Вячеслав Ладогин - Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник) Страница 2

Жанр

Желтый, в дешевом издании,Будто я вижу роман…Даже прочел бы название,Если б не этот туман.

Смотри, на столе очень разные(лишь мною в едино увязаны)Мартини и пачка «Житан»,Как будто два чувства к двум Женщинам,(да только в размере уменьшенном)Холодный пот – по глазам.

Докурено; допито; счет.Счет: в долларах, денег нехваточка…«Чего-то охрана – не бьет!»…Шушукает официанточка:– Хозяин простил, много пьешь.Иди уже! Паспорт не надобен,Да чтой-то в лице как не радостен?!А деньги: найдешь – поднесешь.

Бывает, долги не прощаются.Они из души вычитаются.(У жизни печальные сны),Друг ситный, у Неба все схвачено:Долги не бывают оплачены,а лишь иногда – прощены.

Реву и оскомину празднуюОт вида сего, безобразного:Вот! полупорожний стаканМартини, и пачка «Житан»,Вот: группка бабья на обложечке.Вот – парочка мненьиц – на ложечке,И: жизнь моя. «Желтый роман».

Эту книгу составляла Юля Виноградова.

Танюше

По правде, много перенестьДает Господь своим любимым.Да, ты права. Я пахну дымом,Но – помню про Благую Весть.

Прощай, подружка дорогая.А знаешь, горюшко мое,Я слышу: время придвигая,Скорбит все ближе воронье.

Судьба, как городская осень,Нагнала на меня тоску.А в деревнях уж сняли озимь.…Чуму по божьему мирку

С погостов ветер раздувает.…Вдаль птицы тянутся струей…И крону ветер разуваетНад перевернутой ступней…

Что ж, генеральная уборкаПо всей земле произойдет.Что ж, Таня! Смерть-то – мародерка —Нас всех, как липки, обдерет.

Придя во храм, мы скажем: «Боже!По капле в этих лампах есть.Мы сами по себе не сможем:Храни нас, как хранил до днесь!»

Я писал ее двадцать лет.

Романс

К Тебе я тяготею, точно к злу,К Твоим ладоням душным.Но мчится солнца луч сквозь облако-скалу,И не могу я быть Тебе послушным,И не могу я быть Тебе послушным.

Свиданий наших каждое мгновеньеИзгнанием из Рая мне грозит,И утро, точно страх Богоявленья,Меня бросает в труд, и пот с чела бежитСвиданий наших каждое мгновенье.

И мчусь я от Тебя, тропы не разбирая,Судьбу кляня!Так оттого, Мой Друг, я ночью жажду Рая,А Ты меня.И мчусь я от Тебя, тропы не разбирая…

Осеннее

Как стало… пусто – на поле сыром!От рощицы (задернутой вуалью)Повеяло – грунтованным холстом.Повеяло морозцем. И печалью.

Что за пейзаж на небе голубомС небрежностью кисть ветра создавала!Теперь же осень на дворе настала,Как пишут все. И занялась огнем.

Памятник[2]

из Горация[3]

Где ванная, где унитаз[4]Стоят для нашего вниманья,Здесь раньше флейты[5] звон не гас…О, горькое воспоминанье!О, мрамор «маленький двойной»! —И пар над чашками – как в терме,Души нет в те: души нет в теле —И горький черный лишь настой[6].

Весь мир – из одного кафе;Весь – из единой римской бани;Весь – из шинели. Флаг над намиКак пар над кофе!Тут-то ФетИ видел Ласточку своимиГлазами[7] – в невский глядя дым —С Андревною перед Крестами,Как дважды два – четыре, мы стоим;И не меняемся местами[8].

О! Голубой пар. Голубой                                 парок.           Как Кюхельбекер на морозе[9].Все, что свистел ты на допросеПод «яблонькой»[10] – Господь с тобой.Кафе одно на всех – кто свой:Как церковка на льдистом склоне.

Вон – в тот проспект на небосклонеНас тетки вымели метлой.

Сорняк

Душа измята. И заплакана аллея.И утро шелестит русалочьим хвостом:С Авророй расстаюсь, от поцелуя млея.«Какого же рожна я оставляю дом?»И ветра перезвон на музыку прилива.Пожухлая листва. И электрички стук…И мгла прозрачная, и согнутая ива.Дрожание струны и деки долгий звук.

