Дмитрий Быков - Блаженство (сборник) Страница 28

Пятая баллада

Я слышал, особо ценится средь тех, кто бит и клеймен,Пленник (и реже – пленница), что помнит много имен.Блатные не любят грамотных, как большая часть                                                                   страны,Но этот зовется «Памятник», и оба смысла верны.Среди зловонного мрака, завален чужой тоской,Ночами под хрип барака он шепчет перечень свой:Насильник, жалобщик, нытик, посаженный без вины,Сектант, шпион, сифилитик, политик, герой войны,Зарезал жену по пьяни, соседу сарай поджег,Растлил племянницу в бане, дружка пришил за должок,Пристрелен из автомата, сошел с ума по весне…Так мир кидался когда-то с порога навстречу мне.Вся роскошь воды и суши, как будто в последний раз,Ломилась в глаза и уши: запомни и нас, и нас!Летели слева и справа, кидались в дверной проем,Толкались, борясь за право попасть ко мне на прием,Как будто река, запруда, жасмин, левкой, резеда —Все знали: вырвусь отсюда; не знали только, куда.– Меж небом, водой и сушей мы выстроим зыбкий рай,Но только смотри и слушай, но только запоминай!Я дерево в центре мира, я куст с последним листом,Я инвалид из тира, я кот с облезлым хвостом,А я – скрипучая койка в дому твоей дорогой,А я – троллейбус такой-то, возивший тебя к другой,А я, когда ты погибал однажды, устроил тебе ночлег —И канул мимо, как канет каждый. Возьми и меня                                                                  в ковчег!А мы – тончайшие сущности, сущности, плоти мы                                                                    лишены,Мы резвиться сюда отпущены из сияющей вышины,Мы летим в ветровом потоке, нас несет воздушный                                                                       прибой,Нас не видит даже стоокий, но знает о нас любой.Но чем дольше я здесь ошиваюсь – не ведаю для чего, —Тем менее ошибаюсь насчет себя самого.Вашей горестной вереницы я не спас от посмертной                                                                         тьмы,Я не вырвусь за те границы, в которых маемся мы.Я не выйду за те пределы, каких досягает взгляд.С веткой тиса или омелы голубь мой не летит назад.Я не с теми, кто вносит правку в бесконечный                                                             реестр земной.Вы плохую сделали ставку и умрете вместе со мной.И ты, чужая квартира, и ты, ресторан «Восход»,И ты, инвалид из тира, и ты, ободранный кот,И вы, тончайшие сущности, сущности, слетавшие                                                                в нашу тьму,Которые правил своих ослушались, открывшись                                                                 мне одному.Но когда бы я в самом деле посягал на пути планетИ не замер на том пределе, за который мне хода нет,Но когда бы соблазн величья предпочел соблазну                                                                     стыда, —Кто бы вспомнил ваши обличья? Кто увидел бы вас                                                                        тогда?Вы не надобны ни пророку, ни водителю злой орды,Что по Западу и Востоку метит кровью свои следы.Вы мне отданы на поруки – не навек, не на год, на час.Все великие близоруки. Только я и заметил вас.Только тот тебя и заметит, кто с тобою вместе умрет —И тебя, о мартовский ветер, и тебя, о мартовский кот,И вас, тончайшие сущности, сущности, те, что                                                              парят, кружа,Не выше дома, не выше, в сущности, десятого этажа,То опускаются, то подпрыгивают, то в проводах поют,То усмехаются, то подмигивают, то говорят «Салют!».

Девятая баллада

Не езди, Байрон, в Миссолунги.Война – не место для гостей.Не ищут, барин, в мясорубкеВысоких смыслов и страстей.Напрасно, вольный сын природы,Ты бросил мирное житье,Ища какой-нибудь свободы,Чтобы погибнуть за нее.Поймешь ли ты, переезжаяВ иные, лучшие края:Свобода всякий раз чужая,А гибель всякий раз своя?Направо грек, налево турок,И как душою ни криви —Один дурак, другой придурокИ оба по уши в крови.Но время, видимо, приспелоНакинуть плащ, купить ружьеИ гибнуть за чужое дело,Раз не убили за свое.

И вот палатка, и желтая лихорадка,Никакой дисциплины вообще, никакого порядка,Порох, оскаленные зубы, грязь, жара,Гречанки носаты, ноги у них волосаты,Турки визжат, как резаные поросяты,Начинается бред, опускается ночь, ура.

