Юрий Зобнин - Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы Страница 27

Начало 1890-х годов являлось тем рубежом, когда инерция былого, первого, золотого расцвета царскосельской культуры, созданной во времена Екатерины Великой и её внука Александра Благословенного, окончательно обратилась в мемориальные формы парковых и архитектурных ансамблей, памятных мест, исторических трактатов и названий классических произведений искусства, созданных насельниками летней загородной резиденции русских царей на рубеже XVIII–XIX столетий – первой четверти XIX века. Уже в царствование Александра II «царскосельская» культурная составляющая в бытии России начинает существенно убывать, прежде всего под напором транспортного прогресса, сделавшего, по мере развития сообщения с южными губерниями, легко доступным для петербургского двора и его светских сателлитов Крым. С 1861 года в качестве южной царской резиденции начинает действовать Ливадия, и неизменное летнее обращение Царского Села в столичный центр – главная причина, поддерживавшая его постоянную культурную активность, – постепенно прекращается. Разумеется, что порядок на территории царских парков и в самом городе стараниями дворцового ведомства всегда поддерживался образцовый, ибо царскосельский статус главной загородной резиденции никто не отменял, однако тень заштатного провинциализма постепенно окутывала земли бывшей Саарской мызы. А во времена Александра III под сомнением оказался и сам статус, ибо этот государь из всех пригородных романовских владений решительное предпочтение отдавал Гатчине, где жил с семьей практически круглый год. И хотя в восьмидесятые годы царскосёлы стали первыми среди горожан-европейцев счастливыми обладателями собственной электростанции, залившей улицы и квартиры русским светом[93], среди старожилов, помнивших страстный и напряженный ритм придворной жизни Царского Села при Николае, а то и при самом Александре Павловичах, всё более и более укреплялись настроения, замечательно выраженные на нашумевшем в 1889 году полотне живописца Василия Максимова «Всё в прошлом».

Нельзя сказать, чтобы это отстранение от придворного (и, соответственно, столичного) бытия совсем разрушительно подействовало на образующий город уезда, готового вот-вот превратиться из Царскосельского в Гатчинский. В кротком умалении была своя поэтическая прелесть, которую точно предугадал ещё в 1858 году Ф. И. Тютчев, сам мирно угасший здесь в 1873-м, на Малой улице, в трогательной деревянной вилле николаевских времён, вместе с былым величием державинского, жуковского и пушкинского Царского Села:

Осенней позднею пороюЛюблю я царскосельский сад,Когда он тихой полумглоюКак бы дремотою объят,И белокрылые виденья,На тусклом озера стекле,В какой-то неге онеменьяКоснеют в этой полумгле..

И на порфирные ступениЕкатерининских дворцовЛожатся сумрачные тениОктябрьских ранних вечеров —И сад темнеет, как дуброва,И при звездáх из тьмы ночной,Как отблеск славного былого,Выходит купол золотой…[94]

И, главное, с уходом на второй, резервный план забот державных пробудилась и громко заявила о себе собственно «городская» часть царскосельского уклада, до того практически полностью подавленная и существовавшая только как придаток к части «дворцовой». Всю вторую половину XIX века Царское Село не переставало расти, так что к концу столетия население его увеличилось вдвое: с 12 124 человек в 1846 году до 22 353 в 1897-м. Если учесть, что никакой промышленности, не считая небольшой обойной фабрики на полторы сотни рабочих, тут никогда не было в помине, равно как и крупной торговли, то рост шёл прежде всего за счёт гвардейской аристократии, пополнявшей царскосельский гарнизон[95], маститых придворных, военных и гражданских отставников, удалявшихся сюда на покой, да перспективных петербургских карьеристов, оценивших, подобно многодетному Андрею Антоновичу, выгоды жизни в suburb. Этот американский эквивалент русского понятия пригорода употреблять приходится потому, что ничего подобного регулярному железнодорожному сообщению, связывавшему Петербург с Царским Селом и Павловском в последней четверти XIX века, ещё не было ни в одном из тогдашних российских «мегаполисов» – ни в Москве, ни в Киеве, ни в Варшаве, ни даже в прогрессивной Одессе (хотя знакомый чете Горенко паровичок на Фонтанской дороге уже немного напоминал поезда, курсирующие по царскосельской ветке с 1837 года).

