Юрий Зобнин - Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы Страница 26

Государственное управление ревизии государственных счётов (затем для краткости переименованное) было создано в начале 1811 года стараниями Балтазара фон Кампенгаузена, просвещённого лифляндского барона, сенатора и камергера, посвятившего жизнь служению российской казне. По поручению императора Александра I Кампенгаузен стал первым государственным контролёром, набрал штаты, разработал порядок и устав деятельности нового учреждения, провёл ряд успешных проверок, но в 1822 году, катаясь верхом, нечаянно погиб. А вскоре на покой удалился и сам царственный мистик.

Сменивший Александра Николай I для борьбы с отечественными татями и ворами, как уже было сказано, создал при помощи графа А. Х. Бенкендорфа конспиративную организацию жандармов, обращавших против злодеев их же методы, в духе Ринальдо Ринальдини. В действенность на русской почве правовых механизмов Николай не верил, и детище Кампенгаузена всерьёз не воспринимал. Государственный контроль захирел в бесконечном разборе бумаг[90] и воспрял лишь в следующее царствование.

Реформатор Александр II вновь вручил дело защиты интересов казны чиновникам-финансистам. Его государственные контролёры В. А. Татаринов, А. А. Абаза, С. А. Грейг и Д. М. Сольский освоили опыт ревизионных систем в Европе и США и сумели в сотрудничестве с министерством финансов к 1872 году достичь бездефицитного бюджета (что по предшествующим российским экономическим меркам являлось оксюмороном). Без жандармерии, впрочем, тут тоже не обошлось, поскольку придворные департаменты для ревизоров оставались закрытыми, и это была прорва, сводившая на нет все их усилия. Поэтому громовый успех отечественных финансистов оказался возможен во многом только благодаря деятельности славного патриота и государственного мужа графа Петра Андреевича Шувалова, который, получив в 1866 году пост начальника III отделения Собственной ЕИВ канцелярии, сумел без малого на десятилетие обуздать как революционные устремления разночинцев, так и аппетиты придворной элиты[91].

Консерватор Александр III считал борьбу с коррупцией в числе главных приоритетов своей внутренней политики и относился потому к Государственному контролю очень уважительно. Все 1880-е годы тут бессменно руководил строгий правдолюбец Дмитрий Мартынович Сольский, назначенный на этот пост ещё в конце предыдущего царствования. Был он «почвенником», подобно Достоевскому, сочувствовал идее народного представительства и не порывал дружеских отношений с опальным М. Т. Лорис-Меликовым, автором несостоявшейся конституции. Но государя Александра Александровича это нисколько не смущало. От Сольского и его контролёров он требовал исключительно практических результатов, подчёркнуто не обращая внимания на степень их верноподданнической активности. Это был осознанный политический жест. К тому же Александр III с его грубоватым, но действенным здравым смыслом, прекрасно понимал, что все политические разногласия среди честных людей в кратчайшие сроки дезавуируются до нуля перед лицом русской мафии. Правда, самого термина тогда ещё не существовало, но смысл от этого не менялся.

Летом 1889 года пятидесятишестилетнего Д. М. Сольского разбил апоплексический удар, парализовавший ноги. В тот самый день и час, когда в благословенной «избушке» на Большом Фонтане в семье Андрея Антоновича Горенко появилась на свет дочка Анна, в Петербурге принимал дела управления Государственным контролем заместитель Сольского Тертий Иванович Филиппов.

Т. И. Филиппов служил в Государственном контроле с 1864 года, но известен был прежде всего как знаток народного пения, этнограф, писатель-славянофил и церковный историк. Известно, что против назначения «богемного» Филиппова резко выступал могущественный обер-прокурор Св. Синода К. П. Победоносцев, однако Александр III, верный себе, прислушался ко мнению уходящего по болезни Сольского и предложенную им кандидатуру утвердил. И не прогадал. Несмотря на своеобразные новации, внесённые Т. И. Филипповым в деятельность вверенного ему учреждения (он организовал из подчинённых чиновников великолепный хор, а также вводил в штат знакомых безработных музыкантов), Государственный контроль при его руководстве не только не утратил хватку, но и расширил сферу ведомственных полномочий. На бытность Т. И. Филиппова государственным контролёром Империи приходится самое громкое за всю историю существования ведомства дело о злоупотреблениях, в результате которого в 1894 году был смещён министр путей сообщения А. К. Кривошеин.

