Наум Коржавин - В наши трудные времена Страница 3

1954

Ода к трехсотлетию воссоединения Украины с Россией

Курился вдали под копытами шлях,И пахло медвяной травою.Что ж! Некуда деться! — Москва или лях!Так лучше подружим с Москвою.В тяжелой руке замерла булава,И мысли печальные бродят…Конечно бы, лучше самим панувать,Да только никак не выходит.Поляки и турки застлали пути,И нет ни числа им, ни меры.И если уж волю никак не спасти,Спасем православную веру.Молчали казаки… Да гетман и самМолчал и смотрел на дорогу.И слезы текли по казацким усам,Но слезы — беде не помога.Печально и гордо смотрел он с коня,Как едут бояре до места…Прощай же ты, воля!                  В честь этого дняСегодня играют оркестры!Мы празднуем праздник, а гетман страдалИ, пряча от прочих кручину,Со шведом он снесся потом и отдалРодную свою Украину.Казацкую волю щадил ты, Богдан,И только… И, если признаться,Пожалуй, не мог и предвидеть тогдаТы образования наций.И умер, измену в душе затая,В ней видя мечту и свободу…Сегодня сияет икона твояНа празднике дружбы народов.Сегодня плакаты и флаги вокругИ, ясные в творческом рвенье,Несут кандидаты словесных наукЭмблемы воссоединенья.А я не нуждаюсь в поддержке твоей —Ведь я навсегда возвеличилНе дружбу народов, а дружбу людейБез всяких народных различий.Сегодня лишь этого требует век,Другие слова — обветшалы…А ты был, Богдан, неплохой человек,И ты ни при чем здесь, пожалуй…

1954

Еж и заяц

(Почти басня)

Что благородны львы — молва несправедлива.В них благородного — одна лишь только грива.Ну, а клыки и когти? — Нет, поверь:Тот царь зверей — обычный жадный зверь.

В одном лесу лев как-то околел:Зайчатины, должно быть, много съел.А было завались ее — скрывать не стану.Лев заготавливал ее согласно плану,Что сам волкам спускал.И волки рыскали в лесах и между скалЧтоб — буде заяц вдруг объявится где близко —Схватить и приволочь и получить расписку.Пять зайцев за квартал! — А нет — плати натурой:Под барабанный бой навек простись со шкурой.Те ж зайцы, что спаслись, таясь по перелескам,Ко льву явились сами — по повесткам.Ведь зайцы мясом чувствуют эпохуИ знают: план — закон, а вне закона — плохо.

Лев так бы зайцев всех доел,Да околел.

Куда это ведет, всем скоро стало ясно,Бить зайцев запретили занапрасно.

Раз после этого, травы едва касаясь,Чрез безопасный лес пёр уцелевший заяц.И вдруг ему навстречу ёж.— Здорово, заяц! Как живешь?Вам, говорят, теперь полегче малость стало…(Ёж больше жил в норе, и слыл он либералом)Вас, говорят, теперь не бьют?                         — Да нет, не густо!Ни за что — это так. Но треплют за капусту.Да и потом сказать: живи… А что за счастье?Ни блеска нет теперь, ни трепета, ни власти.И охамел вокруг народ.Бесштанный соловей, что хочет, то поет.Любой — хотишь туда, хотишь — сюда подайся…Что благородны львы — выдумывают зайцы.

1956 

Я о богатстве сроду не мечтал

Я о богатстве сроду не мечтал.И капитал считаю вещью грязной.Но говорят, я нынче мыслить сталМетодою мышленья — буржуазной.

Так говорят мне часто в наши дниТе, у кого в душе и в мыслях ясно.В Америке такие, как они,За те ж грехи меня б считали красным.

Решительно теперь расколот век.В нем основное — схватка двух формаций.А я ни то, ни сё — я человек.А человеку — некуда податься.

Повсюду ложь гнетет его, как дым,Повсюду правда слишком беспартийна.Таких, как я, — правительствам любымПриятней видеть — в лагере противном.

