Зинаида Гиппиус - Стихотворения, не вошедшие в сборники Страница 24

Я с ним не очень на земле дружил.

Я не считал его напрасной траты,

И Время, то, что было мне дано,

Я проклинал. Я веровал когда-то,

Что мне оно ошибкою дано.

Я о другом мечтал, о лучшем, милом,

Которому прийти хоть суждено,

Да после… С этим же, моим, постылым,

Я даже вовсе знаться не хотел.

Мне это просто было не по силам.

И я проклятий прекратить не смел.

Вот Время мне за них и отомстило,

С ним справиться я, видно, не умел,

Сюда оно меня и засадило,

Как водяной сижу какой-то зверь.

Ах, если бы оно меня простило!

Пусть лишь придет, скажу ему: „Поверь,

Я понял здесь,что без тебя мне худо.

Прости меня, не прежний я теперь“.

Да вот, ни Время, и никто оттуда

Не приходил сюда, один лишь вы.

И я смотрю на вас — ну как на чудо.

Боюсь, не потерять бы головы!

Хочу еще признаться: ненавидел

Не Время только я одно,— увы!—

Но все народы на земле. Не видел

В их поведеньи правды никакой.

Лишь здесь узнал, Кого я тем обидел!

А признавал один народ я — свой.

Мы были с ним разделены пространством,

И уж давно… Но так как был он мой —

Его оправдывал я с постоянством

Упорным. Быстро находил всему

В нем объясненье, даже окаянству,

Которое, любя, прощал ему,—

С людьми ж имел другое поведенье:

Я не прощал почти что никому.

Я зло в них видел. Злу же нет прощенья,

Бороться надобно со злом всегда.

И зачастую я терял терпенье,

Что для меня немалая беда;

Я, позабыв, что все они мне братья,

Не зло, — самих людей громил тогда,

И щедро сыпал я на них проклятья.

Сказал один какой-то: „Он жесток“.

Но, не желая этого признать, я

Такого слова выдержать не мог,

Кричу: „Покорствовать такому веку?

Рекой широкой разлит в нем порок!

Жестоким надо быть и человеку!“

Он что-то о смиреньи… „Это плен!—

Я закричал. — Переплывите реку

Сначала и убейте зло измен,

Потом уж о смиреньи говорите.

А так оно — один словесный тлен.

В тлену смиренья — что вы сотворите?

А надо творчески любить и жить!

Смирением вы зла не победите!“

Так и не мог меня он убедить,

Что в наше время истина — смиренье.

Но я потом задумался: как быть,

Какое же мое-то назначенье?

Кто сам-то я — пророк или поэт?

Я долго думал в этом направленьи.

И всё казалось, что ответа нет.

Потом пришло мне в голову такое:

Примеры есть; и может быть ответ

Как раз — что вместе то я и другое.

Не вижу ль ясно я начатки зла?

Искоренять мне надобно всё злое,

Средь зла моя дорога пролегла,

Но где оружия, каких мне надо,

Бороться с ним, чтобы душа могла

Победу получить себе в награду?

Я об оружии везде кричал,

Кричал, что знаю, и что сердце радо

Оружию, какое я избрал.

Оно — любовь. Но сам-то я всегда ли

Его одно в борьбе употреблял?

Я вижу, да, вы верно угадали,

Признанием не удивлю я вас:

Когда особенно мне возражали,

Оружием боролся я подчас

Другим, не очень с этим первым схожим,

И не один бывало это раз.

Да выходило всё одно и то же,

А чаще даже ровно ничего,

Хоть обличал я с каждым разом строже.

И зло вокруг меня росло. Его

Без устали во всех искореняя,

Я не жалел и тела своего,

От тягостных трудов заболевая.

Но о любви — не счесть моих речей!

Особенно о той, что я, мечтая,

Сам ожидал и для себя. О ней

Я думал так: „Придет же сокровенный

Тот час, когда — о, только бы скорей!—

Час встречи с той, кого я совершенной

И вечною любовью полюблю“.

Он будет же,— я верю неизменно

И лишь о нем судьбу всегда молю.

