Владимир Нарбут - Стихотворения Страница 23

ПОКОЙНИК

В прихожей — выщербленный рукомойникда на лежанке хромоногий кот.А что, когда вдруг добренький покойниксюда с погоста в сумерках придет?Шатаясь, в николаевской шинелис бобровым вылезшим воротником,войдет, поскрипывая еле-елекосым, ходьбою сбитым каблуком.Потрет ладони, связки пальцев грея,Никиту, может, кликнет впопыхах,да, вспомнив, что давно прогнал лакея,закашляется, захрипит в сердцах.Сурово сдвинет брови, тучей-туча,стряхнет на стул шинель с костлявых плеч, и — встанет кот, испуганно мяуча,коробясь, не осмелится прилечь…Потом, разглаживая бакенбарды,прильнувшие к изъеденным щекам,направится в ту комнату, где картыраскладывает дряхлая madame.Качнется тень и поползет портьерой,окинет взором столик со свечой,старуху чопорную в тальме серой —и полукруг пасьянса небольшой.— Bonjour, Nadine[117],— и щелкнет каблуками,и ужас заберется в женский взгляд.Замельтешив крахмальными руками,старуха вся откатится назад.В трубе простонет вьюшкою тяжелойхолодный ветер: хватит и швырнет…А утром девка выцветший околышпод креслом продырявленным найдет.Помнет — и в сенцах на чердак забросит:— Никак, от баринова картуза?Черт лешего опять, наверно, носит.Не отмахнуться двойкой от туза…И — ну мести, да так, чтоб рукомойникне загремел: ведь старая — больна.Лежит она.— Повадился покойник.Ужели богом власть ему дана?

УКРОП

Тянет медом от укропа,поднял морду, воя, цербер.Из-за века — глаз циклопа:полнолунье на ущербе.Под мельницей ворочаетколеса-жерновамучарь да нежить прочая,сама едва жива.А на горке, за овином,за цыгельной — ветряки.Ты нарви, нарви, нарви нам,ведьма, зелья от руки!Пошастать бы амбарами,замки травой взломать:не помирать же старыми,такую твою мать!Прется виево отродье;лезет в гору на циклопа.Пес скулит на огороде,Задыхаясь от укропа.

ЛЮБОВЬ

БРОДЯГА

Ты разглагольствовала, нищета,Со стоиком, учеником Сенеки;Сковородою ты была взятаИз бурсы: вынута из-под линейки.Обезображенная, без имен,Апулией шаталась, Украиной,—И твой большак был много раз клейменПодковою, находкой соловьиной…Но даже наискромная из скромныхДомашних пищ покажется хулой,Когда бродяга, в башмаках огромных,Толкнется в дверь светящейся скулой.Чего о семени так властно трубишь,К хребту приставшая вплотную плоть:Живот, согревшийся в пеленках рубищИ перочинным можно проколоть.Как башмаки, сбивая по дорогеНаперстки мака, второпях неслиВеселого, что вырос на порогеЛазоревой, студенческой земли!Мотнет пивными патлами, ноздреюПопробует: не пахнет ли борщом?Его на пир, на сеновал настрою,—Он перспективой будет обольщен…Я на него похож: бурсак, бродяга(грохочет в торбе гиря-просфора).Меня мутит, и бьет, и гонит тяга,Как вальдшнепа — в свеченьи фосфора.Большое тело жалуется на ночь:Облобызай, облобызай меня,Кровь преврати в вино — и в теплом чанеПодай к вечере, ушками звеня.Упрямую да одолею шею,Да придавлю ее к земле ногой,И кану в Кану, кану в Галилею —Непреткновенный, шумный и нагой.

«О бархатная радуга бровей…»

О бархатная радуга бровей!Озерные русалочьи глаза!В черемухе пьянеет соловей,И светит полумесяц меж ветвей,Но никому весну не рассказать.

Забуду ли прилежный завитокЕще не зацелованных волос,В разрезе платья вянущий цветокИ от руки душистый теплый ток,И все, что так мучительно сбылось?..

Какая горечь, жалоба в словахО жизни, безвозвратно прожитой!О прошлое! Я твой целую прах!Баюкай, вечер, и меня в ветвяхИ соловьиною лелей мечтой.