Военные облюбовали себе район Софии на юге Царского Села, а заслуженные отставники – центр города, вокруг Екатерининского собора и Гостиного двора, застроенный уютными особнячками, воспетыми позднее Осипом Мандельштамом:

Одноэтажные дома,Гд е однодумы-генералыСвой коротают век усталый,Читая “Ниву” и Дюма…Особняки – а не дома![96]

Что же касается семейств чиновных отцов, служебные интересы которых были связаны с Петербургом, то тут, разумеется, предпочитали занимать съёмные квартиры в домах, расположенных неподалёку от Царскосельского вокзала. Этот квартал между железной дорогой и городом был спланирован Г. Фосатти ещё в конце 1830-х годов, когда первая железнодорожная ветка России только-только начала действовать, однако застройка шла медленно, с существенными отклонениями от замысла архитектора. По мере возрастания перевозок становилось ясно, что вокзальную часть всё равно придётся расширять и реконструировать, что и осуществил в 1849–1852 годах К. А. Тон, который возвёл новый вокзал и спроектировал привокзальную площадь и подъезды к ней. Здание этого вокзала, увенчанное изящной часовой башенкой, и примыкающие к нему павильоны с залами ожиданий, буфетами и багажными помещениями, отдельно для каждого из трёх пассажирских классов и для особ императорской фамилии, исправно служили до конца столетия, ежедневно принимая пёструю толпу пассажиров, едущих на службу в столицу и возвращающихся после рабочего дня обратно в Царское Село[97].

От южного завершения такой же миниатюрной, но удобной, как и сам вокзал, прямоугольной Привокзальной площади лучами расходились три улицы: Жуковско-Волынская, вдоль железнодорожного полотна в сторону Фридентальской немецкой колонии, Бульварный переулок, ведущий к Московским воротам и военным казармам Софии, и Широкая улица, направленная на Запад, к городскому центру. Северная же сторона площади продолжалась далее выгоном и провиантскими магазинами, завершавшими город на Петербургском направлении.

Семейство Горенко, переместившись из Петербурга в Царское Село в 1892 году, поселилось на углу Широкой улицы и Бульварного переулка в доме, который Ахматова именует в своих записках «холодным» и «первым от вокзала», т. е. выходящим прямо на Привокзальную площадь. С этим домом, о котором сейчас не имеется никаких определенных сведений, связаны самые ранние ахматовские детские воспоминания, зафиксированные в её сознании с поразительной топонимической точностью:

Мои первые воспоминания – царскосельские: зелёное, сыроё великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пёстрые лошадки, старый вокзал…

То, почему «зелёное, сырое великолепие парков» тут стоит на первом месте, ясно любому, кто хоть раз побывал в Царском Селе. Легко представить, как поразил маленького ребёнка, пребывавшего до того в каменной тесноте петербургского центра, зелёный простор, окружающий Екатерининский и Александровский дворцы[98]. Однако дворцовые парки были расположены на другой стороне города, так что ежедневные «прогулки с няней»[99], разумеется, ограничивались для детей близлежащими к дому окрестностями царскосельской вокзальной части XIX века. Отсюда – тоновский архитектурный комплекс станции (где, по семейным преданиям, Ахматову благословил св. Иоанн Кронштадтский, приехавший в Царское Село), выгон на севере от площади и особенно «маленькие пёстрые лошадки», первое живое и яркое пятно в земной памяти крохотной девочки, начинающей сознавать себя.

Царскосельский скаковый ипподром, построенный ещё в 1841 году по проекту Альберта Кавоса, архитектора петербургского Мариинского и московского Большого театров, был расположен прямо напротив выгона, по другую сторону железнодорожного полотна с вокзалом. Это было великолепное сооружение, в амфитеатре которого помещалось до 1000 человек, а окружность заключала две версты. Скачки, где с 1876 года действовал тотализатор, проводились тут регулярно два раза в неделю, с начала июня до половины августа, и были весьма важной летней составляющей светской жизни как Царского Села, так и Петербурга, откуда на состязания приезжали толпы игроков и зрителей. Учитывая временные границы скакового сезона, можно предположить, что появление в Царском Селе семейства Андрея Антоновича и Инны Эразмовны Горенко приходится именно на летние месяцы 1882 года, когда их трёхлетнюю дочку так поразила праздничная картина предуготовлений к очередным заездам: