Павел Антокольский - Сын Страница 3

5

Мы не всегда от памяти зависим.Случайный, беглый след карандаша,Случайная открытка в связке писем —И возникает юная душа.Вот, вот она мелькнула, недотрога,И усмехнулась, и ушла во тьму,Единственная, безраздельно строго,Сполна принадлежащая ему.Здесь почерк вырабатывался точный,Косой, немного женский, без прикрас,Тогда он жил в республике восточной,Без близких и вне дома в первый раз —В тылу, в военной школе.                         И вначалеБыл сдержан в письмах: «Я здоров. Учусь.Доволен жизнью».                 Письма умолчалиО трудностях, не выражали чувств.Гораздо позже начал он делитьсяТоской и беспокойством: мать, сестра…Но скоро в письмах появились лицаТоварищей. И грусть не так остра.И вот он подавал, как бы на блюде,Как с пылу-жару, вывод многих дней:«Здесь, папа, замечательные люди…»И снова дружба. И опять о ней.Навстречу людям. Всюду с ними в ногу.Навстречу людям — цель и торжество.Так вырабатывался понемногуМужской характер сына моего.Ещё одна тетрадка. Очень чисто,Опрятность школьной выучки храня,Здесь вписан был закон артиллериста,Святая математика огня,Святая точность логики прицельной.Вот чем дышал и жил он этот год.Что выросло в нём искренне и цельноВ сознанье долга, в нежеланье льгот.Ни разу не отвлёкся.                     Что он видел?Предвидел ли погибельный багрец,Своей души последнюю обитель?И вдруг рисунок на полях: дворецВ венецианских арках. Тут же, рядом,Под кипарисом пушка.                     Но постой!В какой задумчивости смутным взглядомСмотрел он на рисунок свой простой?Какой итог, какой душевный опытЗдесь выражен? Какой мечты глоток?Итог не подведён, глоток не допит.Оборвалась и подпись:                      «В. Анток…»

6

Ты, может быть, встречался с этим рослым,Весёлым, смуглым школьником Москвы,Когда, райкомом комсомола посланКопать противотанковые рвы,Он уезжал.           Шли многие ребятаИз Пресни, от Кропоткинских ворот,Из центра, из Сокольников, с Арбата —Горластый, бойкий, боевой народ.В теплушках пели, что спокойно можетЛюбимый город спать,                     что хорошаСтрана родная,               что главы не сложитЕрмак на диком бреге Иртыша.А может быть, встречался ты и раньшеС каким-нибудь из наших сыновей —На Чёрном море или на Ла-Манше,На всей планете солнечной твоей.В какой стране, под гул каких прелюдийНа фабрике, на рынке иль в потуТот смуглый школьник пробивался в люди,Рассчитывающий на добротуСлучайности… И если, наблюдая,Узнать его ты ближе захотел,Ответила ли гордость молодая?Иль в суете твоих вседневных делТы позабыл, что этот смуглый, стройный,Одним из нас рождённый человекРос на планете, где бушуют войны,И грудью встретит свой железный век?

Уже он был жандармом схвачен в Праге,Допрошен в Бресте, в Бергене избит,Уже три дня он прятался в оврагеОт чёрной своры завтрашних обид.Уже в предгрозье мощных забастовокВзрослели эти кроткие глаза.Уже свинцовым шрифтом для листовокЕму казалась каждая гроза.Пойдём за ним, за юношей, ведомымПо чёрному асфальту на расстрел.Останови его за крайним домом,Пока он пустыря не рассмотрел.А если и не сын родной, а ближнийВ глазах шпиков гестаповских возник,Запутай след его на свежей лыжнеИ сам пройди невидимо сквозь них.В их чёрном списке все подростки мира,Вся поросль человеческой весныОт Пиреней до древнего Памира.Они в зловещих поисках точны.Почувствуй же, каким преданьем древнимПовеяло от смуглого чела.Ведь молодость, так быстро догорев в нём,Сама клубиться дымом начала —Горячим пеплом всех сожжённых библий,Всех польских гетто и концлагерей,За всех, за всех, которые погибли,Он, полурусский и полуеврей,Проснулся для войны от летаргииМладенческой и ощутил одно:Всё делать так, как делают другие!Всё остальное здесь предрешено…

Не опоздай. Сядь рядом с ним на парте,Пока погоня дверь не сорвала.По крайней мере затемни на картеВ районе Жиздры, западней Орла,Ту крохотную точку, на которойЕму навеки постлана постель.Завесь окно своею снежной шторой,Летящая над городом метель.

