Николай Некрасов - Полное собрание стихотворений. Том 2 Страница 22

Страх, бывало, возьмет, как застонет!

"Подари, говорю, сапоги,

А то, вишь, разошелся дождище!

Неравно в самом деле умрешь,

В чем пойду проводить на кладбище?"

Закивал головой…" – "Ну и что ж?"

– "Ну и умер – и больше ни слова:

Надо места искать у другого!"

– "И тебе его будто не жаль?"

– "Что жалеть! нам жалеть недосужно.

Что жалеть! хоронить теперь нужно.

Эка, батюшка, страшная даль!

Эко времечко!.. господи боже!

Как ни дорого бедному жить,

Умирать ему вдвое дороже:

На кладбище-то место купить,

Да попу, да на гроб, да на свечи…"

Говоря эти грустные речи,

До кладбища мы скоро дошли

И покойника в церковь внесли.

Много их там гуртом отпевалось,

Было тесно – и трудно дышалось.

Я ушел по кладбищу гулять;

Там одной незаметной могилы,

Где уснули великие силы,

Мне хотелось давно поискать.

Сделав даром три добрые круга,

Я у сторожа вздумал спросить.

Имя, званье, все признаки друга

Он заставил пять раз повторить

И сказал: "Нет, такого не знаю;

А, пожалуй, примету скажу,

Как искать: Ты ищи его с краю,

Перешедши вот эту межу,

И смотри: где кресты – там мещане,

Офицеры, простые дворяне;

Над чиновником больше плита,

Под плитой же бывает учитель,

А где нет ни плиты, ни креста,

Там, должно быть, и есть сочинитель".

За совет я спасибо сказал,

Но могилы в тот день не искал.

Я старуху знакомую встретил

И покойника с ней хоронил.

День, по-прежнему гнил и не светел,

Вместо града дождем нас мочил.

Средь могил, по мосткам деревянным

Довелось нам долгонько шагать.

Впереди, под навесом туманным,

Открывалась болотная гладь:

Ни жилья, ни травы, ни кусточка,

Всё мертво – только ветер свистит.

Вон виднеется черная точка:

Это сторож. "Скорее!" – кричит.

По танцующим жердочкам прямо

Мы направились с гробом туда.

Наконец вот и свежая яма,

И уж в ней по колено вода!

В эту воду мы гроб опустили,

Жидкой грязью его завалили,

И конец! Старушонка опять

Не могла пересилить досады:

"Ну, дождался, сердечный, отрады!

Что б уж, кажется, с мертвого взять?

Да господь, как захочет обидеть,

Так обидит: Вчера погорал,

А сегодня, изволите видеть,

Из огня прямо в воду попал!"

Я взглянул на нее – и заметил,

Что старухе-то жаль бедняка:

Бровь одну поводило слегка…

Я немым ей поклоном ответил

И ушел.. Я доволен собой,

Я недаром на улицу вышел:

Я хандру разогнал и смешной

Каламбур на кладбище услышал,

Подготовленный жизнью самой…

27 декабря 1858

Ветер что-то удушлив не в меру,

В нем зловещая нота звучит,

Всё холеру – холеру – холеру -

Тиф и всякую немочь сулит!

Все больны, торжествует аптека

И варит свои зелья гуртом;

В целом городе нет человека,

В ком бы желчь не кипела ключом;

Муж, супругою страстно любимый,

В этот день не понравится ей,

И преступник, сегодня судимый,

Вдвое больше получит плетей.

Всюду встретишь жестокую сцену,-

Полицейский, не в меру сердит,

Тесаком, как в гранитную стену,

В спину бедного Ваньки стучит.

Чу! визгливые стоны собаки!

Вот сильней,- видно, треснули вновь…

Стали греться – догрелись до драки

Два калашника… хохот – и кровь!

Под жестокой рукой человека

Чуть жива, безобразно тоща,

Надрывается лошадь-калека,

Непосильную ношу влача.

Вот она зашаталась и стала.

"Ну!"- погонщик полено схватил

(Показалось кнута ему мало) -

И уж бил ее, бил ее, бил!

Ноги как-то расставив широко,

Вся дымясь, оседая назад,

Лошадь только вздыхала глубоко

И глядела… ( так люди глядят,

Покоряясь неправым нападкам).

Он опять: по спине, по бокам,

И вперед забежав, по лопаткам

И по плачущим, кротким глазам!

Всё напрасно. Клячонка стояла,

Полосатая вся от кнута,

Лишь на каждый удар отвечала

Равномерным движеньем хвоста.

