Владимир Нарбут - Стихотворения Страница 22

«Одно влеченье: слышать гам…»

Одно влеченье: слышать гам,чуть прерывающий застой,бродя всю жизнь по хуторамГригорием Сковородой.Не хаты и не антресольпрельстят, а груша у межи,где крупной зернью лижет сольна ломоть выпеченной ржи.Сверчат кузнечики.И высь —сверкающая кисея.Земля-праматерь!Мы слились:твое — мое, я — ты, ты — я.Мешает ветер пятачки,тень к древу пятится сама;перекрестились ремешки,и на плечах опять сума.Опять долбит клюка тропуи сердце, что поет, журча,—проклюнувшее скорлупу,баюкаемое курча.

ВДОВЕЦ

Размякла плоть, и — синевата проседьна реденьких, прилизанных висках.Рудая осень в прошлое уносити настоящего сдувает прах.В бродячей памяти живут качели —в скрипучих липах — гонкая доска.Колени заостри, и — полетели,нацеливаясь в облака.И разве эта цель была напрасной?Все туже шла эфирная стезя,и все нахальнее метался красныйгаз пред лицом, осмысленно грозя.Но слишком дерзостен был и восторжен(с пути долой, тюлени-облака!)полет, должно быть, если вечный коршунскогтил, схвативши лапой, голубка.И только клуб да преферанс остался,да, после клуба, дома Отче наш,да целый день мотив усталый вальса,да скука, да стихи, да карандаш…

СТОЛЯР

Визжит пила уверенно и резко,рубанок выпирает завитки,и неглубоким желобком стамескачерпает ствол и хрупкие суки.Кряжистый, низкий, лысый, как апостол,нагнулся над работою столяр:из клена и сосны почти что создалдля старого Евангелья футляр.Размашистою кистью из кастрюлирука медовый переносит клей,—и половинки переплет сомкнулис колосьями не из родных полей.Теперь бы только прикрепить застежки,подернуть лаком бы, да жалко, — нет…В засиженные мухами окошкипроходит пыльными столбами свет,осенний день чрез голубое ситопросеивает легкую муку.И ею стол и лысина покрыты,и на столе она и на суку.О светлая, рассыпчатая манна!Не ты ль приветствуешь господень труд,не от тебя ли тут благоуханно,и мнится: злаки щедрые растут?Смотри, осенний день, и на колосья,что вырастить, трудясь, рука могла.Смотри и молви:— Их пучок разроссяцветеньем Ааронова жезла!

«Цедясь в разнеженной усладе…»

Цедясь в разнеженной усладе,вся жизнь текла и — протекла.Но как побрел бы, бога ради,поклянчить грубого угла!К сохе, в степи, где край непочат,подвесть мордатого коня,и, знаю, ветры защекочутруками хлябкими меня.И, только солнце выткет кокон,в него залезет и замрет,—чрез прясло, возле влажных окон,перевалиться в огород,нарвать моркови и укропа,гнездо картофеля подрытьи после, в печке низколобой,сгребая пену, суп варить…И, помянув Христа во вздохе,отдаться тяге сна легко,чтоб видеть медленные сохина горизонте — далеко…

ПОСЛЕ ГРОЗЫ

Как быстро высыхают крыши.Где буря?Солнце припекло!Градиной вихрь на церкви вышиб —под самым куполом — стекло.Как будто выхватил проворноостроконечную звезду —метавший ледяные зерна,гудевший в небе на лету.Овсы — лохматы и корявы,а рожью крытые поля:здесь пересечены суставы;коленцы каждого стебля!Христос!Я знаю, ты из храмасурово смотришь на Илью:как смел пустить он градом в рамуи тронуть скинию твою!Но мне — прости меня, я болен,я богохульствую, я лгу —твоя раздробленная голеньна каждом чудится шагу.