Забуду ли в передразлучный день Тебя и вас, озерные глаза?Я буду всюду с вами, словно тень,Хоть не достоин, знаю, и ременьУ ваших ног, припавши, развязать.

ЛЮБОВЬ

Обвиняемый усат и брав(мы других в герои не желаем).Бесполезно спорить с Менелаем:прав он был, воюя, иль не прав.Но любовь играет той же дамой(бархатная, сметливая крыса) —от широколапого Адамадо крылатоногого Париса.Что ж дурного, если вдруг онаи в мою щеку вдавила зубки:так свежи и так душисты юбки,яблоком накатана луна.Охраняют, заливаясь лаем,кобели домок за частоколом.(Бесполезно спорить с Менелаем,тяжбою грозящим протоколом.)Ты не бойся яблочных часов,в кои плоть не ведает раздора:сыростью напитанная шторада табачный запах от усов.Опадает холодок на плечиголые.          Усатый молодчина,лишь теперь я понял, в чем причинасуматохи нашей человечьей.Лишь теперь я понял: никогданам не надо превращаться в кремний.Пусть — вперед и взад — стегает время,собирает круглые года;Пусть течет густая (до колена)судорога, вьется лай собачий.Ева ты моя, моя Елена,что ты в жертве ценишь наипаче?Выпяченные — бери! — соски?Виевы ли веки или губы?Иль в пахах архангеловы трубы,взятые в утробные тиски?Мы поймали то, что днем ловили.И любовь попробует свой рашпильне однажды, как и когти филин —смерть на яблоке двуполой тяжбы.

Не ночь, а кофейная жижа:гадать и гадать бы на ней!Пошла полумесяца лыжана полоз моих же саней.Козлиные гонятся лица,поблеивают и поют.Животная шерсть шевелится,и волос — не гол и не крут.Куда мне и что мне, заике,коль ворох соломы тяжел,коль первый попутный, великий,огонь лишь туманом прошел.Валун! То не я ли, дорожный,сквозь ртутную глянул слезу?Ухабистый, неосторожный,везу мое бремя, везу.Могильникам не развалиться,за пазуху сунули крест,и выселицам веселиться —напраслина! — не надоест.Под полозом — жарко и скользко,и ворох соломы тяжел.Но что мне, заике, до происков,коль кучер — и тот вот — козел!Присел, кучерявый, на козлы,поблеивает и поет.Чтоб жилой, хомячьей и рослой(поет) подоило живот,чтоб, выдавив дышащий розан,я сам, облысел и умен,пропал, потому что обсосан,в кивающей прорве времен.

Хорошенько втоптать чемоданы,запихнув их в горбатый задок…Канделябр, — провожают каштаны:греховодный, прощай, городок!Облака поддувает, как стружки,наливает штаны у колен.Над крылечком, к заржавленной дужкеприцепил свой фонарь Диоген.А и сколько сырых да курносыхбелоногих белуг взапертисторожишь, променявшая посохна четьи непотребных житий?А и что тебе, пава, до суслакровяного, до плоти людской,коль в лихом и сама ты загрузла,опустившись с разящей клюкой?И блюдешь, ястребица, в домашнейканарейчатой юбке враструб,чтоб не вянуло вымя от шашней,не болталось у Катек и Люб…Лопнет месяц-яйцо и прольется(ну, отваливай, ну, на ночлег), —от папаши до золоторотца —всякой твари налезет в ковчег.И на поте замешено тесто.Не связует расстрига-поэтвиноградной стопой анапестас чревоблудием схимы обет.(Увести бы отсюда, женитьсяна пропащей… несчастной… святой!Привыкает же к людям синица,и в трущобе немало цветов…)Оловянные выстынут лужи.Но тяжелый и розовый партам, где окорок девки белужий,распирает берлогу, как шар.И кровать, убаюканный кузов,на ухабах скрипит и поетдо утра. Одноглазый Кутузовсквозь мушиный моргает помет —в щеки брызнуло старческий йод…Вон из города тащит расстригу.Детвора разменялась по псам,тарантас сотрясается.Прыгай,мой возок, по ежастым овсам!Разливается май, златокудрясь.И ныряет, пророча успех,мой возок — Мономахова мудрость,выбивая мне— Сидя в санех.

НОЧЬ