Феликс Кривин - Круги на песке Страница 27

ЛЕТО В ДЕКАБРЕ

И в декабре не каждый декабрист.Трещит огонь, и веет летним духом.Вот так сидеть и заоконный свист,Метельный свист ловить привычным ухом.Сидеть и думать, что вокруг зима,Что ветер гнет прохожих, как солому,Поскольку им недостает умаВ такую ночь не выходить из дома.Подкинуть дров. Пижаму запахнуть.Лениво ложкой поболтать в стакане.Хлебнуть чайку. В газету заглянуть:Какая там погода в Магадане?И снова слушать заоконный свист.И задремать — до самого рассвета.Ведь в декабре — не каждый декабрист.Трещит огонь.У нас в квартире — лето…

ПУГАЧЕВСКАЯ ДОЧКА

«Казнить так казнить, жаловать так жаловать…»

Кто родился в сорочке,Кто и умер ни в чем.Капитанскую дочкуОтпустил Пугачев.Здесь поставить бы точку,Только точка — обман:Пугачевскую дочкуНе простил капитан.

Он, тюремщик свирепый,Надругался над ней.Заточил ее в крепостьДо скончания дней.Там, где стены темницыБлизко-близко сошлись,Как могла поместитьсяЕе длинная жизнь?

В несмышленые годыВсе казалось игрой:И тюремные своды,И за дверью конвой,И что трудно согреться,Ложка стынет у рта…И не выйти из детства:Крепко дверь заперта.

Но — вину ли, беду ли —Растворила вода.Как отцовские пули,Простучали года.Молодой, беспокойный,Убыстряющий бег,Появился в КексгольмеДевятнадцатый век.

И, пришелец невольный,Обреченный на жизнь,Появился в КексгольмеМолодой декабрист.Здесь, где холод и вьюга,Где полярная ночь,Он увидел старуху,Пугачевскую дочь.

Он окликнул старухуИ спросил об отце.Было пусто и глухоУ нее на лице.Видно, силы ослабли,Подкосила беда.Как отцовские сабли,Просвистели года.

Жизнь прошла — оттого лиПоумерилась боль?Ей казалось, что воля —Это крепость Кексгольм.Оттого ль, что оградаБыла слишком тесна,Ей казалось, что радость —Это та же тоска.

Вечный страх леденящий,Вечный каторжный труд.Ей казалось, иначеНа земле не живут.И сегодня, и завтра —Холод, мрак и нужда…Как отцовские залпы,Прогремели года.

Здесь поставить бы точку,Только точка — обман.Кто родился в сорочке,Тот опять капитан.При царе НиколаеИ при прочих царяхОн мордует, карает,Он гноит в крепостях.

И невинные — винны,И опять и опятьЧьим-то дочке и сынуЗа отца отвечать.А Кексгольмские стеныПогружаются в ночь,Где она, Аграфена,Пугачевская дочь.