И распрямленный путь, холодный и пустой.И бессердечие горизонтальных линий.Ненужных мне ресниц коснулся ранний иней.Смех электрический уносит ветер злой.Душа помятая, душа – чертополох.Он у обочин царскосельских вырос.С корнями вырвана, летит душа на клирос,Чтоб с грустью утверждать, что мир не так уж плох.

Все шелестел цветок под ветром, как другие,Хоть не пускала свет еловая хвояНад нищей и сырой обочиной России —Где Всадник! Без короны голова твоя.А выметут сорняк из каменного храма,И нищий слепенький, ладошку занозив,Пойдет его нести. И пиво пить в розлив,И стряхивать репьи. И злобно. И упрямо:«Катись, Чертополох, по голому пути! —Корнями изучай дорожную щебенку,

Бросаяся в глаза то маме, то ребенку,(От их жестоких глаз и зверю не уйти)».

Я плащ тебе дарю. Хоть пуг-виц нет на нем,Носи, Душа моя. Пусть и покрой босяцкий,Носи с достоинством, не кашляй под дождем,Не стань гвоздичиной на кофточке у цацки!

Перекати-репей, по колющей стернеКатись туда, где губы дня смыкаются у края,Там светит между них росинка золотая,Там вянут все цветы. Там я подобен мне.

Трамвай forever

Навсегда вези меня, по стуже,Облизывая с рельсов снег, как мед!Брызги сыпанутся из-под дужек.Железо ободами запоет;Рельсы вздрогнут – весть передавая.Качнется под окошком вечный знак.(В Петербурге стоит звать трамвая,А только ждать его – бесполезняк).

Блеснув зеленоалыми очами,Звонком ударил и прошел – сквозной:Над фонарей оплывшими свечамиУнося рай окон золотой.Луну оставил сиротливо снежнымПятном, летящим отраженьем – в тучах.

Мчит далеко и мчит меня, певучеКачаясь, словно вал над побережьем.

Следующее стихотворение я сделал в кузове «каблучка», а на следующий день мне встретилась девушка из этой песни.

Сказать больше нечего. Овидий был изгнан из Рима и стал солдатом в Молдавии.

Кузнечик был кастрирован за любовь к музам и у него остался только голос, которым он поет.

Гречанке

Привет, Элина.

Твоя чухоночка, ей-ейГречанок Байрона милей…

У печальной гряды,У прощальной воды,Зря мне милое солнце восходит:Нет следа твоих ногТам: лишь пряди седы:Волны с пеной у берега бродят.

Ты умчалась к вершине,Ушел я к долине.В тиши волна озерная дышит.И вереск остылОт наших тел горячих.Мне Шотландии[11] краешек ближе.

Сбережешь ли кольцо?Сбережешь ли лицо,Когда седину ты приметишь? —Как снег, сверкает пепел

В огне кудрей твоих.Только песню у порога ты встретишь.

Быстротечность

И маки, сохлые как головы старух,Озарены с небес сияющим потиром.

Я принес тебе мак. И опал лепестокВ первый день. (Будто руку лизнул язычок.)Поцелуем застыл на руке.

Но прошел еще день. Ночь прошла. День настал.Вот второй лепесток отлетел. Он лежалИ от взгляда, и рук вдалеке.

День еще миновал, незамечен, пропал,Может быть (может, нет?) лепесток;А затем я увидел, что в стакане стоялПросто голый ничей стебелек.

Не забыть мне никак, что я нес тебе макИ легкий мотив напевал.Не забуду уже. Вот шутник – лепестокПокачался и в руку упал.

Жизнь прозрачна[12]

Капризно ангел злой и озорнойЯвился мне – веселому поэту.

…Из пачки «Явы» выбрав сигарету,Он начал потешаться надо мной:

Он дым в лицо пускал мне (я дрожал!)Он – бабочками в комнате кружилсяИ сыпал на пол соль. И – ел с ножа.Затем геранью цвел. И в рюмки лился,

А я не мог проснуться (не хотел?).Я тосковал (о нем?) и улыбался,Покамест он под потолком летел,Покуда он по шторе забирался,

Я, вскинутый пружиной, сам взлетал (!)И над кроватью в воздухе крутился.

Меня веселый ангел убеждал,Что это я во сне ему явился.Я нервничал и жалобно грубил.Табачный дым он скатывал в клубочекИ впихивал мне в рот. А я его любил.А он и знал-то обо мне не очень.

Чашка