Василий Бетаки - ИТОГ РОМАНТИЗМА. Стихи 1994–1996 годов Страница 2

             в пустых лабиринтах портов,

И неспешная ржавь изгрызает железо бортов.

Нет ни дыма, ни паруса на горизонте...

Но в отлив осторожно потрогайте в устьях рек

Эти остовы древних судов деревянных,

                                       И лучше не троньте

Проржавевший насквозь металлический век:

Старых бимсов и килей дерево благородно –

Ничего с ним не сделали море, время, река...

Только наша железность стареет, ржавеет уродливо,

Словно тех, пятистопных изъеденная строка...

Это колокол, а не трамвай прорывает твой сон,

И молчаньем презрительным платит тебе телефон.

ДВЕСТИ ЛЕТ СПУСТЯ

В дюнах Вандеи я как-то нашел бутылку

из-под местного вина с датой 1792 год.

Август 1792

Стол на песке у океана.

Закат зализывает раны,

Ночь надевает домино...

Маркиза, разве Вам не странно –

Стол на песке у океана,

И кони фыркают на пьяных,

А за спиной совсем темно?

(Изнанка устрицы бела,

Как перламутровые скалы,

Как недопитые бокалы

На хрусткой белизне стола.)

Тут все пьяны.

Я – не колдун,

Не ведьма – Вы...

Мы ж с Вами... Вот мы!

Светает устричная отмель

За титьками песчаных дюн.

Маркиза, встаньте с барабана:

Супруг Ваш дрыхнет, как бревно.

Маркиза, Вам ведь всё равно...

А после выпьем за шуана

То, распоследнее вино.

Август 1992

Вандеи белое вино.

Песчаный берег океана.

Умолкшим эхом барабана

Тут время отягощено.

Тут – в травы на спину свалиться,

Вглядеться в облачные лица

Сквозь эти чёрные кусты...

На рукавах летящих тучек

Мелькают белые кресты,

И – лилий всех белей и лучше –

Бегущих лошадей хвосты.

Вандеи белое вино.

Прибой. Копыта. Ветер. Скалы.

(бутылка – как веретено

судьбы...)

     Даль. Дым. Колокола.

И – недопитые бокалы

На хрусткой белизне стола.

Тут все смешались, всё смешалось:

Вандеи белые кресты

Струят пронзительную жалость.

И пусть мундиры, сёдла, рвань,

Герои, нищие, злодеи,

Знамен и кринолинов ткань,

Трехцветки, лилии,

                  путь в Бретань,

Любовь и пудреная пьянь

Смешались на песках Вандеи –

Сквозь два столетья не видны

В траве зелёные бутылки,

Но черных водорослей ухмылки

По берегу развезены.

Роса и кровь давным-давно

Ушли в песок... Одно осталось –

Пронзительное, словно жалость,

Вандеи белое вино.

ФЛОРЕНЦИЯ

Развалясь, задыхаясь, старея,

День лежит у холмов на плечах.

Возвышается Синьория

Как пожарная каланча.

Тяжелы её флагов полотна,

Высока сетка окон пчелиных,

Зноем дышит ирис болотный

Над чернейшей бронзой Челлини.

У времен – своя картотека,

У истории – свои качели.

Черный привкус ХХ века

У иронии Макиавелли...

В пыльный полдень гляди с Понто Веккио

Как ползут желтоватые воды.

Одиночество человека

Есть последняя степень свободы.

Разморённый скукой и ленью,

Просиди хоть весь день на ступенях

В переулке у дома Данте –

Не дождёшься его возвращенья...

День уйдёт. Будет вечер длинный.

Окружат тебя жаром стены.

Резкий бег облаков старинных,

Перепутав лунные тени,

Превратит дома в гобелены,

Бесконечно сменяя картины...

Почему же ты сел на ступени

В переулке у дома Данте?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

У Челлини – чеканке учиться,

У Макиавелли – как издеваться,

А у этого флорентийца

Научиться не возвращаться...

* * *

Не на краю света,

Так на краю века

Как, перейдя Лету,

Войти в с в о ю реку?

Войти в неё дважды,

Порвав судьбы петли?

Да разве так важно,

Теченье есть, нет ли?

Коцит ли то, Стикс ли –

Различий тут нету:

Чуть ли не все стихли,

Не перейдя Лету.