Опять, опять к тебе я обращаюсь,Безумная, бесшумная, — пойми:Я с сыном никогда не отпрощаюсь,Так повелось от века меж людьми.И вот опять он рядом, мой ребёнок.Так повелось от века, что ещёТы не найдёшь его меж погребённых:Он только спит и дышит горячо.Не разбуди до срока. Ты — старуха,А он — дитя. Ты музыка, а он, —К несчастью, с детства не лишённый слуха,Он будущее чувствует сквозь сон.

7

Весь день он спал, не сняв сапог, в шинели,С открытым ртом, усталый человек.Виски немного впали, посинелиТаинственные выпуклости век.Я подходил на цыпочках, боялсяДохнуть на сына. Вот он, наконец,Из дальних стран вернулся восвояси,Так рано оперившийся птенец.

Он встал, надел ремень и портупею,Слегка меня ударил по плечу.Наверно, думал:                «Нет. Ещё успею,Зачем тревожить! Лучше помолчу».Последний ужин. Засиделись поздно.Весь выпит чай и высмеян весь смех,И сын молчит, неузнан, неопознанИ так безумно близок, ближе всех.Как мысль гнетёт его? Как скудноОсвещена под лампой часть лица!Меняется лицо ежесекундно.Он смотрит и не смотрит на отца.И всё в нём недолюбленное, недо —любившее.          В мозгу — как звон косы,Как взмах косы: «Я еду, еду, еду».Он смотрит и не смотрит на часы.

Сегодня в ночь я сына провожаю.Не знает сын, не разобрал отец,Чья кровь стучит, своя или чужая, —Всё потерялось в стуке двух сердец.Всё дело в том, что…                       Стой! Но в чём же дело?Всю жизнь я восхищался им и ждал,Чтоб в сторону мою хоть поглядел он.Ждал. Восхищался. Вот и опоздал.

И он прервал неконченую фразу:— Не провожай. Так лучше. Я пойдуС товарищами. Я умею сразуПереключаться в новую среду.Так проще для меня. Да и тебе ведьНе стоит волноваться. — Но, без сил,Отец взмолился. Было восемь, девять.Я ровно в десять сына упросил.

Пошли мы на вокзал — таким беспечнымИ лёгким шагом, как всегда вдвоём.Лежал табак в мешке его заплечном,Хлеб, концентраты, узелок с бельём.Ни дать ни взять — шёл ученик из классаВ экскурсию под выходной денёк.Мой лейтенант и вправду мог поклясться,Что в поезде не будет одинок:Уже в метро попутчиков он встретил.И лейтенанты вышли впятером.Я был шестым. Крепчал ненастный ветер.Зенитки били. Где-то грянул гром.Как будто дождь накрапывал. А может,Дождь начался совсем в другую ночь…Да что тут: был ли, нет ли — не поможет,Тут и гораздо большим не помочь.

Мы были близко. Рядом. Сжали руки.Сильней. Больней. На столько долгих дней.На столько долгих месяцев разлуки.Но разве знали правду мы о ней?

А тут же, с матерями и без близких,С букетиками маленьких гвоздик,Выпускники из школ артиллерийскихС Москвой прощались.                     Мрак уже воздвигЖелезный грубый занавес у входаВ ночной вокзал.                 Кричали рупора.Пошла посадка…                 — Сколько до отхода?Что? Полчаса?              — Ну, а теперь пора.Гражданских на вокзал не пустят.                                 — Ну, такОбнимемся под небом, под дождём.— Постой.          — Прощай.                    — Постой хоть пять минуток.Пока пройдёт команда, переждём.Отец не знает, сына провожая,Чья кровь, как молот, ухает в виски,Чья кровь стучит, своя или чужая.

— Ну а теперь — ещё раз, по-мужски. —И, робко, виновато улыбаясь,Он очень долго руку жмёт мою.И очень нежно, ниже нагибаясь,Простое что-то шепчет про семью:Мать и сестру.               А рядом, за порогом,Ночной вокзал в сиянье синих ламп.

А где-то там, по фронтовым дорогам,Вдоль речек, по некошеным полям,По взорванным голодным пепелищам,От пункта Эн на запад напрямикНесётся время. Мы его не ищем.Оно само найдёт нас в нужный миг.Несётся время, синее, сквозное,Несёт в охапках солнце и грозу,Вверху синеет тучами от знояИ голубеет реками внизу.

И в свете синих ламп он тоже синимСтановится, и лёгким, и сквозным, —Тот, кто недавно мне казался сыном.А там теснятся сверстники за ним.

На загоревших юношеских лицахИграет в беглых бликах синева,И кубари пришиты на петлицах.А между ними, видимый едва,Единственный мой сын, Володя, Вова,Пришедший восемнадцать лет назадНа праздник мироздания живого,Спешит на фронт, спешит в железный ад.Он хочет что-то досказать и машетФуражкой.          Но теснит его толпа.А ночь летит и синей лампой пляшетВ глазах отца. Но и она слепа.

8