бы во сне,конская тоска и боль собачья.

Неспроста ты различаешь вдруги отнюдь не спьяну или сдурув звере — человеческий испуг,в человеке — зверскую натуру.

Эту связь вовеки не порвешь,и вполне возможно, что в итогеперед Богом мы одно и то ж,оттого-то и едины в Боге.

И загадка разлетелась в прах,и разгадка не сокрыта в тайнах,и в людских глазах — животный страх,а в глазах зверей, таких кристальных,

ты читаешь боль сто раз на днюи безмолвную тоску-кручину,и опять попал ты в западнюи охвачен страхом беспричинно,

зароненным космосом в тебя,и постичь мы не способны, где же,рубежи слиянья затопяи плодами будущими брезжа,

воды жизни, воды смерти льют,их не разделить, их путь урочен,и твой ужас неизбывно лют;это так, но для себя ты, впрочем,

отыскал родимое, свое —новую загадку, новый морок:— Надобно всегда жалеть зверье,ибо жизни тот и этот дорог,

человек и зверь, и в том твой дар,что в мирской юдоли ты сызвекав человеке зверя увидал,ну а в диком звере — человека.

ПОЭЗИЯ