Американец под Уэской,Накинув плащ, глядит во тьму.Он по причине слишком веской,Но непонятной и ему,Явился в славный край корриды,Где вольность испускает дух.Он хмурит брови от обиды,Не формулируемой вслух.Легко ли гордому буржуюВ бездарно начатом боюСдыхать за родину чужую,Раз не убили за свою?В горах засел республиканец,В лесу скрывается франкист —Один дурак, другой поганецИ крепко на руку нечист.Меж тем какая нам забота,Какой нам прок от этих драк?Но лучше раньше и за что-то,Чем в должный срок за просто так.

И вот Уэска, режет глаза от блеска,Короткая перебежка вдоль перелеска,Командир отряда упрям и глуп, как баран,Но он партизан, и ему простительно,Что я делаю тут, действительно,Лошадь пала, меня убили, но пассаран.

Всю жизнь, кривясь, как от ожога,Я вслушиваюсь в чей-то бред.Кругом полным-полно чужого,А своего в помине нет.Но сколько можно быть над схваткой,И упиваться сбором трав,И убеждать себя украдкой,Что всяк по-своему неправ?Не утешаться же наивным,Любимым тезисом глупцов,Что дурно все, за что мы гибнем,И надо жить, в конце концов?Какая жизнь, я вас умоляю?!Какие надежды на краю?Из двух неправд я выбираюНаименее не мою —Потому что мы все невольникиЧести, совести и тэ пэ —И, как ямб растворяется в дольнике,Растворяюсь в чужой толпе.

И вот атака, нас выгнали из барака,Густая сволочь шумит вокруг, как войско мрака,Какой-то гопник бьет меня по плечу,Ответственность сброшена, точней сказать, перевалена.Один кричит – за русский дух, другой – за Сталина,Третий, зубы сжав, молчит, и я молчу.

Одиннадцатая баллада

Серым мартом, промозглым апрелем,Миновав турникеты у врат,Я сошел бы московским ОрфеемВ кольцевой концентрический ад,

Где влачатся, с рожденья усталы,Позабывшие, в чем их вина,Персефоны, Сизифы, ТанталыИз Медведкова и Люблина, —

И в последнем вагоне состава,Что с гуденьем вползает в дыру,Поглядевши налево-направо,Я увижу тебя – и замру.

Прошептав машинально «Неужто?»И заранее зная ответ,Я протиснусь к тебе, потому чтоУ теней самолюбия нет.

Принимать горделивую позуНе пристало спустившимся в ад.Если честно, я даже не помню,Кто из нас перед кем виноват.

И когда твои хмурые бровиОт обиды сомкнутся в черту, —Как Тиресий от жертвенной крови,Речь и память я вновь обрету.

Даже страшно мне будет, какаяЗолотая, как блик на волне,Перекатываясь и сверкая,Жизнь лавиной вернется ко мне.

Я оглохну под этим напоромИ не сразу в сознанье приду,Устыдившись обличья, в которомБез тебя пресмыкался в аду,

И забьется душа моя птичья,И, выпрастываясь из тенет,Дорастет до былого величья —Вот тогда-то как раз и рванет.

Ведь когда мы при жизни встречались,То, бывало, на целый кварталБуря выла, деревья качались,Бельевой такелаж трепетал.

Шум дворов, разошедшийся Шуман,Дранг-унд-штурмом врывался в дома —То есть видя, каким он задуман,Мир сходил на секунду с ума.

Что там люди? Какой-нибудь атом,Увидавши себя в чертежеИ сравнивши его с результатом,Двадцать раз бы взорвался уже.

Мир тебе, неразумный чеченец,С заготовленной парою фразУлетающий в рай подбоченясь:Не присваивай. Все из-за нас.

…Так я брежу в дрожащем вагоне,Припадая к бутылке вина,Поздним вечером, на перегонеОт Кузнецкого до Ногина.

Эмиссар за спиною маячит,В чемоданчике прячет чуму…Только равный убьет меня, значит?Вот теперь я равняюсь чему.

Остается просить у Вселенной,Замирая оглохшей душой,Если смерти – то лучше мгновенной,Если раны – то пусть небольшой.

Двенадцатая баллада

Хорошо, говорю. Хорошо, говорю тогда. Беспощадность вашу могу понять я. Но допустим, что я отрекся от моего труда и нашел себе другое занятье. Воздержусь от врак, позабуду, что я вам враг, буду низко кланяться всем прохожим. Нет, они говорят, никак. Нет, они отвечают, никак-никак. Сохранить тебе жизнь мы никак не можем.