Николай Туроверов - Меч в терновом венце Страница 21

ЦАРЕУБИЙЦЫ

Мы теперь панихиды правим,С пышной щедростью ладан жжем,Рядом с образом лики ставим,На поминки Царя идем.Бережем мы к убийцам злобу,Чтобы собственный грех загас.Но заслали Царя в трущобуНе при всех ли, увы, при нас?Сколько было убийц? Двенадцать,Восемнадцать иль тридцать пять?Как же это могло так статься —Государя не отстоять?Только горсточка — этот ворог,Как пыльцу бы, его смело.Верноподданными — сто сорокМиллионов себя звало.Много лжи в нашем плаче позднем,Лицемернейшей болтовни.Не за всех ли отраву возлилНекий яд, отравлявший дни?И один ли, одно ли имя —Жертва страшных нетопырей?Нет, давно мы ночами злыми Убивали своих Царей.И над всеми легло проклятье,Всем нам давит тревога грудь.Замыкаешь ли, дом Ипатьев,Некий давний кровавый путь?

БАЛЛАДА О ДАУРСКОМ БАРОНЕ

К оврагу,Где травы рыжели от крови,Где смерть опрокинула трупы на склон,Папаху надвинув на самые брови,На черном коне подъезжает барон.

Спускается шагом к изрубленным трупам,И смотрит им в лица,Склоняясь с седла, —И прядает конь, оседающий крупом,И в пене испуга его удила.

И яростью,Бредом ее истомяся,Кавказский клинок,(Он уже обнажен)В гниющееКрасноармейское мясо,Повиснув к земле,Погружает барон.

Скакун обезумел,Не слушает шпор он,Выносит на гребень,Весь в лунном огне.Испуганный шумом,Проснувшийся воронЗакаркает хрипло на черной сосне.

И каркает ворон,И слушает всадник,И льдисто светлеет худое лицо.Чем возгласы птицы звучат безотрадней,Тем,Сжавшее сердце,Слабеет кольцо.

Глаза засветились.В тревожном их блеске —Две крошечных искры,Два тонких луча…Но нынче,Вернувшись из страшной поездки,Барон приказал:«Позовите врача!»

И лекарю,Мутной тоскою оборон(Шаги и бряцание шпор в тишине),Отрывисто бросил:«Хворает мой ворон:Увидев меня,Не закаркал он мне!

Ты будешь лечить его,Если ж последнейОтрады лишусь — посчитаюсь с тобой!..»Врач вышел безмолвноИ тут же в передней руками развел и покончил с собой.

А в полдень,В кровавом Особом Отделе,Барону(В сторонку дохнув перегар)Сказали:Вот эти… Они засиделись:Она — партизанка, а он — комиссар.

И медленно,В шепот тревожных известий(Они напряженными стали опять)Им брошено:«На ночь сведите их вместе,А ночью — под вороном — расстрелять!»

И утром начштаба барону прохаркалО ночи и смерти казненных двоих…«А ворон их видел?А ворон закаркал?» —Барон перебил…И полковник затих.

«Случилось несчастье! —Он выдавил (ДабыУдар отклонить —Сокрушительный вздох). —С испугу лиВсе-таки крикнула баба,Иль гнили объевшись,Но…Ворон издох!»

«Каналья!Ты — сдохнешь,А ворон мой — умер!Он,Каркая,Славил удел палача!.. —От гнева и ужаса обезумев,Хватаясь за шашку,Барон закричал. —

Он был моим другом.В кровавой неволеДругого найти я уже не смогу!» —И, весь содрогаясь от гнева и боли,Он отдал приказ отступать на Ургу.

Стенали степные поджарые волки,Шептались пески,Умирал небосклон…Как идол, сидел на косматой монголке,Монголом одет,Сумасшедший барон.

И шорохам ночи бессонной внимая,Он призраку гибели выплюнул:«Прочь!»И каркала ворономГлухонемая Упавшая сзадиДаурская ночь.

Я слышал:В монгольских унылых улусах,Ребенка качая при дымном огне,Раскосая женщина в кольцах и бусахПоет о бароне на черном коне…

И будто бы в дни,Когда в яростной злобеШевелится буря в горячем песке, —Огромный,Он мчит над пустынею Гоби,И ворон сидит у него на плече.

НАСТУПЛЕНИЕ

Та страна, что могла быть раем,Стала логовищем огня.Мы четвертый день наступаем,Мы не ели четыре дня.

Но не надо яства земногоВ этот страшный и светлый час,Оттого что Господне словоЛучше хлеба питает нас.

И залитые кровью неделиОслепительны и легки,Надо мною рвутся шрапнели,Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу, и мой голос — дикий.Это медь ударяет в медь.Я, носитель мысли великой,Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовыеИли воды гневных морей, —Золотое сердце РоссииМерно бьется в груди моей [4].

И так сладко рядить победу,Словно девушку, в жемчуга,Проходя по дымному следуОтступающего врага.

РОДИНЕ

Россия! Из грозного бредаДвухлетней борьбы роковойТебя золотая победаВозводит на трон золотой…

Под знаком великой удачиПроходят последние дни,И снова былые задачиСвои засветили огни.

Степей снеговые пространства,Лесов голубая черта…Намечен девиз ВсеславянстваНа звонком металле щита…

Россия! Десятки наречийВосславят твое бытиё.Герои подъяли на плечиВеликое горе твое.

Но сила врагов — на закате,Но мчатся, Святая Земля,Твои лучезарные ратиК высоким твердыням Кремля!

ПЕРЕХОДЯ ГРАНИЦУ

Пусть дней не мало вместе пройдено,Но вот не нужен я и чужд,Ведь вы же женщина — о, Родина! —И, следовательно, к чему жВсе то, что сердцем в злобе брошено,Что высказано сгоряча?Мы расстаемся по-хорошему,Чтоб никогда не докучатьДруг другу больше. Все, что нажито,Оставлю вам, долги простив, —Все эти пастбища и пажити.А мне — просторы и пути.Да ваш язык. Не знаю лучшегоДля сквернословий и молитв,Он, изумительный, — от ТютчеваДо Маяковского велик.Но комплименты здесь уместны ли?Лишь вежливость, лишь холодокУсмешки — выдержка чудеснаяВот этих выверенных строк.Иду. Над порослью — вечернееПустое небо цвета льда.И вот со вздохом облегчения:«Прощайте. Знаю. Навсегда».

СПУТНИЦЕ

Ты в темный сад звала меня из школыПод тихий вяз. На старую скамью,Ты приходила девушкой веселойВ студенческую комнату мою.И злому непокорному мальчишке,Копившему надменные стихи,В ребячье сердце вкалывала вспышкиТяжелой, темной музыки стихий.И в эти дни тепло твоих ладонейИ свежий холод непокорных губКазался мне лазурней и бездоннейВенецианских голубых лагун…И в старой Польше, вкапываясь в глину,Прицелами обшаривая даль,Под свист, напоминавший окарину,Я в дымах боя видел не тебя ль?..И находил, когда стальной кузнечикСмолкал трещать, все ленты рассказав,У девушки из польского местечкаТвою улыбку и твои глаза.Когда ж страна в восстаньях обгорала,Как обгорает карта на свече, —Ты вывела меня из-за УралаРукой, лежащей на моем плече.На всех путях моей беспутной жизниЯ слышал твой неторопливый шаг.Твоих имен святой тысячелистник,Как драгоценность, бережет душа.И если пасть беззубую, пустую,Разинет старость с хворью на горбе,Стихом последним я отсалютуюТебе, золотоглазая, тебе!

В ЭТОТ ДЕНЬ