Тогда, конечно, будет все иное,

И жизнь я надвое переломлю;

Я одиночество забуду злое…

Свята любовь, когда она одна.

А не одна — так это уж другое,

Но не любовь. И та, что мне дана

В подруги издавна,— ведь я же с нею

Так одинок! Пускай меня она

И любит с верностью, Но не умею

О дорогом я с нею говорить.

Своих поэм ей и читать не смею…

Нет, лучше вовсе без любви прожить

До будущей моей блаженной встречи

И с тем же пламенем произносить

Мои громящие безумство речи.

И, коль придется, жертвенно страдать

Да биться средь чужих противоречий.

А если и своих? Хотел я звать

Людей к Тому, Кого… ведь я увидел,

Но только здесь — а раньше мог ли знать?

Как вместе с Временем — Его обидел…

А на земле я лишь в раздумья час

И океан, и эту мглу провидел…

Но кажется, я затянул рассказ.

Еще одно последнее признанье,

И утомлять не стану больше вас.

Я приобрел здесь новое сознанье,

Но даже в этой мертвой тишине

Осталось у меня непониманье

Того, что раз случилось. Странно мне

Подумать, почему оно так было.

Я кой-чего не помню. Но вполне

Вот этот случай сердце не забыло.

Вы видели: я столько знал людей,

И все ко мне ужасно были милы,

Но не знавал я среди них — друзей.

Единственный мне другом показался

И дружбы удостоился моей.

И он ко мне сердечно привязался,

Хотя природы был совсем другой.

Он наших мыслей дорогих касался

И в разговорах был открыт со мной,

Но постепенно, сам не понимаю,

В моих глазах он стал как бы иной.

Стремился вечно я, куда — не знаю,

Воображал, однако, что вперед.

А он — решил я,— мне не подражая,

Застыл на месте, никуда нейдет.

И сделался он мне — как все другие,

Как те, кого я обличал. И вот —

Пришли для дружбы времена иные:

Его теперь я также обличал,

Что недвижим, что дни его пустые…

А он… Он даже мне не возражал,

Он только слушал, как всегда спокоен,

И тем еще сильнее раздражал.

Коль он как все — того же и достоин!

Достаточно я всеми угнетен.

Ведь я не так, а по-иному скроен.

В душе-то знал я хорошо, что он

Останется, как прежде, неизменен.

Но знал и помнил это, как сквозь сон,

И уж жалел, что был с ним откровенен.

Так дружба наша и сошла на нет.

Он помнит все, он ей, конечно, верен,

Ну а во мне — едва остался след.

Да ведь над ним не знает Время власти,

Я ж Время не любил, и я — поэт,

Я весь в движеньи, в переменах, в страсти…

Мне друга жаль, но чем я виноват?

Не разорваться ж для него на части!

Меня любил, я знаю, он как брат,

Но — кончено, не начинать сначала.

Пускай он примирится, рад — не рад,

И не такая дружба пропадала.

Теперь я понял суть ее вполне,

И на него не сетую нимало.

Здесь, сидючи один, и в тишине,

Я не успел понять, в чем было дело,

Кой-что в разрыве странно было мне.

Теперь же сердце всё раскрыть сумело.

Вам рассказав, я понял: друг не знал

Меня совсем, хоть много раз, и смело,

Он в разговоре это утверждал.

Меня он ни пророком, ни поэтом —

Сказать по истине — не признавал.

Недаром никаким его советам

Не думал следовать я никогда.

А был ли прав? Да что теперь об этом!

Он взят уж от земного… Иногда

Его я вижу здесь. Он навещает

Какого-то из наших. Но тогда

Скользнет как тень и тотчас исчезает,

Мне улыбнувшись только. Не пойму,

Как это он свободно здесь гуляет?

Мне правила известны. Почему

Допущено такое oтступленье?

За что оно позволено ему?

Я беспристрастен…» Данте в нетерпеньи

Прервал его: «Да бросьте, всё равно!

Ведь он уж вам не друг, и, без сомненья,

Вам безразлично, что ему дано —

Что не дано… Постойте, вы сказали…