СИРИУС

Ангел зимний, ты умер.Звездасиней булавкою сердце колет.Что же, старуха, колоду сдай,брось туза на бездомную долю.Знаешь, старуха, мне снился бой:кто-то огромный, неторопливыйбился в ночи с проворной гурьбой, —ржали во ржах жеребцы трубой,в топоте плыли потные гривы…Гулкие взмахи тяжелых крылвоздух взвихрили, и — пал я навзничь.Выкидышем утробной игрыв росах валялся и чаял казни.Но протянулась из тьмы рука,вылитая — верь! — из парафина.Тонкая, розой льнущая, ткань,опеленав, уложила в длинныйящик меня.Кто будет искать?Мертвый, живой — я чуял:потомпел и кадил надо мною схимник,пел и кадил, улыбался ртом,—это не ты ли, мой ангел зимний?Это не ты ли дал пистолет,порох и эти круглые пули?..Песья звезда, миллионы летмед собирающая в свой улей!Ангел, ангел, ты умер.Звезда,что тебе я — палач перед плахой?..В двадцать одно сыграем-ка.Сдай,сдай, ленивая, сивая пряха!

СЕАНС

Для меня мир всегда был прозрачней воды.Шарлатаны — я думал — ломают комедию.Но вчера допотопного страха следысловно язвы в душе моей вскрыл этот медиум.С пустяков началось, а потом как пошло и пошло —и туда, и сюда — раскомаривать:стол дубовый, как гроб, к потолку волокло,колыхалось над окнами жидкое марево,и звонил и звонил, что был заперт в шкапу,колокольчик литой, ненечаянно тронутый.На омытую холодом ровным тропудвое юношей выплыли, в снег опеленуты.Обезглавлен, скользя, каждый голову неспред собой на руках, и глаза были зелены,будто горсть изумрудов — драконовых слез —переливами млела, застрявши в расщелинах.Провалились, и — вдруг потемнело,но духнехороший, тяжелый-тяжелый присунулся.Даже красный фонарь над столом — не потух! —почернел, как яйцо, где цыпленок наклюнулся.— Ай-ай-ай, — кто-то гладит меня по спине,—дама, взвизгнув, забилась плечами в истерике.Померещилось лапы касанье и мне…Хлынул газ из рожков — и на ярком мы береге.— Боже, как хорошо! — мой товарищ вздохнул,проводя по лицу трепетавшими пальцами.А за ставнями плавился медленный гул:может, полночь боролась с ее постояльцами.И в гостиной — дерзнувший чрез душу и плотьпропустить, как чрез кабель, стремление косное —все не мог изможденный еще поборотьсотворенное бурей волнение грозное.И, конечно, еще проносили они —двое юношей, кем-то в веках обезглавленных,—перед меркнущим взором его простынив сферах, на землю свергнутых, тленом отравленных.

«Она некрасива…»

Она некрасива.Приплюснутобветренный нос, и глаза,смотрящие долго и грустно,не раз обводила слеза.О чем она плачет — не знаю,и вряд ли придется узнать,какая (святая, земная?)печаль ее нежит, как мать.Она молчалива.И могутподумать иные:горда…Но только оранжевый ноготьпокажет луна из пруда,—людское изменится мненье:бежит по дорожке сырой,чтоб сгорбленной нищенской теньюскитаться полночной порой.Блуждает, вздыхая и плача,у сонных растрепанных ив,пока не плеснется на дачупунцовый восхода разлив.И снова на трухлой террасесидит молчаливо-грустна,как сон, что ушел восвояси,но высосал душу до дна.

ЛЮДСКАЯ ПОВЕСТЬ

Летучей мыши крылозадело за сердце когтем,—и грудь — пустое дупло,хоть руку засунь по локоть.Сегодня, завтра, вчера —все тот же сумрак в деревьях:кленовые вечера враскидистом, добром чреве.Нет плоти и — нет греха,нет молний мертвецких ночью…Сутулого женихазаластили по-сорочьи.Как вздернут лукавый нос!И солнце поет в веснушках!Худой, привязчивый пес —я с Вами, моя пастушка!Лиловое, синь кругом:цветочки: иван-да-марья.Откуда же этот гром,удушье тягучей гари?Ах, девушка, всех милей,не девушка, а наяда…Душа!Как пес, околей!Под тыном валяйся, падаль!

ПОКОЙНИК