Нора Галь - Нора Галь: Воспоминания. Статьи. Стихи. Письма. Библиография. Страница 23

        Разговаривают ОН и ОНА:

        – Вы говорили, что этот Суинберн не сделался великим поэтом, потому что... да... вот на этом вы как раз и остановились, мисс...

        – Да, да... благодарю вас, – отвечала она. – Суинберн потому не сделался великим поэтом, что, по правде говоря, он иногда бывает грубоват. У него есть такие стихотворения, которые просто не стоит читать... У великого поэта нельзя выкинуть ни одной строчки...

        – А мне показалось очень хорошо... то, что я вот тут прочел. Мне и в голову не приходило, что он такой... такой дурной. Должно быть, это по другим его книгам видно (с.13).

        И немного дальше ОН:

        – Да, да. Я его читал...

        Можно ли по этому разговору догадаться, что ОНА – утонченная девица, бакалавр искусств, а ОН – полуграмотный моряк, о чьей грубости, неуклюжести в речи и поведении поминутно напоминает автор и непрестанно думают оба собеседника? Интонация у обоих довольно светская, тот же сложный синтаксис, те же придаточные предложения, даже одно и то же «да, да».

        А между тем это – первая встреча Руфь Морз и Мартина Идена! И у автора они говорят совсем по-разному! Оборот «по правде говоря» был бы уместен в речи Мартина. А в ЕЕ речи все иначе: he is, well, indelicate – тут нет иногда, и не «бывает грубоват», а – в сущности или все же (well – смягчающая запинка) «ему не хватает тонкости (утонченности)»; ЕЕ речи присуще не «не стоит», а не следовало бы (should never be read) и не резкое «выкинуть», а – опустить, обойтись без (spared) – такие оттенки очень существенны.

        Напротив, в речи Мартина смешно «такой дурной» (почти как в дамской книжечке для малых деток – такой нехороший!), в подлиннике слово куда более сильное – scoundrel – негодяй!

        У обоих есть реплики, начинающиеся с Yes (одного, а не удвоенного), но тут, чтобы передать разницу в речи, надо было отойти от буквы: для Руфи естественно это самое «да, да», а Мартину не грех бы сказать «ага». Ведь в подлиннике вся его речь поначалу и грамматически и фонетически до крайности неправильна, именно так показана его малограмотность и некультурность. А русская традиция этого не допускает, неправильность речи надо передавать прежде всего строем фразы и лексикой. Сейчас это – азбучная истина, не делают этого либо неумелые, неопытные переводчики, либо формалисты. В 20-х годах это еще не было установлено ни теорией, ни практикой художественного перевода.

        И еще речь этого неотесанного, да притом смущенного непривычной обстановкой матроса: книжное «Однажды ночью...» вместо «раз...» (с.11); «А потом, когда я...» (с.10); «Но я добьюсь того, что это будет моего ума дело» (с.14); «В школу и я ходил, когда был мальчишкой» (с.15 – вместо хотя бы «Мальчишкой и я ходил в школу»). Везде – сложный синтаксис, придаточные предложения, в ЕГО устах неестественные.

        То же и с его мыслями:

        Где-то в его памяти шевельнулось смутное представление о том, что некоторые люди... чистят зубы... Он должен произвести изменения во всем, что касалось его внешности, начиная с чистки зубов и кончая ношением воротничка... (с.36)

        Отчасти это калька, а иные канцеляризмы, нудные отглагольные существительные еще и прибавлены. Конечно же, такие обороты невозможны в мыслях и ощущениях девятнадцатилетнего полуграмотного моряка, особенно – если текст близок внутреннему монологу. Невозможны эти нагромождения существительных в родительном падеже, да еще и с причастием, вроде: «... доказательство огромности расстояния, их разделявшего» (с.37). /.../

        Потрясенный гениальной поэмой Бриссендена, Мартин в переводе изъясняется так:

        – Я ошеломлен! Этот великий вечный вопрос не выходит у меня из головы. В моих ушах всегда будет звучать... незатихающий голос человека, пытающегося постичь непостижимое!... Эта вещь совершенно завладела мною... Это истина в самой своей сокровенной сущности... (с.273) – все это деревянно, вяло, многословно. А у Лондона Мартин говорит порывисто, страстно, почти бессвязно – и, скажем, последняя фраза, где выделенное – чистейшая отсебятина, – должна звучать примерно так: сама истина, каждая строка! В подлиннике: It is true, man, every line of it. /.../

        Слова Руфи «повергали Мартина в недоумение... всё это заставляло работать его мозг» – сначала стертый штамп, а потом пропущено, потеряно как раз нечто менее обычное: stimulated his mind and set it tingling. «Да, вот это – то, для чего стоит жить... и ради чего стоит умереть» (с.12) – опять словесная ходячая монета, фраза вялая, тусклая, смазано своеобразие мыслей и чувств Мартина, – под конец надо хотя бы –да и жизни не пожалеешь!

