Данте Алигьери - Божественная комедия Страница 23

Песнь восемнадцатая

Есть место в преисподней. Злые Щели,Сплошь каменное, цвета чугуна,Как кручи, что вокруг отяготели.

Посереди зияет глубинаШирокого и темного колодца,О коем дальше расскажу сполна.

А тот уступ, который остается,Кольцом меж бездной и скалой лежит,И десять впадин в нем распознается.

Каков у местности бывает вид,Где замок, для осады укрепленный,Снаружи стен рядами рвов обвит,

Таков и здесь был дол изборожденный;И как от самых крепостных воротВедут мосты на берег отдаленный,

Так от подножья каменных высотШли гребни скал чрез рвы и перекаты,Чтоб у колодца оборвать свой ход.

Здесь опустился Герион хвостатыйИ сбросил нас обоих со спины;[230]И влево путь направил мой вожатый

Я шел, и справа были мне видныУже другая скорбь и казнь другая,Какие в первом рву заключены.

Там в два ряда текла толпа нагая;Ближайший ряд к нам направлял стопы,А дальний — с нами, но крупней шагая.[231]

Так римляне, чтобы наплыв толпы,В год юбилея, не привел к затору,Разгородили мост на две тропы,

И по одной народ идет к собору,Взгляд обращая к замковой стене,А по другой идут навстречу, в гору.[232]

То здесь, то там в кремнистой глубинеВиднелся бес рогатый, взмахом плетиЖестоко бивший грешных по спине.

О, как проворно им удары этиВздымали пятки! Ни один не ждал,Пока второй обрушится иль третий.

Пока я шел вперед, мой взор упалНа одного; и я воскликнул: «Где-тоЕго лицом я взгляд уже питал».

Я стал, стараясь распознать, кто это,И добрый вождь, остановясь со мной,Нагнать его мне не чинил запрета.

Бичуемый, скрывая облик свой,Склонил чело; но труд пропал впустую;Я молвил: «Ты, с поникшей головой,

Когда наружность носишь не чужую, —Венедико Каччанемико[233]. ЧемТы заслужил приправу столь крутую?»

И он: «Я не ответил бы совсем,Но мне твоя прямая речь велелаПрипомнить мир старинный. Я был тем,

Кто постарался, чтоб ГизолабеллаПослушалась маркиза,[234] хоть и врутРазличное насчет срамного дела.

Не первый я болонец плачу тут;Их понабилась здесь такая кипа,Что столько языков не наберут

Меж Савеной и Рено молвить sipa;[235]Немудрено: мы с алчностью своейДо смертного не расстаемся хрипа».

Тут некий бес, среди его речей,Стегнул его хлыстом и огрызнулся:«Ну, сводник! Здесь не бабы, поживей!»

Я к моему вожатому вернулся;Пройдя немного, мы пришли туда,Где длинный гребень от скалы тянулся.

Мы на него взобрались без трудаИ с этим истязуемым народом,Направо взяв, расстались навсегда.

И там, где гребень нависает сводом,Чтоб дать толпе бичуемой пройти, —Мой вождь сказал: «Постой — и мимоходом

Свои глаза на этих обрати,Которых ты еще не видел лица,Пока им было с нами по пути».

Под древний мост спешила вереницаВторого ряда, двигаясь на нас,Стегаемая, как и та станица.

И вождь, не ждав вопроса этот раз,Сказал: «Взгляни вот на того, большого:Ему и боль не увлажняет глаз.

Как полон он величества былого!То мудрый и отважный властелин,Ясон, руна стяжатель золотого.

Приплыв на Лемнос средь морских пучин,Где женщины, отринув все, что свято,Предали смерти всех своих мужчин,

Он обманул, украсив речь богато,Младую Гипсипилу, в свой чередТоварок обманувшую когда-то.

Ее он бросил там понесшей плод;За это он так и бичуем злобно,И также за Медею казнь несет.[236]

С ним те, кто обманул ему подобно;Про первый ров и тех, кто стиснут в нем,Нет нужды ведать более подробно».

Достигнув места, где тропа крестомПересекает грань второго вала,Чтоб дальше снова выгнуться мостом,

Мы слышали, как в ближнем рву визжалаИ рылом хрюкала толпа людейИ там себя ладонями хлестала.

Откосы покрывал тягучий клейОт снизу подымавшегося чада,Несносного для глаз и для ноздрей.

Дно скрыто глубоко внизу, и надо,Дабы увидеть, что такое там,Взойти на мост, где есть простор для взгляда.

Туда взошли мы, и моим глазамПредстали толпы влипших в кал зловонный,[237]Как будто взятый из отхожих ям.

Там был один, так густо отягченныйДерьмом, что вряд ли кто бы отгадал,Мирянин это или постриженный.

Он крикнул мне: «Ты что облюбовалМеня из всех, кто вязнет в этой прели?»И я в ответ: «Ведь я тебя встречал,

И кудри у тебя тогда блестели;Я и смотрю, что тут невдалекеПогряз Алессио Интерминелли[238]».

И он, себя темяша по башке:«Сюда попал я из-за льстивой речи,Которую носил на языке».

Потом мой вождь: «Нагни немного плечи, —Промолвил мне, — и наклонись вперед,И ты увидишь: тут вот, недалече

Себя ногтями грязными скребетКосматая и гнусная паскудаИ то присядет, то опять вскокнет.

Фаида[239] эта, жившая средь блуда,Сказала как-то на вопрос дружка:«Ты мной довольна?» — «Нет, ты просто чудо!»