Это праздных прохожих смешило,

Каждый вставил словечко свое,

Я сердился – и думал уныло:

"Не вступиться ли мне за нее?

В наше время сочувствовать мода,

Мы помочь бы тебе и не прочь,

Безответная жертва народа,-

Да себе не умеем помочь!"

А погонщик недаром трудился -

Наконец-таки толку добился!

Но последняя сцена была

Возмутительней первой для взора:

Лошадь вдруг напряглась – и пошла

Как-то боком, нервически скоро,

А погонщик при каждом прыжке,

В благодарность за эти усилья,

Поддавал ей ударами крылья

И сам рядом бежал налегке.

Я горячим рожден патриотом,

Я весьма терпеливо стою,

Если войско, несметное счетом,

Переходит дорогу мою.

Ускользнут ли часы из кармана,

До костей ли прохватит мороз

Под воинственный гром барабана,

Не жалею: я истинный росс!

Жаль, что нынче погода дурная,

Солнца нет, кивера не блестят

И не лоснится масть вороная

Лошадей… Только сабли звенят;

На солдатах едва ли что сухо,

С лиц бегут дождевые струи,

Артиллерия тяжко и глухо

Продвигает орудья свои.

Всё молчит. В этой раме туманной

Лица воинов жалки на вид,

И подмоченный звук барабанный

Словно издали жидко гремит…

Прибывает толпа ожидающих,

Сколько дрожек, колясок, карет!

Пеших, едущих, праздно-зевающих

Счету нет!

Тут квартальный с захваченным пьяницей,

Как Федотов его срисовал;

Тут старуха с аптечною сткляницей,

Тут жандармский седой генерал;

Тут и дама такая сердитая -

Открывай ей немедленно путь!

Тут и лошадь, недавно побитая:

Бог привел и ее отдохнуть!

Смотрит прямо в окошко каретное,

На стекле надышала пятно.

Вот лицо, молодое, приветное,

Вот и ручка,- раскрылось окно,

И погладила клячу несчастную

Ручка белая… Дождь зачастил,

Словно спрятаться ручку прекрасную

Поскорей торопил.

Тут бедняк итальянец с фигурами,

Тут чухна, продающий грибы,

Тут рассыльный Минай с корректурами.

"Что, старинушка, много ходьбы?"

– "Много было до сорок девятого;

Отдохнули потом… да опять

С пятьдесят этак прорвало с пятого,

Успевай только ноги таскать!"

– "А какие ты носишь издания?"

– "Пропасть их – перечесть мудрено.

Я "Записки" носил с основания,

С "Современником" нянчусь давно:

То носил к Александру Сергеичу,

А теперь уж тринадцатый год

Всё ношу к Николай Алексеичу,-

На Литейной живет.

Слог хорош, а жиденько издание,

Так, оберточкой больше берут.

Вот "Записки"- одно уж название!

Но и эти, случается, врут.

Всё зарезать друг дружку стараются.

Впрочем, нас же надуть норовят:

В месяц тридцать листов обещаются,

А рассыльный таскай шестьдесят!

Знай ходи – то в Коломну, то к Невскому,

Даже Фрейганг устанет марать:

"Объяви, говорит, ты Краевскому,

Что я больше не стану читать!.."

Вот и нынче несу что-то спешное -

Да пускай подождут, не впервой.

Эх, умаялось тело-то грешное!.."

– "Да, пора бы тебе на покой".

– "То-то нет! Говорили мне многие,

Даже доктор (в тридцатом году

Я носил к нему "Курс патологии"):

"Жить тебе, пока ты на ходу!"

И ведь точно: сильней нездоровится,

Коли в праздник ходьба остановится:

Ноет спинушка, жилы ведет!

Я хожу уж полвека без малого,

Человека такого усталого

Не держи – пусть идет!

Умереть бы привел бог со славою,

Отдохнуть отдохнем, потрудясь…"

Принял позу старик величавую,

На Исакия смотрит, крестясь.

Мне понравилась речь эта странная.

"Трудно дело твое!"- я сказал.

"Дела нет, а ходьба беспрестанная,

Зато город я славно узнал!

Знаю, сколько в нем храмов считается,

В каждой улице сколько домов,

Сколько вывесок, сколько шагов

(Так, идешь да считаешь, случается).

Грешен, знаю число кабаков.

Что ни есть в этом городе жителей,

Всех по времени вызнал с лица".

– "Ну, а много видал сочинителей?"

– "День считай – не дойдешь до конца,

Чай, и счет потерял в литераторах!

Коих помню – пожалуй, скажу.

При царице, при трех императорах

К ним ходил… при четвертом хожу:

Знал Булгарина, Греча, Сенковского,