И кто кому снится –

Кого ты тут встретишь

На берегу Стикса?

Одних, других, третьих...

Пенсионер важный,

Харон сосёт водку,

И напрокат даже

Тебе не даст лодку.

А вброд рискнуть – кануть.

Жди, соловей, лета,

Пока Сизиф камнем

Не запрудит Лету,

Внеся свою лепту,

Входя в свою реку –

И на краю света,

И на краю века.

* * *

На развалинах Вавилона

Бородатые львы остались.

За спиною льва – не колонна –

Указующий в небо палец –

Беспричинно и беспардонно

Он опять начинает гаммы

А на небе – тёмные ямы –

Серых туч лохматые лона...

И под гаммы танцуют устало,

Разыгравшиеся старухи,

На шершавой бумаге журналов

Откормив клыкастые слухи

Для своих лысогорских балов.

В жирных пятнах любая страница

Осыпающихся кварталов,

Но пока позолота им снится,

Завернулись в обрывки журналов

И слова и чёрствая пицца,

И танцующие непристойно

Серых туч лохматые лона...

Бородатые львы спокойны

На развалинах Вавилона.

* * *

В лилово - белом ртутном свете,

Прозрачнее чем мотыльки

Качаются в газонах эти

Немыслимые табаки.

В ночи июльской, терпкой, спелой

Их юбки – острою звездой –

Смешались с легким платьем, с телом,

С порывом ветра, с резедой...

И рядом с женщиной случайной

На эскалаторе ночном

Ноздрями тронешь запах тайны,

Которой не заметишь днём.

* * *

Я. Гордину

Вызывает безумную жалость

То, что жизнью когда-то считалось:

Парапеты, огни, мостовая,

В переулках поспешность объятий,

Эти ржавые скрипы трамвая

И кресты кораблей на закате...

Вызывает нелепую жалость

Этот новенький крест над собором,

Эти сборища, сборнички, сборы,

И заклеенные заборы

У метро – что ещё не распалось.

И ещё – бесполезная жалость

К тёмным сводам стеклянных вокзалов,

К тем прохожим, теряющим тени.

К одичанию их сновидений,

От которых на стенках осталась

Память кухонных в-гости-хождений...

И когда непонятным укором

По плащу шебуршит осторожно

Мелкий дождь ежедневного вздора –

Быть прохожим почти невозможно:

Так храбрится он, ветер осенний,

Так нелепо, отважно, несложно

Как с фасада подкрашенный город...

И прожектор подсветкою ложной

Разукрасит его, обесценит,

Перепутав прологи с финалами,

Бросит вниз на колючие тени

Фонарей, отражённых каналами.

* * *

В городских садах с цветниками,

В беседках больших, восьмигранных

Духовые оркестры играли

И качались алые канны.

А майоры в бордовых петлицах

Дирижировали оркестрами,

И не знали, что будут сниться

Всем, на клумбах оставившим детство.

Изменялись, смещались предметы:

Стали вместо петлиц погоны,

Стали вместо скамеек – вагоны

И зима обгоняла лето;

Так волчатам эвакуации

Раскрывалось всё невпопад,

И журчал кипяток на станциях,

На кривых деревянных станциях –

В полувеке тому назад.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

С трех сторон Пиренеи глядят

На рожденье безвестной речки.

Этот белый канат – водопад,

Эти черные скалы – вечность.

Брызги лет разлетаются в стороны,

А из нагроможденья камней,

Геликон, барабан, валторны –

С каждым всплеском звучней и звучней.

Как?

       Опять?

До чего ж он некстати –

Тощий вальс городских садов!

Ведь на каждого больше чем хватит

Убегающих городов,

Эмиграций, эвакуаций

И газет и картонных лат...

А в конечном счёте приснятся

Только скалы и водопад.

Тут-то и вспомнишь всех отшумевших...

В воздухе пусто. Зябко взвешен

В пыли водяной рассвет.

Чернолаковых скал фон.

Остывшей земли портрет.

Капель по камню – звон, звон.

Цирк Гаварни, Пиренеи

* * *

В. Станкевичу

Мы не допили Кубок Большого Орла

И нелепой расплата за это была.

Трехсотлетнее в кубке прокисло вино,

Да и сам проржавел он, и вспучилось дно.