Неизвестно, был ли Андрей Антонович Горенко знаком с Тертием Филипповым во время своего «первого Петербурга» и какие интересы их связывали, однако нельзя не отметить, что неожиданное призвание Андрея Антоновича в Государственный контроль точно совпадает по времени с утверждением Филиппова в должности главы контролёров. И, если судить по карьерным вехам, Андрей Антонович явно пришёлся по душе новому начальству. Вступив на службу гражданским чином титулярного советника (что по «Табели о рангах» было полным соответствием флотскому лейтенанту), он в 1892-м возвышается до коллежского асессора (несколько менее его флотского чина капитана 2-го ранга в отставке, но соответствует последней занимаемой им на флоте должности старшего офицера и специалиста), к 1895 году становится надворным советником (точное соответствие капитану 2-го ранга), на рубеже столетий получает коллежского советника (капитан 1-го ранга на флоте, полковник в армии), а к 1904 году – статского советника. Военных и морских аналогов этот чин 5-го класса в те годы не имел: носители его выступали в роли «гражданских генералов», принадлежавших к высшей чиновной номенклатуре, имеющей особые привилегии и определяющей государственную политику. Подобно многим своим сверстникам, Андрей Антонович смог на собственном опыте убедиться, что служение интересам России возможно не только посредством революционного ниспровержения, но и в ходе добросовестного созидательного труда на свободно избранном поприще. Ещё более приятным открытием, как можно полагать, стали для жизнелюбивого Андрея Антоновича многообразные возможности, которые на рубеже XIX–XX веков щедро открывала российская столичная жизнь навстречу тем современникам петербургского серебряного века, что сумели укорениться здесь в должности, превышающей потолок 8-го чина «Табели о рангах». Выразительный портрет отца Ахматовой этого времени имеется в воспоминаниях журналистки и писательницы А. В. Тырковой-Вильямс:

Горенко служил, насколько помню, в Государственном контроле, дослужился до чина действительного статского советника. Был хороший чиновник и очень неглупый человек. Любил пожить. Ухаживал, и не без успеха, за всеми хорошенькими женщинами, которых встречал. Был большой театрал. Как-то сказал мне:

– Я человек не завистливый, а вот тем, кто может у Дузе ручку поцеловать, страшно завидую…

– Это мне понравилось, – добавляет Ариадна Владимировна. – Я сама, когда видела Дузе, совершенно растворялась в её победоносной гениальности[92].

Тем не менее, справедливая объективность повествования требует признать, что, отдавая непременную дань как деловой, так и светской части столичного обращения, Андрей Антонович в новом благоденствии своём не позабывал совсем и о супруге, опять готовой осчастливить его дни радостями отцовства. Уже в 1892 году семья коллежского асессора Горенко перебирается из Петербурга в престижное Царское Село. В плане житейском это, как было сказано, по всей вероятности, имело причиной новое прибавление семейства: рождается Ирина (1892–1895), которую в доме все называли Рикой. В центре Петербурга с его сплошной многоэтажной застройкой, изредка прореженной зеленью скверов, семье с грудным младенцем и тремя детьми (старшей из которых не исполнилось и восьми лет), проживающей в наёмной квартире доходного дома, приходилось непросто, разумеется. То, что Андрей Антонович, в отличие от многих иных петербургских отцов, занимающих, как и он, чиновное место средней руки, смог оперативно отреагировать на эти объективные сложности, тут же переместив Инну Эразмовну с детьми в привольный пригород, лишний раз свидетельствует о его неравнодушии к обязанностям главы семейства. А то, что таковым пригородом было именно Царское Село, а не Павловск или Гатчина, позволяет посмотреть на этот переезд и в плане провиденциальном, хотя, конечно, мало кто, имея хоть минимум возможностей, удержался бы от соблазна лично испытать все удобства пребывания в этом благословенном уголке столичной губернии, воспетые ещё Петром Свиньиным в «Достопамятностях Санкт-Петербурга и его окрестностей». «Главным преимуществом Царского Села служит здоровое местоположение его, – писал в своем пространном очерке Свиньин. – Быв с одной стороны закрыто от морских сырых ветров высокою Пулковскою и Дудоровскою горами, оно возвышается над близлежащими окрестностями, так что 70 футами выше Павловского. По сей причине даже осенью ложится здесь по вечерам весьма лёгкая роса и самые болезни, по уверению докторов, менее здесь опасны. Туманы неизвестны Царскому Селу – все дышат здесь чистым благоуханным воздухом и пьют чистую кристальную воду».