        И, напротив, столь же привычные штампы нередко усиливают текст, относящийся к персонажам и сценкам не столь ярким:

        «... слуга с трудом сдержал злорадную ухмылку» (с.20) – вместо the servant was smugly pleased. «Миссис Морз хранила зловещее молчание» (с.166), – а в подлиннике всего лишь was coldly silent, что для нее куда естественней.

        Надоевших штампов, тяжелых книжных, а то и прямо газетных оборотов, непереведенных иностранных слов, которые вполне можно и нужно передавать по-русски, в этом старом переводе не счесть. А уж калька подчас просто постыдная:

        «...имеет две комнаты» (с.278) – еще школьников учат обороты с to have переводить не буквально, а – у него (есть) две комнаты.

        «... думал о ком-нибудь похожем на нее, когда описывал Изольду» (с.8) – had somebody like her in mind – получается некстати мужской род, надо хотя бы – «о похожей девушке».

        «Я должен повергнуться в прах перед ним» (с.250), а у автора I am down in the dirt at your feet, Мартину свойственно думать совсем иначе, примерно – «я подметки твоей не стою».

        И непозволителен, тем более в такой книге, чудовищно суконный нудный канцелярит:

        «Осуществляя свой план» (с.11); «произошла легкая заминка в едва успевшей завязаться беседе» (с.11); «заговорила... об интересовавшем его предмете» (с.11); «... увидел этот мир существующим в действительности» (с.42); «когда стул не был в употреблении» (с.175); «... хотел продолжать свой путь» (с.355) – а в подлиннике иначе, резче: ... he swung on his heel to go on.

        «Его руки и ноги начали делать судорожные движения» – мыслимо ли в последних строках романа так сказать о том, что, наперекор решению Мартина утонуть, воля к жизни заставила его плыть, руки и ноги заработали помимо его воли?

        «В течение секунды,показавшейся вечностью...» (с.9) – вместо, к примеру, «долгую секунду (нескончаемое мгновенье)» – for an eternal second. /.../

        «Настолько любил красоту, что находил удовлетворение в служении ей» (с.172) – опять-таки это еще хуже прямой кальки: у автора he loved beauty passionately, and the joy of serving her was to him sufficient wage.

        «Мысли подобного рода приходили Мартину в голову и раньше, до многого же он додумался лишь потом» (с.173) – вместо хотя бы: «Многое он уже понял, кое до чего додумался позже» – Much of this Martin had already reasoned out, and some of it he reasoned out later.

        «... не умея владеть собою... представлял резкий контраст с выдержанным молодым профессором» (с.210) – He lacked decorum and control, and was in decided contrast to the young professor. /.../

        «Она снова сделала попытку высвободить руку. Это сразу возбудило его любопытство. Казалось, она боится чего-то именно теперь, когда всякая опасность миновала» (с.355) – все это тяжеловесно, засорено лишними словами-связками, а чувство и интонация очень приблизительны: Again she started to remove her hand. He felt a momentary curiosity. Now that she was out of danger she was afraid. – В конце куда верней бы: «попыталась отнять руку» – и – «в нем шевельнулось любопытство».

        Зачастую и строй фразы и словарь вопиюще не совпадают с настроением той или иной сценки, с образами и характерами ее участников.

        «Бриссенден не дал... никаких объяснений по поводу (!) своего столь долгого отсутствия... Сквозь пар, клубившийся над стаканами, ... <Мартин> с удовольствием созерцал (!) лицо своего друга» (с.272). Brissenden gave no explanation of his long absence – так и перенесены отглагольные существительные вместо естественного по-русски «никак не объяснил», да еще прибавлено казенное «по поводу»; He was content to see никак не требует неуместного «созерцал» («созерцание» в переводе встречается не раз) – все оттенки, вся окраска опять не те!