Из глубины - Игнатий Александрович Белозерцев Страница 23

Его озёр и рек его размах.

Сюда в места глухие уходил он

От смут столичных – зодчий и монах.

Колоколами утвердили слово

Монастыри, раздвинув горизонт.

Но, слышал я, звучат стихи Рубцова,

И внемлют им Кирилл и Ферапонт.

Чем не столица наш Великий Устюг —

Старинный русский северный причал.

В своём дворце у рек могучих в устье

Нас Дед Мороз по-царски привечал.

И оживают бабушкины сказки,

И хороши сметана и блины,

И пляшут ёлки и летят салазки,

И нет новее русской старины.

Как хорошо в парении беспечном

Земли родимой узнавать черты.

И всем желать от всей души, сердечно

Под Новый год тепла и доброты.

Домовёнок

В нашем доме барабашка,

Домовёнок маленький,

Добрый сивый замарашка —

Пёсик захудаленький.

С нами рядом он живёт,

По подъезду носится,

Всех встречает у ворот,

На прогулку просится.

Всех жильцов наперечёт

Барабашка знает,

А чужой в подъезд зайдёт —

Он его облает.

В нужный миг сигнал подаст —

Жди кого-то в гости.

Заслужил малыш у нас

Колбасу и кости.

Добротой на доброту

Отвечают люди

И несут ему еду

Вкусную на блюде.

Над вечным покоем

Заброшенный храм, осеняют кресты

Пространство лесное.

Как будто стоишь у незримой черты

Пред вечным покоем.

Как будто в начале земного пути,

Или видишь цель, до которой идти…

Отсчёт, родовое.

Напуганы мы, и утешены мы

Вечным покоем.

Забудется всё, отойдёт, отболит

Доброе, злое.

Но эта вот церковь пусть вечно стоит

Над вечным покоем!

Марьино

Искусница Марья, наверно,

В долине поречной жила,

Болотной колдуньей и ведьмой

За чудную силу слыла.

А, может быть, помнит долина

Кровавую страшную ночь,

Когда поглотила пучина

Красавицу царскую дочь…

Недаром же в русской столице

Район, где сегодня живём,

Где всюду вода серебрится,

Мы Марьино нежно зовём.

Просторен, как Марья мечтала,

Дома и мосты высоки.

Московской Венецией стала

Убогая пойма реки.

Сквозь корку стекла и бетона

В Москве не шуршат камыши.

Не слышно печального стона

Пропавшей в болотах души.

Лишь нежное женское имя

Огнями горит на стене,

Да юная девушка в синем

Порою приснится во сне.

Моя премия

А. А. Павлову

Стихи мои птицей в окно залетели.

В том домике старый учитель живет.

Его, как всегда, не застанешь в постели,

В заботах с утра: сенокос, огород…

На полках, конечно, и Гоголь, и Пушкин,

Абрамов и Яшин, Есенин и Фет…

Здесь писем гора – от Камчатки до Кушки —

И местной газеты учтивый ответ.

И я – обладатель ценнейшей из премий.

Я горд! Я на взятом стою рубеже!

Мне старый учитель из русской деревни

Сказал о стихах, что пришлись по душе.

Того, что нет, не выплеснешь

Того, что нет, не выплеснешь.

Звенит пустое дно.

Огонь в сердцах не высечешь,

Когда в своем темно.

Кряхтишь, сопишь, пытаешься

О светлом, о большом…

Над рифмой вялой маешься…

Занялся бы трудом,

Тебе доступным более, —

Мог лапти бы плести,

Смирясь с крестьянской долею,

Чем эту чушь нести.

Чтоб лыко к лыку сроблено —

Приятно посмотреть.

Ну сколько можно Родину

С похмелья только петь?!

Мычание – не пение,

Не музыка, а стон.

Поверь чужому мнению —

Душе противен он.

Побег

Даже смерть за мной не угонится!

В монастырь души ухожу.

В дверь мою никто там не вломится,

Сам теперь сужу и ряжу.

Мир озлобленный и воинственный

Закрывается для меня.

В мир своей души – мир таинственный —

Погружаюсь я, возрождаюсь я.

Память в храме том курит ладаном,

В ней сокровища нахожу.

Распылял себя неоправданно.

За собой в себя ухожу.

Образ мира

На этой шкатулочке белого цвета

Ни стрел нет магических и ни колец.

Но все-таки наша большая планета,

Как брошь, помещается в этот ларец

Со всеми морями и странами всеми.

Тут русский и немец, француз и мулат.

Мы все – электронами в нервной системе

Серебряных жил и невидимых плат.

Нас шесть миллиардов, как атомов – много.

И каждый отдельный был сам по себе.

Теперь же короткою стала дорога

К любому селенью и к каждой судьбе.

Теперь по-другому я слышу и вижу

И чувствую даже, наверно, не так.

Касаюсь до клавиш, и вот я в Париже.

Хотите – на матче «Реал» и «Спартак».

Кому-то Земля – это шарик хрустальный.

А мне так вот этот невзрачный на вид,

Простой, как яйцо, как яйцо, гениальный

Компьютер, где мир наш, как в радуге, слит.

«Во многия знаний есть много печали».

Легко ли живется тебе, человек?

О чём там в сети Интернет прокричали?

Куда устремился, компьютерный век?

Туда, где пальмы

Я вырваться хочу за круг проблем,

Туда, где лаской засияют очи,

Где негу дарят звезды южной ночи

И телефон тревожный будет нем.

Мне б разорвать кольцо холодных скал,

Забыть минуты жизненных падений,

Замуровать причины сожалений

И не спускаться в памяти подвал.

Туда, где пальмы, – на Канары, на Таити —

Ты унеси меня, седой волшебник-джин.

Да только знаю, даже кущи эти

От всех проблем не защитят мужчин.

Пусть негу дарят купленный гарем

И золотой песок на берегу,

Но и тогда я весел быть смогу,

Лишь разорвав на горле круг проблем.

Новогоднее

Сердце, сердце,

поплачь, поплачь

У свечи, у огня

новогоднего.

Жизнь под горку

пустилась вскачь —

Сколько прожито!

Сколько пройдено!

О себе и других

поплачь,

Разрыдайся

слезою светлою.

Время, время —

седой палач —

Дожигает

свечу заветную.

А над крышами

Млечный Путь

Украшает

юдоль морозную.

И осталось

совсем чуть-чуть

До прыжка

в эту бездну звездную.

Купавна

Хорошее место Купавна —

И лес, и озера, и пруд,

Поют соловьи, и купавы

На глади зелёной цветут.

А ночью клубятся туманы,

Покой охраняя лесной…

Недаром старинные раны

Здесь лечит бродяга морской.

На праздник Ивана Купалы

Мне жёлтый сплетите венок.

Кувшинка, купавна, купава —

Мне нравится этот цветок!

Как трудно быть трезвым

Как трудно быть трезвым во время чумы,

Свидетелем быть грабежей и войны,

И беженцев