Игорь Северянин - Том 4. Классические розы Страница 24

1923 г.

Послание Борису Правдину о его коте «Бодлэр»

Прекрасно озеро Чудское…

Ваш кот Бодлэр мне кажется похожимНа чертика, на мышку и крота.Даст сто очков всем смехотворным рожамСмешная морда Вашего кота.

Нет любознательней и нет ручнее,Проказливей и веселей, чем он.Моя жена (целуется он с нею!)Уверена, что он в нее влюблен…

О нем мы вспоминаем здесь с тоскоюИ лишь о нем поэтова мечта…О, как прекрасно озеро Чудское,Создавшее подобного кота.

Двинск, 1927 г.

Шелковистый хлыстик

Парижские Жоржики

Два Жоржика в ПарижеС припрыжкой кенгуру, —Погуще и пожиже, —Затеяли игру.

Один, расставя бюстыПоэтов мировых,Их мажет дегтем густо,Оплевывает их.

Другой же тщетно памятьБеспамятную трет,И, говоря меж нами,Напропалую врет.

Полны мальчишки рвенья,Достойного похвал,Из вздора нижут звеньяИ издают журнал.

«Звено» мальчишек глупо,Как полое звено,Но все ж тарелку супаПриносит им оно.

Зане есть зритель, падкийДо мыльных пузырей.Ах, знает мальчик гадкий,У чьих шалит дверей!

Ведь в том-то все и дело,Таков уж песни тон:В столице оголтелойЖивет один Антон.

Его воззренья крайниНа многие дела,Мальчишек любит втайне,Их прыть ему мила.

А так как не без весаСей старый господин,Антону льстит повесаИ друг его — кретин.

За это под защитуМальчишек взял Антон,И цыкает сердитоНа несогласных он:

Не тронь его мальчишек, —И жидких, и пустых,Отчаянных лгунишек,По-новому простых.

Их шалости глубинныИх пошлости тонки.Мальчишки неповинныЗа все свои грешки…

«Погуще» и «пожиже»За старца пьют вино.Вот почему в ПарижеИ нижется «Звено».

1927

Toila

Шелковистый хлыстик

Маленькая беженка(Род не без скуфьи!..)Молвила разнеженно:

— Знаете Тэффи?

Катеньке со станцииОчень потрафилСей француз из Франции —

Господин Тэффи. —

…Вот что, семя лузгая, —В-яви, не во сне, —Дама архи-русская(Дура петербургская)Говорила мне.

Я от здешней скукиДо того дошла,Что, взяв книгу в руки,Всю ее прочла!..Ничего такого…Типов никаких…Как его?… Лескова!Про Карамзиных…(На щеках румянец)Про каких-то пьяниц…

От визитов ИксаХоть в окошко выкинься —Просит: «Дайте Дикса»…(Это значит — Диккенса!)А «эстет», понятно,Стал каким-то «эстиком»…Икса мне приятно,Стукнув в темя пестиком,Очень аккуратноУложить под крестиком.

В первые годы беженстваТятенька ее был слесарем,Драматург назывался «пьесарем»…А теперь своеобразное бешенство:Поважнела, обзавелась детекторомИ — наперекор всем грамматикам —«Пьесаря» зовет «драматиком»,А слесаря — архитектором…

Сижу на подоконникеИ думаю: что такое поклонники?

Поклонников-то изобилье,А у поэта — безавтомобилье.Вокруг «восторги телячьи»,А у поэта — бездачье!

Паломнические шатанья,А у поэта — бесштанье!

И потому хорошо, читатели,Что вы не почитатели,А то было бы вам очень стыдно,А поэту — за вас обидно…

1929 г.

Три эпиграммы

Всю жизнь жеманился дух полый,Но ткнул мятеж его ногой, —И тот, кто был всегда двуполой,Стал бабой, да еще Ягой.

Она цветет не Божьим даром,Не совокупностью красот.Она цветет почти что даром:Одной фамилией цветет.

Когда б споткнулся пастор на ком,И если бы был пастырь наг,Он выглядел бы Пастернаком:Наг и комичен Пастернак.

Эпиграмма на одну провинциальную поэтессу

Есть — по теорииНевероятности —И в этой инфузорииПризнаки опрятности.

Saarkala

1937 г.

Спутники солнца

Изыски Гоголя

Писать мне мысль пришла такая(Я не сочту ее грехом)Струей столетнего Токая,[3]Иначе — пушкинским стихом,По выраженью НиколаяВасильевича, кто знаком,Не знаю, мало ли вам, много ль,Но кто зовется все же — Гоголь…

Любовь веснует у него,Горит лимон в саду пустыни,И в червонеющей долине —Повсюдных знаков торжество.И зимней ночи полусветДневным сменился полумраком…Все это мог сказать поэт,Отмеченный парнасским знаком.

А — звукнет крыльев серебро?А — расквадрачен мир на мили?В снег[4] из слоновой кости былиВы вникните, как то остро! —Растенья выточены. В стилеПодобном — Гоголя перо.

1925 г.

Джиакомо Пуччини

В диссонах Пуччини броскоЛюбила (финал на откосе!)Певица Флория ТоскаХудожника Кварадосси.

В диссонах Пуччини дэнди —Как Скарпиа — равен шельме.…Не Ливия ли Берленди?Не Руффо ли? не Ансельми?

В диссонах Пуччини столькоНасыщенности богемы:Ты помнишь Мими и Рудольфа —Героев его поэмы?

А сколько в его пучине, —В пучине Мапоп немасснэйной,В пучине диссон Пуччини, —Грации бётерфлейной!..

Впивая душой Пуччини,Над безднами вы висели.О, дикая весть о кончине —Нескончаемого — в Брюсселе!..

1924 г.

Три периода

Рифм благородных пансионПроституировало время.Жизнь горемычно отгаремя,В непробудимый впали сонВсе эти грезы, грозы, розы…

Пусть декламические позыПрияв, на кафедрах чтецыТрясут истлевшие чепцыЗамаринованных красавиц —Всех грез, берез, и гроз, и роз,Пусть болванический мерзавецВ глазах толпы потоки слез«Жестоким» пафосом пробудитИ пусть мерзавца не осудитЛюбитель тошнотворных грез, —Пусть! время есть, — пусть!

  День настанет,Когда толпа, придя в театр,Считать ихтиозавром станетЧтеца, пришедшего в азартОт этих роз противно-сладких,И, вызывая без концаКривляющегося в припадкахМамонтовидного чтеца,Его приемлет, точно чудо…И в этот день, и в день такойЕй подадут ушат помойФутуристического блуда…

А мы, кого во всей странеДва-три, не больше — вечных, истых,Уснем в «божественной весне»И в богохульных футуристах…

Но это не последний день —Я знаю, будут дни иные:Мои стихи — мою сирень —Еще вдохнет моя Россия!

И если я не доживуДо этих дней, моя держава,Мне на чугунную главуВенок возложит величаво!

1924 г.