ОТЕЦ ПЕСТЕЛЯ

Отошедши от дел, о которых давно позабыли,Доживает свой век отставной губернатор Сибири.И последний предел с каждым часом видней, ощутимей…Тихо падает снег, занося позабытое имя.Но оно оживает — и снова гремит над Россией,Неподвластно смертям, в новом смысле и блеске, и силе.И ему нипочем, что в безвестном смоленском поместьеДоживает свой век человек по фамилии Пестель.Что он может теперь, этот старец, убогий и слабый?И зачем ему эта фамилия звучная — Пестель?А ушедшие годы бредут и бредут по этапуИ никак не придут на свое покаянное место.Им шагать и шагать, им звенеть и звенеть кандалами,Попылится за ними людская недолгая память.И — вокруг тишина… Пустота… Ни попутных, ни встречных…Годы сосланы в прошлое. В прошлое — значит, навечно.А ведь были же годы! Таких ты сегодня не сыщешь.Сочинял свои письма крамольный писатель Радищев.И читал эти письма, и слал о них тайные вестиПочт-директор столицы со звучной фамилией Пестель.Он, не знавший Радищева, не был его адресатом,Не ему эти письма писал вольнодумец опальный,Но по долгу чиновному сколько он их распечатал —Деловых и интимных, и нежных, и злых, и печальных.Что там пишут теперь? Что читает почтовый директор?Чьи беспечные строки хранятся в архивах секретных?Чья тревога и боль, чьи надежды, мечты и порывы?Что же, что же сегодня хранится в секретных архивах?Тихо падает снег, занося беззащитную память,Беззащитную жизнь, ее небылью ставшие были…А ушедшие годы звенят и звенят кандаламиИ никак не дойдут до своей покаянной Сибири.Почт-директор столицы, позднее — сибирский наместник,Доживает свой век в одиноком смоленском поместье.Отставной генерал, отставной губернатор, сенатор…Но гремит его имя звучней, чем гремело когда-то.Сыновья, сыновья, вы — наследники нашего дела,Наших добрых имен. Как же вы обращаетесь с ними?Имя Пестеля прежде совсем по-другому гремело,А теперь как гремит оно, Пестеля славное имя?Даже слушать позор. В этом имени — бунт и крамола.Потрясенье основ, пугачевщина в имени этом.Старый Пестель вздыхает: он тоже, конечно, был молод,Но умел уважать и законы страны, и запреты.Сыновья, сыновья, вам доверена правда отцова,Отчего ж, сыновья, от нее отвернули лицо вы?Вам идти б в генералы, в сенаторы, даже в министры, —Отчего же уходите вы, сыновья, в декабристы?Где-то стынет Сибирь, неоглядные дали и шири,Вечный мрак рудников и железа колодного скрежет.Павел Пестель, сынок, не дошел до отцовой Сибири, —Он в начале пути в Петропавловских стенах повешен.Не дошел до Сибири и сверстник его, Грибоедов.А ведь шел он — в Сибирь, хоть об этом, бедняга, не ведал.Сколько их, недошедших, сегодня покоится в мире!Жизнь, увы, коротка, и не каждый дойдет до Сибири.Жизнь, увы, коротка. И с нее ты за это не взыщешь,Не обяжешь ее, не прикажешь ей сделаться длинной.Сорок лет, как скончался крамольный писатель Радищев,И по смерти своей отобравший у Пестеля сына.Страшно мстят мертвецы, и не знают они милосердья.Как они, мертвецы, ухитряются жить после смерти?Время мертвых прошло. Им сегодня никто не позволитВосставать из гробов и живым диктовать свою волю.А ушедшие годы бредут и бредут по этапу,Никому не потребные, всеми забытые годы.Генерала-отца называли сибирским сатрапом,А родной его сын погибает в борьбе за свободу.Имена, имена… Вы рождаетесь мертвыми в мире,В вас вдыхается жизнь нашей мукой и нашей Сибирью.Нашей каторжной правдой и пролитой кровью, и потом,Нашей смертною жизнью и нашей бессмертной работой.Тихо падает снег, тихо жизнь уходящая стынет,Одряхлевшая мысль все трудней облекается в слово.И гремит над Россией казненного Пестеля имяИ никто не помянет бесславное имя живого…

УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ

Ершов проводит свой урок.Ах, эта русская словесность!Как вдохновенна сила строк,Когда любая частность — честность.Конечно, много чепухи,И в ней немалая опасность.Как жалки проза и стихи,Когда любая честность — частность!Что хуже: совести упрекИли начальства недовольство?Ершов проводит свой урокВ губернском городе Тобольске.А за окном и даль, и ширьБредут, бредут по бездорожью…А за окном лежит Сибирь,Пусть недалекая, но все же…Но класс к учителю приникИ слова проронить не смеет.Сидит за партой Менделеев,Его любимый ученик.И если им сейчас солгать,Их души вечно будут немы.И нам, быть может, не видать«Периодической системы».И все учение не впрок,Словесность станет словесами…Ершов проводит свой урок,Учитель держит свой экзамен.Он не трибун и не пророк,Не слишком сильная натура…Конек волшебный Горбунок,Спаси его литературу!

СИБИРСКИЙ МЕМОРИАЛ