Но все равно потом от всех страстей,От всех наскоков логики плакатнойОстанется тоска живых людейПо настоящей правде. Пусть — абстрактной.

1954

Я не был никогда аскетом…

Я не был никогда аскетомИ не мечтал сгореть в огне.Я просто русским был поэтомВ года, доставшиеся мне.Я не был сроду слишком смелым.Или орудьем высших сил.Я просто знал, что делать, делал,А было трудно — выносил.И если путь был слишком труден,Суть в том, что я в той службе службБыл подотчетен прямо людям,Их душам и судьбе их душ.И если в этом — главный кто-тоОткроет ересь —                что ж, друзья.Ведь это всё — была работа.А без работы — жить нельзя.

1954

Подмосковная платформа в апреле

Еще в лесу зима бела,Но за лесным кварталомУже по улицам селаСтупаешь снегом талым.И ноги ходят вразнобой,И душно без привычкиХодить дорогой зыбкой тойК платформе электрички.Но вот дошел ты. Благодать.Кругом в воде березки.И странно-радостно ступатьНа высохшие доски.Здесь на платформе — май, весна,Пусть тает снег… Но явноДождями вымыта онаИ высохла недавно.

1955 

Рассудочность

Мороз был — как жара, и свет — как мгла.Все очертанья тень заволокла.Предмет неотличим был от теней.И стал огромным в полутьме — пигмей.

И должен был твой разум каждый деньВновь открывать, что значит свет и тень.Что значит ночь и день, и топь и гать…Простые вещи снова открывать.

Он осязанье мыслью подтверждал,Он сам с годами вроде чувства стал.

Другие наступают времена.С глаз наконец спадает пелена.А ты, как за постыдные грехи,Ругаешь за рассудочность стихи.

Но я не рассуждал. Я шел ко дну.Смотрел вперед, а видел пелену.Я ослеплен быть мог от молний-стрел.Но я глазами разума смотрел.

И повторял, что в небе небо естьИ что земля еще на месте, здесь.

Что тут пучина, ну, а там — причал.Так мне мой разум чувства возвращал.Нет! Я на этом до сих пор стою.Пусть мне простят рассудочность мою.

1956 

Я жил не так уж долго…

Я жил не так уж долго,Но вот мне тридцать лет.Прожить еще хоть столькоУдастся или нет?Дороже счет минутам:Ведь каждый новый годБыстрее почему-то,Чем прошлый год, идет…  Бродил я белым светом  И жил среди живых…  И был везде поэтом,  Не числясь в таковых.  Писал стихи, работал  И был уверен в том,  Что я свое в два счета  Сумею взять потом —  Потом, когда событья  Пойму и воплощу,  Потом, когда я бытом  Заняться захочу.  Я жил легко и смело,  Бока — не душу — мял,  А то, что есть пределы,  Абстрактно представлял.Но никуда не деться, —Врываясь в мысль и страсть,Неровным стуком сердцеВершит слепую власть.Не так ночами спится,Не так свободна грудь,И надо бы о бытеПодумать как-нибудь.Советуюсь со всеми,Как быть, чтоб мне везло?Но жалко тратить времяНа это ремесло…

1956 

Трубачи

Я с детства мечтал, что трубач затрубит,И город проснется под цокот копыт,И все прояснится открытой борьбой:Враги — пред тобой, а друзья — за тобой.

И вот самолеты взревели в ночи,И вот протрубили опять трубачи,Тачанки и пушки прошли через грязь,Проснулось геройство, и кровь пролилась.Но в громе и славе решительных летМне все ж не хватало заметных примет.Я думал, что вижу, не видя ни зги,А между друзьями сновали враги.И были они среди наших колонн,Подчас знаменосцами наших знамен.

Жизнь бьет меня часто. Сплеча. Сгоряча.Но все же я жду своего трубача.Ведь правда не меркнет, и совесть — не спит.Но годы уходят, а он — не трубит.И старость подходит. И хватит ли силДо смерти мечтать, чтоб трубач затрубил?

А может, самим надрываться во мгле?Ведь нет, кроме нас, трубачей на земле.

1955