Но мы наш взгляд насытили пока».

Песнь девятнадцатая

О Симон-волхв[240], о присных сонм злосчастный,Вы, что святыню божию, добраНевесту чистую, в алчбе ужасной

Растлили ради злата и сребра,Теперь о вас, казнимых в третьей щели,Звенеть трубе назначена пора!

Уже над новым рвом мы одолелиГорбатый мост и прямо с высотыНа середину впадины смотрели.

О Высший Разум, как искусен тыГоре, и долу, и в жерле проклятом,И сколько показуешь правоты!

Повсюду, и вдоль русла, и по скатам,Я увидал неисчислимый рядОкруглых скважин в камне сероватом.

Они совсем такие же на взгляд,Как те, в моем прекрасном Сан-Джованни[241],Где таинство крещения творят.[242]

Я, отрока спасая от страданий,В недавний год одну из них разбил:И вот печать, в защиту от шептаний![243]

Из каждой ямы грешник шевелилТорчащими по голени ногами,А туловищем в камень уходил.

У всех огонь змеился над ступнями;Все так брыкались, что крепчайший жгутПорвался бы, не совладав с толчками.

Как если нечто маслистое жгутИ лишь поверхность пламенем задета, —Так он от пят к ногтям скользил и тут.

«Учитель, — молвил я, — скажи, кто это,Что корчится всех больше и обросОгнем такого пурпурного цвета?»[244]

И он мне: «Хочешь, чтоб тебя я снесВниз, той грядой, которая положе?Он сам тебе ответит на вопрос».

И я: «Что хочешь ты, мне мило тоже;Ты знаешь все, хотя бы я молчал;Ты — господин, чья власть мне всех дороже».

Тогда мы вышли на четвертый валИ, влево взяв, спустились в крутоскатыйИ дырами зияющий провал.

Меня не раньше отстранил вожатыйОт ребр своих, чем подойдя к тому,Кто так ногами плакал, в яме сжатый.

«Кто б ни был ты, поверженный во тьмуВниз головой и вкопанный, как свая,Ответь, коль можешь», — молвил я ему.

Так духовник стоит, исповедаяКазнимого, который вновь зоветИз-под земли, кончину отдаляя.[245]

«Как, Бонифаций[246], — отозвался тот, —Ты здесь уже, ты здесь уже так рано?На много лет, однако, список[247] врет.

Иль ты устал от роскоши и сана,Из-за которых лучшую средь жен,[248]На муку ей, добыл стезей обмана?»[249]

Я был как тот, кто словно пристыжен,Когда ему немедля возразили,А он не понял и стоит, смущен.

«Скажи ему, — промолвил мне Вергилий: —«Нет, я не тот, не тот, кого ты ждешь».И я ответил так, как мне внушили.

Тут грешника заколотила дрожь,И вздох его и скорбный стон раздался:«Тогда зачем же ты меня зовешь?

Когда, чтобы услышать, как я звался,Ты одолеть решился этот скат,Знай: я великой ризой облекался.

Воистину медведицей зачат,Радея медвежатам, я так жадноКопил добро, что сам в кошель зажат.[250]

Там, подо мной, набилось их изрядно,Церковных торгашей, моих предтеч,Расселинами стиснутых нещадно.

И мне придется в глубине залечь,Сменившись тем, кого я по догадкеСейчас назвал, ведя с тобою речь.

Но я здесь дольше обжигаю пятки,И срок ему торчать вот так стремглав,Сравнительно со мной, назначен краткий;

Затем что вслед, всех в скверне обогнав,Придет с заката пастырь без закона,И, нас покрыв, он будет только прав.[251]

Как, в Маккавейских книгах, ИасонаЛелеял царь, так и к нему щедраФранцузская окажется корона».[252]

Хоть речь моя едва ль была мудра,Но я слова привел к такому строю:«Скажи: каких сокровищ от Петра

Ждал наш господь, прельщен ли был казною,Когда ключи во власть ему вверял?Он молвил лишь одно: «Иди за мною».

Петру и прочим платы не вручалМатвей, когда то место опустело,Которое отпавший потерял.[253]

Торчи же здесь; ты пострадал за дело;И крепче деньги грешные храни,С которыми на Карла шел так смело.[254]

И если бы я сердцем искони,И даже здесь, не чтил ключей верховных,Тебе врученных в радостные дни,

Я бы в речах излился громословных;Вы алчностью растлили христиан,Топча благих и вознося греховных.

Вас, пастырей, провидел Иоанн[255]В той, что воссела на водах со славойИ деет блуд с царями многих стран;

В той, что на свет родилась семиглавой,Десятирогой и хранила нас,Пока ее супруг был жизни правой.[256]

Сребро и злато — ныне бог для вас;И даже те, кто молится кумиру,Чтят одного, вы чтите сто зараз.

О Константин, каким злосчастьем мируНе к истине приход твой был чреват,А этот дар твой пастырю и клиру!»[257]

Пока я пел ему на этот лад,Он, совестью иль гневом уязвленный,Не унимал лягающихся пят.

А вождь глядел с улыбкой благосклонной,Как бы довольный тем, что так правдивЗвук этой речи, мной произнесенной.

Обеими руками подхватив,Меня к груди прижал он и початымУже путем вернулся на обрыв;

Не утомленный бременем подъятым,На самую дугу меня он взнес,Четвертый вал смыкающую с пятым,

И бережно поставил на утес,Тем бережней, что дикая стремнинаБыла бы трудной тропкой и для коз;

Здесь новая открылась мне ложбина.

Песнь двадцатая