Тёмная поэзия - Олег Хасанов Страница 27

Старуха!

Кожа серая, дряблая, вся обвисла; тело лоснится, а вены – синие вздувшиеся полосы.

Жирная и неповоротливая ведьма.

Бежала из сказки, но новой жизни так и не нашла.

Ужасно, да! Не такая я, – эпилог всегда должен быть иным…

Но он один и тот же. Для всех.

Готова ли к нему?

По стенам рыжие тараканы – снуют, топают, суетятся… Усы – длинные антенны – шевелятся, ищут, рыщут…

Ночами гоняю тараканов кипятком, от этого отслаиваются обои.

Эвелина орёт. Слишком часто…

Капает вода из крана – во всём виноват мудило-сантехник! Где же он?..

Слякоть за окном, и сна ни в одном глазу.

Сон уходит с молодостью, а молодость уже не вернуть…

Пропиваю ошмётки здоровья.

Странно, не помню юности – была ли она вообще?

Фотографии – это засвеченное прошлое – твердят, что была. Но…

Моя ли то юность?

Моя ли?!

На фотокарточке – Женя. Муж он был хороший, добрый.

Оставил меня где-то там, в потерявшихся годах.

Любил море, море, море… Оно сожрало его.

Я – одна.

Женя улыбается. Он вечно будет улыбаться.

И скоро я тоже буду. Буду…

Женя?

Сна ни в одном глазу, а на простыне пятна крови. Руки все в синяках от капельниц.

Жуткая больничная палата; симпатичная медсестра… Вот бы познакомить её с Женькой. Внук мой. В честь деда назван.

Но Женька не хочет знакомиться, смотрит в компьютер.

Он всегда смотрит в компьютер.

Сосед-алкоголик опять клянчит денег. Все они клянчат денег – эти чёртовы попрошайки.

Но сосед выслушает, с ним можно поговорить. В семье давно уже нет такого.

«Дрогнем!» – кривляется его немытая рожа.

Я пью, раскалённое олово кипит в глотке…

Я могу всё!

Тараканы, – они на полу, они на стенах, они в подушке, они в умывальнике, они на тарелках, они в моей еде, они в холодильнике, они в волосах внучки, они в трещинах гниющего дома, они в поздней осени, они между ног, они у меня во рту, они у меня в глазах, они у меня в мозгах…

Кричу ночью – никто не слышит. Храп… Чей?

«Женя, – спрашиваю у фотографий, – это ты? Мне плохо. Я уже не могу!»

Храп. Мой собственный.

Эвелина снова верещит.

Она сумасшедшая, тратит последние деньги на тараканов…

Рычит на меня, чтоб я не заливала их кипятком. Что-то там про обои.

Спятила.

Раньше она не была такой. Когда стала?

Помню, как родила её в шестьдесят четвёртом. Розовый писклявый комок – моя дочь.

Дочь? Что за слово такое?

Тихая и смирная, играла на пианино, получала по рукам, если фальшивила.

Ещё писала стихи, читала их гостям.

А я пила, гости пили, все пили. Было так весело!

Молодая, красивая, здоровая.

Была.

Чёртова осень…

Мы пели:

«Ра-а-сцвета-а-ли яблони и груши,

По-о-плыли туманы над рекой,

Вы-хо-о-ди-и-ла на берег Катюша,

На-а высокий, на берег крутой!»

И пили.

Женя сказал: «Если мальчик – ты назовёшь; но если девочка – я».

Родилась Эвелина.

Курю. Много курю, а потом тянусь за ингалятором. Вдох – силы возвращаются.

Врачи – садисты! – вырезали мне вены на ноге. Тяжело ходить.

Утром проснулась и поняла, что не помню собственного имени.

Мама?

Сую внуку сто рублей, покупаю его минутное внимание.

Так хочется с кем-нибудь поговорить!

«Спасибо», – кивает он, поглощённый своим компьютером.

Щёлк-щёлк-щёлк…

В его пустых глазах отражается неведомое нечто. Монстры современности.

Дождь превращается в снег.

Скоро я умру, знаю это, чувствую.

Одна в окружении родственников. Семья – всегда верила в этот идеал.

Ныне все мёртвые, никого не осталось. Кроме… этих вот, детей…

Сумасшедшая дочь, истеричка-внучка и разгильдяй-внук.

Люблю их?

А что это значит – любить?

«Ты всё только портишь! – заявляет Эвелина. – Нельзя кипятком, так тараканы не выведутся!»

Да что она понимает?

Кошка мурлычет. Она тёплая и пушистая, эта кошка. Мурка.

«Дуня, – ворчит внучка, – её зовут Дуня».

Ночью хожу по подъезду, слушаю шелест дождя с улицы, осматриваюсь.

Размазанное дерьмо у двери, окурки, мат на стенах…

Ищу Мурку. Она ушла гулять и не возвращается.

Я совсем одна.

Я помню, что было, и не помню этого.

А было ли хоть что-то?

Знаю, что Женя был добрым, любил меня.

«Ты ж его со свету и сжила! – шипит Эвелина. – Он оказался слишком мягок для тебя!»

Она считает меня чудовищем, а я – её.

Она моя дочь, и не моя.

«Как дела?» – спрашиваю у Женьки.

«Нормально».

Всегда нормально, нормально, нормально…

И вновь компьютер, вновь щёлк-щёлк-щёлк.

Оболтус. Ему уже двадцать пять – у него ни девушки, ни работы.

Даю ему сто рублей.

Тараканы копошатся внутри меня.

Хочется, как тогда – на операции. Аппендицит.

Вынули из меня кишки, положили рядом, ковырялись, словно в груде мусора…

Вытащите из меня тараканов! Они во мне! Я больше не вынесу!

В молодости была чемпионкой области по мотоспорту. Единственная среди женщин.

Дряхлое жирное тело покрыто шрамами – они мои, честно заслуженные.

Спицы в костях регулярно ноют, ломит суставы…

Пытаюсь вспомнить, каково это – когда вся жизнь впереди?

Краду бутылку коньяка из комнаты дочери. Пусть себе орёт…

Ёбнутая!

Муж оставил её – сбежал к другой бабе. У бабы физиономия суки, а муженёк тот ещё был.

Эвелина обвиняет меня – мол, это я его привела.

Дура ненормальная!

Послушать только: я силой выдала её замуж!

Даже если так, что с того?

Внучка назвала меня «старой ведьмой». Тихо, шёпотом… Вся в папеньку.

Ведьма?

Из какой же сказки я сбежала?

Неужто там было настолько плохо, что я разменяла её на… на… это!

«Женя, скажи, а там, в раю, Бог есть?»

Пожелтевшие от времени фотографии. Замогильная тишина окутывает комнату.

Таракан на руке. Хлоп! – один лишь размазанный плевок.

«Есть».

Сновидения нынче рваные, неясные. Засыпаю в пятом часу, а в семь уже на ногах.

Отдохнула? Вроде бы… В больнице было как-то иначе.

Красивая девушка-медсестра стала бы отличной парой для Женьки.

Глупый!..

Среди белых стен и ненужных старух спалось очень даже хорошо.

Власть ушла у меня из рук, и старые знакомые больше не отвечают на звонки.

Сукины дети!

Когда была в должности – расшаркивались, кланялись, ручку целовали.

А что теперь?

Никому дела нет. Только если